арльзу Мэнсону. Дэвид решил еще раз попытать счастья. Он продал все свои квартиры, подорожавшие за это время почти в четыре раза, и переехал в Лос-Анджелес. Ему исполнился тридцать один год, официально – двадцать девять; все равно перебор. Перед встречей с американскими продюсерами он решил убавить себе еще три года. Внешне ему вполне можно было дать двадцать шесть.
Время шло, Мэнсон из тюремной камеры требовал непомерных авторских гонораров. Дэвид занялся бегом трусцой и прибился к сатанистам. Калифорния всегда была излюбленным местом сект, исповедующих культ Сатаны, начиная с самых первых: First Church of Satan[35], основанной в 1966 году Антоном Лавеем в Лос-Анджелесе, и Process Church of the Final Judgment[36], открывшей свои двери в Сан-Франциско, в районе Хейт-Эшбери в 1967 году. Эти организации все еще существовали, и Дэвид поддерживал с ними контакт; как правило, они не заходили дальше ритуальных оргий, иногда принося в жертву какую-нибудь мелкую живность, но благодаря им он получил доступ в гораздо более закрытые и экстремальные сообщества. В частности, он свел знакомство с хирургом Джоном ди Джорно, который устраивал аборт-пати. После операции плод перемалывали, разминали и замешивали в тесто для хлеба, чтобы разделить потом между участниками. Вскоре Дэвид понял, что самые продвинутые сатанисты вообще не верят в Сатану. Убежденные материалисты, как и он сам, они быстро отказались от чересчур китчевых церемоний с пентаклями, свечами и длинными черными мантиями – весь этот балаган предназначался для неофитов, помогая им преодолеть моральные запреты. В 1983-м его впервые допустили к участию в ритуальном убийстве пуэрториканского младенца. Кастрировав младенца ножом с зубцами, Джон ди Джорно вырвал, а затем прожевал его глазные яблоки.
К тому времени Дэвид уже практически поставил крест на своей карьере рок-звезды, но у него порой ужасно екало сердце, когда он видел Мика Джаггера на MTV. Проект Tribute to Charles Manson все равно провалился, и хоть он и уверял, что ему двадцать восемь, на самом деле ему было на пять лет больше, и он уже правда чувствовал, что слишком стар для этого. Иногда, во власти фантазий о доминировании и всемогуществе, он мнил себя Наполеоном. Он восхищался этим человеком, который предал Европу огню и мечу, послал на смерть сотни тысяч людей, даже не прикрываясь для вида какой-либо идеологией, верой или убеждениями в качестве оправдания. В отличие от Гитлера, в отличие от Сталина Наполеон верил только в себя и напрочь отгородился от всего остального мира, считая других лишь инструментом для исполнения своей властной воли. Вспомнив о своем далеком генуэзском происхождении, Дэвид воображал себя родственником диктатора, который, прогуливаясь на рассвете по полю битвы среди тысяч изуродованных и растерзанных тел, мог небрежно заметить: “Ба!.. одна ночь в Париже все это восполнит”.
Шли месяцы, Дэвид и вместе с ним еще несколько сектантов все глубже погрязали в мерзостях и зверствах. Иногда они снимали сцену расправы на видео, предусмотрительно надев маски; один из их, видеопродюсер, занимался изготовлением копий. Хорошее снафф-видео продавалось дорого – тысяч по двадцать долларов за копию. Как-то вечером, на вечеринке с групповухой у одного знакомого адвоката, Дэвид узнал один из своих фильмов, его крутили на телеэкране в спальне. На этом видео, снятом месяцем ранее, он отрезал мужчине пенис бензопилой. Страшно возбудившись, он притянул к себе девочку лет двенадцати, подругу дочери хозяина, и усадил ее перед собой. Девочка пыталась отбиваться, но недолго, и отсосала ему. На экране он легонько провел бензопилой по бедрам мужчине лет сорока; тот сидел раскинув руки, накрепко связанный, и кричал от ужаса. Дэвид кончил девочке в рот как раз в тот момент, когда лезвие пилы разрезало член; он схватил девочку за волосы, резко повернул ее голову и заставил смотреть на долгий план брызжущего кровью обрубка.
На этом улики против Дэвида заканчивались. Полиция случайно перехватила мастер-копию видео с пытками, но Дэвида, видимо, успели предупредить, и ему удалось вовремя скрыться. Тогда Дэниел Макмиллан и выдвинул эту теорию. В своей книге он доказывает, что так называемые сатанисты не верят ни в Бога, ни в черта, ни в какую-либо нечистую силу; богохульство присутствует в их церемониях лишь ради необязательной эротической приправы, вкус к которой большинство из них быстро утрачивает. Как и их мэтр, маркиз де Сад, они, по сути, убежденные материалисты, искатели наслаждений и самых острых нервных ощущений. По мнению Макмиллана, постепенное разрушение моральных ценностей в 6о-е, 70-е, 80-е и 90-е годы явилось закономерным и неизбежным процессом. Исчерпав сексуальные радости, освободив себя от ограничений общепринятой морали, люди вполне закономерно обращаются к жестокости, заключающей в себе куда более богатый спектр удовольствий; двумя столетиями ранее по аналогичному пути пошел маркиз де Сад. В этом смысле серийные убийцы девяностых – родные дети хиппи шестидесятых, а их общих предков можно найти среди венских акционистов пятидесятых годов. Под видом художественного перформанса венские акционисты, такие как Нич, Мюль и Шварцкоглер, устраивали публичные жертвоприношения животных; они вырывали и разрубали на части их внутренние органы, на глазах у собравшихся кретинов погружали руки в плоть и кровь, доводя страдания невинных тварей до крайнего предела, а их подельник фотографировал или снимал на видео эту расправу, чтобы потом выставить получившиеся арт-объекты в художественной галерее. Дионисийская жажда высвобождения животных инстинктов и злого начала, сформулированная венскими акционистами, прослеживается и на протяжении последующих десятилетий. По мнению Макмиллана, этот сдвиг в западной цивилизации после 1945 года был не чем иным, как возвращением к грубому культу силы, отказом от норм, веками выстраиваемых во имя морали и права. Венских акционистов, битников, хиппи и серийных убийц объединяла безусловная приверженность либертарианству, все они выступали за утверждение неограниченных прав личности в противовес социальным нормам и всему тому лицемерию, к которому, по их мнению, и сводится мораль, чувства, справедливость и жалость. В этом смысле Чарльз Мэнсон – отнюдь не чудовищное извращение опыта хиппи, а его логическое завершение, так что Дэвид ди Меола лишь расширил и воплотил в жизнь идеи освобождения личности, которые исповедовал его отец. Макмиллан был членом Консервативной партии, и его диатрибы против личной свободы вызвали зубовный скрежет даже у некоторых его однопартийцев, но его книга имела большой резонанс. Обогатившись за счет авторских отчислений, он полностью посвятил себя политике; в следующем году его избрали в палату представителей.
Брюно умолк. Кофе он уже давно допил, было четыре часа утра, и в ресторане не наблюдалось ни единого венского акциониста. Вообще-то Герман Нич, осужденный за изнасилование несовершеннолетней, томился сейчас в австрийской тюрьме. Ему уже за шестьдесят, поэтому можно надеяться, что он быстро умрет, тем самым избавив мир хоть от одного источника зла. Но незачем так нервничать. Вокруг царило спокойствие, между столиками бродил одинокий официант. В данный момент они были тут единственными клиентами, но брассери работала круглосуточно, о чем сообщалось прямо на витрине, и в меню тоже, так что это их практически договорное обязательство. “Никуда они не денутся, пидоры несчастные”, – машинально заметил Брюно. В современном обществе человек неминуемо переживает один или несколько кризисных периодов, ставя под сомнение всю свою жизнь. Поэтому вполне нормально, чтобы в центре крупной европейской столицы существовало хотя бы одно заведение, открытое всю ночь. Он заказал пирожное с малиновым муссом и два бокала кирша. Кристиана внимательно выслушала его рассказ; в ее молчании чувствовалось что-то скорбное. Теперь пора было вернуться к простым радостям жизни.
16. К эстетике доброй воли
Как только занимается заря, девушки отправляются рвать розы. Дуновение невинности устремляется в ложбины, в столицы, спасает умы наиболее восторженных поэтов, рушит загородки детских манежей, снимает короны с юношеских голов и отнимает у старцев веру в бессмертие[37].
Большинство людей, с которыми Брюно общался на протяжении своей жизни, были движимы лишь поисками удовольствий – если, конечно, в понятие удовольствия включить радость нарциссического плана, столь тесно связанную с уважением или восхищением окружающих. Тут в ход идут различные стратегии, именуемые жизнью.
Однако из этого правила следовало все же сделать исключение для его единоутробного брата: само понятие удовольствия, казалось, никак с ним не вяжется; но, если честно, разве Мишелем вообще что-нибудь движет? Равномерное прямолинейное движение длится бесконечно долго в отсутствие трения или приложения внешней силы. Жизнь его брата, организованная, рациональная (социологи отнесли бы его к верхней части медианной группы), до сих пор протекала вроде бы без всяких трений. Не исключено, разумеется, что в узком кругу исследователей молекулярной биофизики идет жесточайшая подковерная борьба за влияние, но Брюно в этом как-то сомневался.
– У тебя очень мрачный взгляд на жизнь… – сказала Кристиана, прерывая молчание, ставшее уже довольно гнетущим.
– Ницшеанский, – уточнил Брюно. – Причем ницшеанский для бедных, – счел необходимым добавить он. – Я сейчас прочту тебе стихотворение. – Он достал из кармана блокнот и продекламировал:
Каждый тянет эту жвачку – сколько можно? —
Насчет вечного возврата и так далее,
А я ем клубничное мороженое
В ресторане “Заратустра” под азалией.