– С Брюно я столкнулась случайно, года три назад, в аэропорту. Он сказал, что ты стал известным ученым, признанным специалистом в своей области. А еще он сказал, что ты так и не женился. Ну, я-то особыми успехами похвастаться не могу. Работаю библиотекарем в муниципальной библиотеке. Я тоже не вышла замуж. Я часто думала о тебе. Я тебя возненавидела, ведь ты не отвечал на мои письма. Прошло двадцать три года, но иногда я все еще думаю об этом.
Она проводила его на вокзал. Вечерело, было уже около шести. Они остановились на мосту через Гранд-Морен. Смотрели на водные растения, каштаны и ивы, на спокойную зеленую воду. Коро любил этот пейзаж и несколько раз писал его. Неподвижный старик, сидевший в своем саду, был похож на пугало.
– Мы с тобой оказались в одной точке, – сказала Аннабель. – На одинаковом расстоянии от смерти.
Перед самым отправлением поезда она вскочила на подножку и поцеловала его в щеку.
– Мы еще увидимся, – сказал он.
Она ответила:
– Да.
Она пригласила его поужинать у нее в следующую субботу. Она жила в маленькой студии на улице Лежандр. Несмотря на тесноту, она тут все очень уютно устроила, – потолок и стены были обшиты темным деревом, как в корабельной каюте.
– Я живу здесь уже восемь лет, – сказала она. – Переехала, когда сдала экзамен на библиотекаря. До этого работала на TF1, в отделе копродукций. Мне там надоело, телевизионная тусовка – это не мое. На новом месте я получаю втрое меньше, ну и ладно, мне так даже лучше. Сейчас я в детском отделе районной библиотеки 17-го округа.
Она приготовила карри из баранины с чечевицей по-индийски. За едой Мишель говорил мало. Он расспросил Аннабель о ее семье. Ее старший брат возглавил семейный бизнес. Он женат, у него трое детей – мальчик и две девочки. К сожалению, в фирме возникли проблемы, конкуренция в секторе прецизионной оптики ужесточилось, они несколько раз оказывались на грани банкротства. Он топит горе в пастисе и голосует за Ле Пена. Младший брат служит в департаменте маркетинга компании “Л’Ореаль”; недавно его перевели в США, он теперь директор по маркетингу по всей Северной Америке. Разведен, детей нет. Судьбы у братьев разные, но в равной степени показательные.
– Мне не досталось счастья в жизни, – сказала Аннабель. – Наверное, я придавала слишком большое значение любви. Слишком легко отдавалась, мужчины, добившись своего, бросали меня, а я страдала. Мужчины занимаются любовью не потому, что влюблены, а потому, что возбуждены, – мне потребовались годы, чтобы постичь эту банальную истину. Вокруг меня все так жили, я выросла в среде, где царила свобода нравов, но строить глазки, соблазнять – все это мне не доставляло ни малейшего удовольствия. Я и к сексу уже не испытывала ничего кроме отвращения: мне все осточертело – и то, как они торжествующе ухмылялись, когда я снимала платье, как кончали с мудацким видом, а главное, как хамили напоследок. Они все казались мне жалкими, бесхарактерными, самодовольными. Знаешь, как больно, когда тебя считают просто куском мяса, пусть даже высшей категории, – экстерьер у меня был идеальный, и они с гордостью водили меня в ресторан. Только однажды мне показалось, что я испытываю что-то серьезное, и я съехалась с одним парнем. Он был актером, с довольно нестандартной внешностью, но успеха он так и не добился, и за квартиру платила в основном я. Мы прожили вместе два года, я забеременела. Он попросил меня сделать аборт. Я сделала аборт, но, вернувшись из клиники, поняла, что между нами все кончено. В тот же вечер я ушла от него и на некоторое время поселилась в гостинице. Мне исполнилось тридцать, я сделала второй аборт, меня все достало. Шел 1988 год, все стали понемногу осознавать опасность СПИДа, но лично я восприняла его как освобождение. Я переспала с десятками мужчин, но вспомнить, право, не о чем. Сейчас принято думать, что поначалу в жизни знай себе тусуешься и развлекаешься; потом начинает маячить образ смерти. Все мужчины, которых я знала, страшно боялись постареть и только и думали, что о своем возрасте. Эта одержимость настигает их очень рано – порой аж лет в двадцать пять, сама видела, – и со временем она лишь усугубляется. Я решила остановиться, выйти из игры. Теперь я веду размеренную безрадостную жизнь. По вечерам читаю, завариваю себе травяные чаи, ну, пью что-нибудь горячее. На выходные езжу к родителям, присматриваю за племянниками и племянницами. Конечно, мне нужен мужчина рядом, иногда мне бывает страшно по ночам, я с трудом засыпаю. Транквилизаторы и снотворное уже не очень помогают. Честно говоря, мне хочется, чтобы жизнь пролетела как можно быстрее.
Мишель промолчал; он не удивился. У большинства женщин юность проходит бурно, у них на уме одни мальчики и секс, а потом им постепенно становится скучно, надоедает раздвигать ноги или выгибаться, чтобы отклячить попу, они жаждут нежных отношений, но увы. Они жаждут страсти, хотя уже не способны по-настоящему испытать ее, и тогда для них наступают трудные времена.
Разложенный диван-кровать занял почти все свободное пространство.
– Я впервые им пользуюсь, – сказала она.
Они легли рядом и обнялись.
– Я давно не принимаю противозачаточные, и у меня дома нет презервативов. А у тебя?
– Нет… – Его насмешила эта мысль.
– Хочешь, я возьму в рот?
Он задумался и чуть погодя ответил:
– Да.
Это было приятно, но никаких острых ощущений он не испытал (собственно, он их никогда и не испытывал; сексуальное удовольствие, невероятно интенсивное у одних, бывает совсем пресным и невыразительным у других; интересно, это вопрос воспитания, нейронных связей или чего-то еще?). Но в этой фелляции ему почудилось скорее что-то трогательное, она как бы символизировала их воссоединение и прерванную судьбу. Зато с каким удовольствием он обнял Аннабель потом, когда она отвернулась и задремала. Ее тело оказалось нежным и податливым, теплым и ужасно приятным на ощупь; у нее была очень тонкая талия, широкие бедра и маленькая упругая грудь. Он просунул ногу между ее ног, положил ладони ей на живот и на грудь; ему было мягко и тепло, как в первый день творения. Он почти сразу заснул.
Сначала ему привиделся человек, просто фрагмент пространства в одежде; открытым оставалось только лицо. В центре лица сверкали глаза, но их выражение не поддавалось расшифровке. Он стоял перед зеркалом. При первом взгляде в зеркало у человека возникло ощущение, что он проваливается в пустоту. Но потом он сел, устроился поудобнее и попытался рассмотреть свое отражение как таковое, как независимый мысленный образ, подлежащий передаче другому; не прошло и минуты, как им овладело относительное безразличие. Но стоило ему на несколько секунд отвернуться, как все приходилось начинать сначала и опять так же мучительно – подобно тому как глаз присматривается к близкому предмету – разрушать чувство самоотождествления с собственным отражением. Осознание своего “я” – это повторяющийся временами невроз, и человек еще далек от излечения.
Потом он увидел белую стену, внутри которой возникали буквы. Постепенно они укрупнялись, образуя подвижный барельеф, охваченный тошнотворной пульсацией. Сначала из них сложилось слово МИР, потом ВОЙНА, потом снова МИР. И вдруг все прекратилось, поверхность стены расправилась. По разжиженной атмосфере прокатилась волна; солнце стало огромным и желтым. Он увидел место, где образуется корень времени. От него по всей вселенной расходились усики, узловатые в центре, со склизкими холодными кончиками. Эти усики стискивали, связывали и склеивали фрагменты пространства.
Он увидел мозг мертвого человека – фрагмент пространства, содержащий пространство.
Наконец, он увидел ментальную совокупность пространства и ее противоположность. Увидел ментальный антагонизм, раскалывающий пространство, и его исчезновение. Увидел пространство как тончайшую линию, разделяющую две сферы. В первой сфере – бытие и разобщение; во второй – небытие и исчезновение отдельного человека. Спокойно, не раздумывая, он повернулся и шагнул во вторую сферу.
Он встрепенулся и сел в постели. Рядом с ним мирно дышала Аннабель. Ее будильник Sony в форме куба показывал 03:37. Удастся ли ему снова заснуть? Ему обязательно надо заснуть. Он захватил с собой ксанакс.
На следующее утро она сварила ему кофе; сама она пила чай с тостами. День выдался солнечный, но уже прохладный. Она смотрела на его обнаженное тело, не утратившее подростковой худобы, даже странно. Им по сорок лет, в это трудно поверить. Но она уже не может иметь детей, слишком высок риск врожденных пороков: его мужская сила тоже в значительной степени ослабла. С точки зрения интересов вида, они просто стареющие особи, весьма сомнительной генетической ценности. Ей-то есть что вспомнить; она нюхала кокаин, участвовала в оргиях, ночевала в роскошных отелях. Оказавшись благодаря своей красоте в эпицентре движения за освобождение нравов, отметившего собой годы ее юности, она особенно сильно от него пострадала – можно сказать, поплатилась жизнью. Он же, оказавшись благодаря свойственному ему безразличию, на периферии этого движения, равно как и человеческой жизни да и вообще всего остального, был затронут им лишь по касательной; он стал постоянным клиентом ближайшего “Монопри” и руководил исследованиями в области молекулярной биологии, ему хватало. Их столь различные судьбы почти не оставили явных следов в их существовавших врозь телах; но жизнь сама справилась с разрушительной работой, постепенно затрудняя процесс воспроизводства их клеток и органелл. Они переглянулись в ярких лучах осеннего утра – разумные млекопитающие, которые могли бы полюбить друг друга.
– Я знаю, уже поздно, – сказала она. – Но я бы все же попыталась. У меня до сих пор хранится проездной билет 74/75 учебного года – последнего года, когда мы вместе ходили в лицей. Я смотрю на него, и мне всякий раз хочется плакать. Я не понимаю, как мы могли все так просрать. Я не могу с этим смириться.
19
В период самоубийства Запада у них, понятное дело, не было шансов. Но они все-таки продолжали видеться пару раз в неделю. Аннабель после долгого перерыва пошла к гинекологу и снова начала пить таблетки. Ему удавалось проникать в нее, но больше всего ему нравилось просто спать рядом с ней, ощущать ее тепло и близость. Однажды ночью ему приснился парк аттракционов в Руане, на правом берегу Сены. По