– Такова последняя воля моей матери… – напыщенно произнес Брюно. Наступила тишина. Чиновник напряженно соображал.
– В Ницце, по идее, есть крематорий… – робко сказал он. – Мы могли бы организовать транспортировку в оба конца, если вы все же согласны на захоронение праха в нашей коммуне. Естественно, это все за ваш счет. – Никто ему не ответил. – Ну тогда я позвоню им. – продолжал он, – нам надо прежде всего узнать, есть ли у них окно. – Он заглянул в свой ежедневник, достал мобильный телефон, но Брюно снова вмешался, не дав ему набрать номер.
– Ладно, забудьте. – Он махнул рукой. – Похороним ее здесь. И плевать мы хотели на ее последнюю волю. Ты платишь! – властно добавил он, обращаясь к Мишелю.
Не споря, Мишель достал чековую книжку и поинтересовался ценой аренды участка на тридцать лет.
– Прекрасный выбор, – одобрил чиновник. – Пока на тридцать, а там будет видно.
Кладбище находилось в сотне метров над деревней. Гроб несли двое мужчин в спецовках. В мэрии они выбрали базовую модель из белой пихты, в Саорже явно знали толк в похоронном деле. Вечерело, но солнце еще палило вовсю. Брюно и Мишель шли бок о бок, пропустив рабочих на пару шагов вперед;
рядом с ними шагал Седой Хиппи, он настоял на том, чтобы сопровождать Джейн в последний путь. Тропинка была выжженной и каменистой, и все это, наверное, неспроста. Низко в небе медленно парила какая-то хищная птица – вероятно, канюк.
– Я думаю, тут полно змей… – буркнул Брюно. Он поднял заостренный белый камень. Перед самым поворотом к кладбищу, словно в подтверждение его слов, между кустами вдоль ограды мелькнула гадюка; Брюно прицелился и швырнул в нее камень со всей силы. Камень раскололся о стену, едва не задев голову змеи.
– Змеи тоже часть природы. – заметил Седой Хиппи довольно суровым голосом.
– Заебала твоя природа! Срать я на нее хотел! – Брюно снова вышел из себя. – Природа, блядь. природа хуева. – яростно бормотал он еще несколько минут. Однако пока гроб опускали в могилу, он вел себя спокойно, только хихикал иногда и мелко кивал, словно это событие навело его на какие-то непривычные мысли, пока еще слишком туманные, чтобы выразить их словами. После церемонии Мишель дал рабочим хорошие чаевые – он предположил, что так принято. У него оставалось всего пятнадцать минут до поезда; Брюно решил уехать с ним.
Они расстались на перроне в Ницце. Они еще не знали об этом, но им уже не суждено было увидеться вновь.
– Ты там в порядке, в своей клинике? – спросил Мишель.
– Да-да, все путем, я в шоколаде, литий наше все. – Брюно лукаво улыбнулся. – Но я сейчас пока еще не в клинику, у меня впереди целая ночь самоволки. Зайду в бар с блядями, их в Ницце полно. – Он нахмурился и помрачнел. – Из-за этого чертова лития у меня вообще не стоит, но какая разница, мне и так хорошо.
Мишель рассеянно кивнул и забрался в вагон: он зарезервировал себе спальное место.
Часть третья. Эмоциональная бесконечность
1
Вернувшись в Париж, он обнаружил письмо от Деплешена. Согласно статье 66 внутреннего распорядка НЦНИ, он обязан за два месяца до истечения отпуска подать заявление о его продлении либо о восстановлении на работе. Письмо было вежливым и шутливым, Деплешен язвил по поводу всяких бюрократических заморочек, что не отменяло того факта, что этот срок истек уже три недели как. Он положил письмо на стол, пребывая в состоянии полнейшей неопределенности. Целый год он был волен сам устанавливать область своего исследования, и чего он достиг? Вообще-то практически ничего. Включив компьютер, он с отвращением увидел, что его инбокс пополнился восьмьюдесятью новыми письмами, хотя он отсутствовал всего два дня. Одно из них пришло из Института молекулярной биологии в Палезо. Сменившая его коллега запустила программу по исследованиям митохондриальной ДНК; в отличие от ядерной ДНК, в ней, похоже, отсутствовали механизмы починки кода, поврежденного атаками свободных радикалов; впрочем, этого следовало ожидать. Его больше заинтересовало сообщение из Университета Огайо: в результате исследований дрожжей Saccharomyces ученые доказали, что организмы, размножающиеся половым путем, эволюционируют не так быстро, как те, что размножаются клонированием; случайные мутации, сопровождающие этот процесс, таким образом, оказались эффективнее, чем естественный отбор. Результаты этих любопытных экспериментов явно противоречат классической гипотезе о половом размножении как движущей силе эволюции, но теперь они представляют не более чем анекдотический интерес. Как только генетический код будет полностью расшифрован (а это уже дело нескольких месяцев), человечество сможет контролировать свою биологическую эволюцию, и тогда станет очевидно, что сексуальность является именно что бесполезной, опасной и регрессивной функцией. Но даже если бы нам удалось отслеживать возникающие мутации, а то и предсказывать их потенциальные пагубные последствия, на данный момент нет ничего, что могло бы пролить хоть малейший свет на их детерминированность, а значит, нет ничего, что могло бы помочь наделить их внятным практическим смыслом: именно в этом направлении, очевидно, и нужно проводить исследования.
Кабинет Деплешена, из которого тот вынес все папки и книги, загромождавшие полки, показался ему непривычно огромным.
– Ну да… – сказал Деплешен, скромно улыбнувшись. – В конце месяца я ухожу на пенсию.
Джерзински потерял дар речи. Вот так общаешься с людьми годами, иногда десятилетиями, постепенно приучаясь избегать личных вопросов и по-настоящему важных тем; но при этом не теряешь надежды, что позже, при более благоприятных обстоятельствах, удастся затронуть эти самые темы и вопросы; перспектива предельно содержательной, человечной формы отношений бесконечно откладывается на неопределенный срок, но никогда не пропадает полностью, просто потому, что это невозможно, потому что никакие человеческие отношения не могут вписаться в узкие и раз и навсегда закрепленные рамки. То есть перспектива “подлинных и глубоких” отношений маячит долгие годы, иногда десятилетия, пока вдруг какое-нибудь бесповоротное ужасное событие (обычно типа смерти) не объявит вам, что уже слишком поздно, что “подлинные и глубокие” отношения, мечту о которых вы так лелеяли, тоже не состоятся, равно как и любые другие. За пятнадцать лет профессиональной жизни Деплешен был единственным человеком, с которым ему хотелось бы установить контакт, не ограниченный рамками привычного, чисто утилитарного, бесконечно скучного нагромождения случайностей, составляющего естественную атмосферу офисной жизни. Что ж, поезд ушел. Он ошеломленно взглянул на коробки с книгами, сложенные на полу.
– Давайте пойдем куда-нибудь выпить… – предложил Деплешен, безошибочно уловив настроение момента.
Они миновали музей Орсе и сели на террасе “XIX века”. За соседним столиком оживленно щебетали полдюжины заезжих итальянок, этакие невинные пташки. Джерзински заказал пиво, Деплешен – неразбавленный виски.
– И что вы собираетесь делать?
– Не знаю… – Деплешен, похоже, действительно не знал. – Путешествовать. Возможно, займусь секс-туризмом. – Он улыбнулся; когда он улыбался, видно было, что он не утратил шарма; шарма, конечно, горького, ведь перед Мишелем сидел явно сломленный человек, но все-таки подлинного шарма. – Шучу. Дело в том, что меня секс вообще больше не волнует. Знания – да. Тяга к знаниям осталась. Любопытная это штука, тяга к знаниям. Она присуща очень немногим, знаете ли, даже ученые, как правило, озабочены карьерным ростом и быстро скатываются к административным постам, а меж тем она сыграла очень важную роль в истории человечества. Представим себе притчу, в которой горстка людей – несколько сотен человек на всей планете, не более того, – неустанно трудится над чем-то страшно сложным, страшно абстрактным и совершенно непостижимым для непосвященных. Об их существовании остальное население и не подозревает. Власть, богатство, почести не их удел; трудно понять, что за радость этим заниматься. И все же они – самая могущественная сила в этом мире по той простой, пустяковой причине, что они владеют ключами к достоверному рациональному знанию. Все, что они объявляют истиной, рано или поздно признается таковой всем населением. Ни одна экономическая, политическая, социальная или религиозная сила не может противостоять бесспорному достоверному знанию. Надо сказать, что западное общество сверх всякой меры увлекалось философией и политикой и совершенно необоснованно ломало копья по поводу философских и политических вопросов; надо сказать также, что западное общество страстно любило литературу и искусство; но в действительности ничто не имело такого значения в его истории, как потребность в достоверном рациональном знании. Ради этой потребности в достоверном знании Запад пожертвовал всем: своей религией, своим счастьем, своими надеждами и в конечном счете своей жизнью. Об этом надо помнить, давая общую оценку западной цивилизации. – Он замолчал, задумавшись. Обвел взглядом столики, затем уставился на собственный стакан. – Помню в одиннадцатом классе, когда мне было шестнадцать, я познакомился с одним мальчиком. Очень сложным, неуравновешенным. Он происходил из обеспеченной, довольно консервативной семьи и, надо сказать, целиком и полностью разделял ценности своего окружения. Однажды он сказал мне: “Ценность той или иной религии определяется качеством нравственной системы, которую она позволяет создать”. Я так и застыл от удивления и восхищения. Понятия не имею, пришел ли он к этому выводу самостоятельно или где-то вычитал, но в любом случае его слова произвели на меня огромное впечатление. Я размышляю над ними уже сорок лет, и сейчас мне кажется, он был не прав. Я не считаю возможным рассматривать религию исключительно с точки зрения морали; однако Кант прав, утверждая, что сам Спаситель человечества должен оцениваться по универсальным этическим принципам. Но я пришел к мысли, что религии – это прежде всего попытки объяснить мир, а никакие попытки объяснить мир не устоят, если столкнутся с нашей потребностью в достоверном рациональном знании. Математическое доказательство и экспериментальный метод суть неоспоримые достижения человеческого сознания. Я прекрасно понимаю, что действительность явно против меня, я прекрасно понимаю, что ислам – самая глупая, самая фальшивая и самая мракобесная из всех религий – сейчас, похоже, наб