чти пустое колесо обозрения вращалось на фоне мертвенно-бледного неба, под ним виднелись очертания севших на мель грузовых судов с изъеденными ржавчиной металлическими каркасами. Он шел между какими-то бараками тусклых и при этом кричащих цветов; ледяной ветер с дождем хлестал его по лицу. Едва он добрался до выхода из парка, как на него напали вооруженные бритвами юнцы в коже. Поиздевавшись над ним несколько минут, они его отпустили. Кровь заливала ему глаза, он знал, что ослеп навсегда, правая рука была наполовину отрублена; но, несмотря на кровь и боль, он знал также, что Аннабель останется с ним и будет вечно согревать его своей любовью.
На уикенд Всех Святых они вместе поехали в Сулак, в загородный дом брата Аннабель. На следующее утро после приезда отправились на пляж. Он быстро устал и сел на скамейку, а она пошла дальше. Море грохотало, мягко закручиваясь в серо-серебристые буруны, насколько хватало глаз. Волны, разбиваясь о песчаные отмели, вздымали на горизонте красивую, искрящуюся на солнце дымку. Силуэт Аннабель в светлой куртке, почти неразличимый вдалеке, двигался у самой воды. Старая немецкая овчарка сновала между белой пластиковой мебелью “Пляжного кафе”, тоже едва заметная, словно стертая взвесью из воздуха, брызг и солнца.
На ужин Аннабель пожарила морского окуня; общество, в котором они жили, позволяло им иногда выходить за рамки строгого удовлетворения потребностей в пище; то есть они могли попытаться жить; но дело в том, что им уже не очень этого хотелось. Он сострадал ей, сострадал тем огромным запасам любви, которая, он чувствовал, трепещет в ней, любви, которую жизнь пустила по ветру; он сострадал, и это, пожалуй, единственное человеческое чувство, которое еще не было ему чуждо. Ледяное равнодушие сковало его тело; он правда не мог больше любить.
После возвращения в Париж им еще выпадали радостные моменты, совсем как в рекламе духов (они сбегали по лестницам Монмартра; застывали в обнимку на мосту Искусств, внезапно выхваченные огнями речных корабликов, которые как раз разворачивались в этом месте). А еще им выпадали мелкие размолвки в воскресных сумерках, и мгновения тишины, когда тело изгибается в простынях, и долгие промежутки тишины и скуки, когда распадается жизнь.
В студии Аннабель было так темно, что свет приходилось включать в четыре часа дня. Им случалось грустить, но главное, они всегда сохраняли серьезность. Они оба знали, что проживают сейчас свои последние подлинные отношения, и это чувство придавало каждой минуте, проведенной вместе, что-то душераздирающее. Они испытывали друг к другу огромное уважение и бесконечную жалость. Бывали, правда, дни, когда по милости какого-то внезапного волшебства они наслаждались дуновением свежего воздуха, ярким и бодрящим солнечным светом; но чаще всего их не покидало ощущение, что в них самих и над землей, которая их носит, растекается серая мгла, и во всем им чудился конец.
20
Брюно с Кристианой тоже вернулись в Париж – а куда же им было деться. В начале первого рабочего дня он подумал о незнакомом враче, который преподнес им этот неслыханный подарок – две недели фальшивого отпуска по болезни, – и пошел на службу на улицу Гренель. Поднявшись на свой этаж, он понял, что загорел и пышет здоровьем, так что выглядит эта болезнь весьма комично; еще он понял, что ему наплевать. Его коллеги, их рефлексивные семинары, воспитание подростков в духе гуманизма, мультикультурализма… все потеряло всякое значение в его глазах. Кристиана сосала ему член и ухаживала за ним, когда он болел; Кристиана имела значение. В это самое мгновение он понял, что больше не увидит сына.
Патрис, сын Кристианы, оставил после себя в квартире ужасный бардак: на полу, местами прожженном, валялись растоптанные куски пиццы, банки из-под кока-колы и окурки. Кристиана на мгновение замешкалась, чуть было не ушла ночевать в гостиницу, но потом решила навести порядок, войти в колею. Нуайон – грязный, тоскливый и опасный город, поэтому она привыкла уезжать на выходные в Париж. Почти каждую субботу они ходили в ночные клубы для пар – в “2+2”, “Крис и Маню”, “Свечи”. Первый вечер у “Криса и Маню” оставил у Брюно чрезвычайно яркие воспоминания. Рядом с танцполом было несколько залов, залитых странным сиреневым светом; в них вплотную стояли кровати. Кругом трахались парочки, ласкали и облизывали друг друга. Большинство женщин раздевались полностью, некоторые оставались в блузках или футболках, а то и просто задирали платья. В самом просторном зале помещалось десятка два пар. Тут почти никто не разговаривал, слышно было только гудение кондиционера и прерывистое дыхание женщин на грани оргазма. Он сел на кровать рядом с высокой брюнеткой с тяжелой грудью, которую лизал мужчина лет пятидесяти, в рубашке и при галстуке. Кристиана спустила молнию на его брюках и стала ему дрочить, поглядывая по сторонам. Подошел какой-то мужик и сунул руку ей под юбку. Она расстегнула застежку, и юбка соскользнула на ковер – под ней ничего не было. Мужик опустился на колени и стал ласкать ее, пока она дрочила Брюно. Рядом с ним все громче стонала брюнетка; он взял в руки ее груди. У него стоял как у волка на морозе. Кристиана коснулась его губами и принялась ласкать ему кончиком языка шейку и уздечку. К ним подсела еще одна пара. Миниатюрная рыжеволосая девушка лет двадцати пяти в черной мини-юбке из кожзаменителя смотрела, как Кристиана его лижет; Кристиана улыбнулась ей и вздернула футболку, показала ей свою грудь. Девушка подняла юбку, обнажив лобок с такими же рыжими густыми волосами. Кристиана взяла ее руку и поднесла к члену Брюно. Она дрочила ему, а Кристиана снова касалась его языком. В считаные секунды, содрогаясь от неподвластного ему наслаждения, он кончил ей на лицо. Тут же выпрямился и обнял ее.
– Прости меня, – сказал он. – Прости. – Она поцеловала его, прижалась к нему, и он почувствовал свою сперму на ее щеках.
– Не страшно, – сказала она нежно, – правда не страшно. Хочешь, уйдем отсюда? – предложила она чуть погодя.
Он печально кивнул, возбуждение его иссякло. Они быстро оделись и ушли.
В последующие несколько недель ему удавалось сдерживаться подольше, и это положило начало хорошему, счастливому периоду его жизни. Теперь она обрела смысл, хотя и ограничивалась выходными, проведенными с Кристианой. В отделе здоровья магазина “Фнак” он обнаружил книгу американской сексологини, утверждавшей, что она может научить мужчин контролировать эякуляцию при помощи ряда упражнений, постепенно увеличивая их сложность. Основная идея заключалась в том, чтобы натренировать небольшую дугообразную мышцу, расположенную чуть ниже яичек, – лобково-копчиковую. Если перед самым оргазмом с силой ее сократить, сопроводив это движение глубоким вдохом, то, в принципе, получится сдержать семяизвержение. Брюно начал упражняться; цель стоила того, чтобы к ней стремиться. Всякий раз во время их загулов он с удивлением наблюдал, как мужчины, даже постарше его, драли баб одну за другой, а те им часами дрочили и сосали, и они ни разу не сдулись. Его также смущало, что у большинства из них члены были гораздо толще его собственного. Кристиана твердила ему, что это не важно, что для нее это не имеет никакого значения. Он верил ей, она явно в него влюбилась; но ему казалось все же, что многие женщины, с которыми он имел дело в этих заведениях, испытывали легкую досаду, когда он доставал член. Он ни разу не услышал ни единого упрека, все были безупречно вежливы, тут вообще царила дружелюбная и куртуазная атмосфера; но взгляд не обманет, и понемногу он убедился, что в сексуальном плане он тоже не на высоте. Правда, ему выпадали минуты неслыханного наслаждения, молниеносного, полуобморочного, когда из него исторгался настоящий вой, но это не имело никакого отношения к мужской мощи, скорее свидетельствовало о восприимчивости и чувствительности его органов. Впрочем, в ласках ему равных нет, уверяла Кристиана, и он знал, что так оно и есть, редко когда ему не удавалось довести женщину до оргазма. Примерно в середине декабря он заметил, что Кристиана похудела, ее лицо покрылось красными бляшками. Боль в спине не проходит, говорила она, ей пришлось увеличить дозу лекарств, а худоба и бляшки – просто их побочные эффекты. Она поспешила сменить тему; он почувствовал, что она смутилась, и у него остался неприятный осадок от их разговора. Она наверняка способна соврать, чтобы его успокоить: слишком она милая, слишком добрая. В субботу вечером она обычно готовила вкусный ужин, и, поев, они шли в клуб. Она надевала юбки с разрезом, прозрачные топы, пояса с подвязками, а иногда и боди с отверстием в промежности. У нее там всегда становилось так нежно, влажно, восхитительно. Они проводили прекрасные вечера, он о таком и мечтать не смел. Когда Кристиану пускали по кругу, ее сердце вдруг захлебывалось, начинало бешено колотиться, она покрывалась испариной, и Брюно пугался. Тогда они останавливались; она прижималась к нему, целовала его, гладила по голове и шее.
21
Конечно, и тут не стоило ждать спасения. Мужчины и женщины, посещающие ночные клубы для пар, быстро отказываются от поиска удовольствия (требующего чуткости, деликатности и неторопливости) в пользу фантазматического секса, лишенного всяких искренних чувств, по сути тупо скопированного со сцен гэнг-бэнга в “модных” порнофильмах из программы “Канала плюс”. В память о Марксе, положившем в основу своей системы этакой тлетворной энтелехией загадочный тезис “тенденция нормы прибыли к понижению”, забавно было бы предложить соответствующую “тенденцию нормы удовольствия к понижению” для той системы либертинажа, в которую вступили Брюно и Кристиана. Но это грешило бы упрощенностью и неточностью. Желание и удовольствие, вторичные культурные и антропологические феномены, практически ничего не объясняют в сексуальности. Они отнюдь не являются определяющими факторами и, в сущности, сами насквозь детерминированы в социологическом отношении. В условиях моногамной системы, основанной на романтике и любви, их можно достичь только при посредничестве любимого человека, по идее, одного-единственного. В либеральном обществе, в котором жили Брюно и Кристиана, сексуальная модель, предлагаемая официальной культурой (реклама, иллюстрированные журналы, социальные учреждения и здравоохранение), имела форму