ирает силу; но это лишь поверхностное, преходящее явление: в долгосрочной перспективе ислам обречен на крах, даже более неотвратимый, чем христианство.
Джерзински поднял голову, он очень внимательно слушал. Он и не подозревал, что его собеседника волнуют эти вопросы; Деплешен задумался, потом продолжил:
– Я потерял из виду Филиппа после выпускных экзаменов и узнал потом, что несколько лет спустя он покончил жизнь самоубийством. Ну, я не думаю, что тут есть какая-то связь, но вообще-то быть геем, католиком-фундаменталистом и роялистом одновременно – довольно взрывоопасная смесь.
В глубине души сам Джерзински, как он понял в эту самую минуту, никогда не был всерьез одержим вопросами религии. Однако он знал, и знал уже очень давно, что материалистическую метафизику, разрушившую религиозные верования предыдущих веков, подорвали, в свою очередь, новейшие достижения физики. Любопытно, что ни он сам, ни его знакомые физики никогда не испытывали никаких сомнений или духовного беспокойства по этому поводу.
– Лично я, – сказал он, и по мере того, как он говорил, эта мысль оформилась в его сознании, – видимо, как раз придерживался прагматического, базового позитивизма, традиционно свойственного ученым. Факты существуют, отношения между ними регулируются законами, понятие “причины” не является научным. Мир равен сумме наших знаний о нем.
– Я уже больше не ученый. – ответил Деплешен с обезоруживающей простотой. – Наверняка именно поэтому меня на старости лет обуревают метафизические вопросы. Но конечно, вы правы. Мы должны продолжать искать, экспериментировать, открывать новые законы, остальное не имеет значения. Помните, как у Паскаля: “В сущности, мы должны сказать: это делается фигурой и движением, потому что это верно. Но говорить, что именно, и составлять машину – нелепо, ибо это бесполезно, неопределенно и мучительно”[40]. Разумеется, как всегда, прав он, а не Декарт. Кстати… Вы уже решили, что будете делать? Ну, я имею в виду эту… – он сделал извиняющийся жест, – историю с отпуском.
– Да, хорошо бы мне получить назначение в ирландский Центр генетических исследований в Голуэе. Мне нужно иметь возможность быстро собирать простые экспериментальные установки с достаточно точным поддержанием параметров температуры и давления и хорошим набором радиоактивных маркеров. Кроме того, мне понадобится значительная вычислительная мощность – если мне не изменяет память, у них есть два параллельно работающих компьютера Cray.
– Вы думаете о новом направлении исследований? – Голос Деплешена выдавал волнение; он сам это понял и снова сдержанно улыбнулся, словно иронизируя над самим собой. – Тяга к знаниям. – сказал он тихо.
– На мой взгляд, ошибка заключается в том, что мы хотим работать только с природной ДНК. ДНК – сложная молекула, эволюционировавшая довольно хаотично: в ней есть неоправданная избыточность, длинные некодирующие последовательности, короче говоря, черт ногу сломит. Если мы действительно собираемся исследовать условия возникновения мутаций в целом, то начинать надо с более простых самовоспроизводящихся молекул, в которых число связей не превышает нескольких сотен.
Деплешен кивал, глаза его сверкали, он даже не пытался скрыть возбуждения. Итальянские туристки ушли; кафе опустело.
– Это наверняка очень долгий процесс, – продолжал Мишель, – ведь априори конфигурации, подверженные мутациям, распознать невозможно. Но на субатомарном уровне должны существовать условия для обеспечения структурной стабильности. Если нам удастся вычислить стабильную конфигурацию хотя бы для нескольких сотен атомов, то дальше все будет зависеть лишь от наличия достаточной вычислительной мощности… Я, видимо, забегаю вперед.
– Не факт… – Теперь Деплешен говорил медленным мечтательным голосом человека, угадывающего бесконечно далекие перспективы, призрачные и неведомые ментальные модели.
– Мне надо иметь возможность работать совершенно самостоятельно и не зависеть от их внутренней иерархии. Это все чисто гипотетические вещи – слишком долго и слишком сложно объяснять.
– Разумеется. Я напишу Уолкотту, руководителю Центра. Он хороший парень и не будет вам докучать. Вы ведь уже работали с ними раньше, не так ли? Что-то там такое было с коровами.
– Сущие мелочи, но да.
– Не волнуйтесь. Я хоть и ухожу на пенсию. – на этот раз в его улыбке промелькнула горечь, – у меня еще остаются кое-какие полномочия. В административном плане у вас будет статус временно прикомандированного – с возможностью продления из года в год, на любой срок. Кто бы ни стал моим преемником, это решение не подлежит пересмотру.
Они расстались около Королевского моста. Деплешен протянул ему руку на прощание. У него не было сына, его сексуальные предпочтения лишили его этой возможности, а идея фиктивного брака всегда казалась ему нелепой. Несколько секунд, пока он пожимал ему руку, он думал, что испытывает сейчас чувства высшего порядка; затем подумал, что ужасно устал; затем повернулся и пошел по набережной, мимо прилавков букинистов. Пару минут Джерзински смотрел вслед человеку, идущему вдаль в гаснущем свете.
2
На следующий вечер он ужинал у Аннабель и очень внятно, коротко и четко объяснил ей, почему должен уехать в Ирландию. Программа, которую ему предстоит выполнить, уже расписана, и все идет по плану, считает он. Главное – не зацикливаться на ДНК, а рассматривать живое существо как целостную самовоспроизводящуюся систему.
Аннабель ничего поначалу не ответила, но все же не сдержалась, и уголки ее губ дрогнули, потом она налила ему еще вина; на ужин она приготовила рыбу, и ее квартирка как никогда напоминала корабельную каюту.
– Ты ведь не собираешься позвать меня с собой… – Ее слова эхом отозвались в тишине; тишина затягивалась. – У тебя и мысли такой не возникло. – сказала она со смесью детской обиды и удивления; а потом разрыдалась. Он не сделал ни единого движения в ее сторону; сделай он хоть какое-то движение в эту минуту, она, конечно, оттолкнула бы его; человеку надо выплакаться, тут ничем не поможешь. – А нам было так хорошо вместе в двенадцать лет, – сказала она сквозь слезы.
Она подняла на него глаза. Ее лицо было необыкновенно ясным и красивым. Она заговорила, не раздумывая:
– Сделай мне ребенка. Мне нужен кто-то рядом. Тебе совершенно необязательно воспитывать его, им заниматься, да и признавать, в общем, тоже. Я даже не прошу тебя его любить или любить меня, просто сделай мне ребенка. Да, мне сорок, ну что ж, я рискну. Теперь уж точно это мой последний шанс. Иногда я корю себя за аборты. Хотя первый мужик, от которого я забеременела, был негодяем, а второй – балбесом; в семнадцать лет я и представить себе не могла, что жизнь так скупа, а возможности столь недолговечны.
Мишель закурил, чтобы дать себе время подумать.
– Странное желание… – сказал он сквозь зубы. – Странное желание – размножаться, когда не любишь жизнь.
Аннабель встала и постепенно все с себя сняла.
– Давай все же займемся любовью, – сказала она. – Мы уже по меньшей мере месяц не занимались любовью. Я перестала принимать таблетки две недели назад, сейчас как раз самое время.
Она положила руки на живот, медленно подняла их к груди и слегка раздвинула ноги. Она была прекрасна, желанна и любила его; почему он ничего не чувствует? Это необъяснимо. Он закурил еще одну сигарету, внезапно осознав, что, думай не думай, ничего не придумаешь: либо ты заводишь ребенка, либо нет; тут нет рационального решения, такого рода решение человек не может принять, руководствуясь разумом. Он раздавил окурок в пепельнице и пробормотал:
– Я согласен.
Аннабель помогла ему раздеться и принялась нежно дрочить ему, чтобы он мог в нее кончить. Он не ощутил ничего, кроме мягкости и тепла ее влагалища. Он быстро перестал двигаться, захваченный геометрией совокупления, очарованный эластичностью и разнообразием слизистых оболочек. Аннабель прильнула губами к его губам и обняла его. Он закрыл глаза, явственнее почувствовал существование собственного члена и снова задвигался туда-сюда. Незадолго до того, как он кончил, ему привиделось – с поразительной отчетливостью – слияние гамет и сразу за ним – первые деления клеток. Это напоминало стремительный рывок в пропасть, своего рода самоубийство. Волна сознания пробежала вверх по его члену, и он почувствовал, как из него брызнула сперма. Аннабель тоже это почувствовала и издала вздох облегчения; так они и лежали не двигаясь.
– Вы должны были записаться на мазок месяц назад… – устало сказал гинеколог. – Вместо этого, не предупредив меня, вы прекращаете принимать таблетки и решаете забеременеть. В конце концов, вы уже не девочка!
В кабинете было холодно и воздух какой-то липкий; выйдя на улицу, Аннабель с изумлением обнаружила, что там светит июньское солнце.
Она позвонила на следующий день. Цитологическое исследование выявило “достаточно серьезные” отклонения, ей предстоит биопсия и выскабливание.
– Что касается беременности, то лучше пока повременить. Начнете все с чистого листа, правда же? – Врач вроде бы не встревожился, только приуныл немного.
Так Аннабель сделала третий аборт – плоду было всего две недели, потребовалась лишь вакуумная аспирация. С момента ее предыдущего аборта технология значительно усовершенствовалась, и, к ее изумлению, и десяти минут не прошло, как все было кончено. Результаты анализов пришли через три дня.
– Что ж… – доктор выглядел ужасно старым, компетентным и печальным, – к сожалению, сомнений быть не может: у вас преинвазивный рак матки.
Он поправил очки на носу и еще раз просмотрел все страницы; впечатление общей компетентности заметно усилилось. Удивляться тут, в общем, не приходится: рак матки часто диагностируется у женщин в годы, предшествующие менопаузе, а отсутствие детей увеличивает опасность заболевания. Протокол лечения известен, тут и думать нечего.