Когда я познакомился с ней, то был поражен ее громаднейшим талантом все схватывать самым быстрым образом: никогда не учившись музыке, она сама выучилась играть на фортепиано и давала концерты в Париже (и в Лондоне); никогда не изучая теорию музыки, она сделалась капельмейстером оркестра и хора у сербского короля Милана; давала спиритические представления; никогда серьезно не изучая языков, она говорила по-французски, по-английски и на других европейских языках, как на своем родном языке; никогда не изучая серьезно русской грамматики и литературы, многократно, на моих глазах, она писала длиннейшие письма стихами своим знакомым и родным с такой легкостью, с которой я не мог бы написать письмо прозой; она могла писать целые листы стихами, которые лились, как музыка, и которые не содержали ничего серьезного; она писала с легкостью всевозможные газетные статьи на самые серьезные темы, совсем не зная основательно того предмета, о котором писала; могла, смотря в глаза, говорить и рассказывать самые небывалые вещи, выражаясь иначе — неправду, и с таким убеждением, с каким говорят только те лица, которые никогда, кроме правды, ничего не говорят. Рассказывая небывалые вещи и неправду, она, по-видимому, сама была уверена в том, что то, что она говорила, действительно было, что это правда, поэтому я не могу не сказать, что в ней было что-то демоническое, сказав попросту, что-то чертовское, хотя, в сущности, она была очень незлобивым, добрым человеком. Она обладала такими громаднейшими голубыми глазами, каких я никогда в жизни ни у кого не видел, и когда она начинала что-нибудь рассказывать, а в особенности небылицу, неправду, то эти глаза все время страшно искрились, и меня поэтому не удивляет, что она имела громадное влияние на многих людей, склонных к грубому мистицизму, ко всему необыкновенному, т. е. на людей, которым приелась жизнь на нашей планете и которые не могут возвыситься до истинного понимания и чувствования предстоящей всем нам загробной жизни, т. е. на людей, которые ищут начал загробной жизни, и так как они их душе недоступны, то они стараются увлечься хотя бы фальсификацией этой будущей жизни…
…В конце концов если нужно доказательство, что человек не есть животное, что в нем есть душа, которая не может быть объяснена каким-нибудь материальным происхождением, то Блавацкая может служить этому отличным доказательством: в ней, несомненно, был дух, совершенно независимый от ее физического или физиологического существования. Вопрос только в том, каков был этот дух, а если встать на точку зрения представления о загробной жизни, что она делится на ад, чистилище и рай, то весь вопрос только в том, из какой именно части вышел тот дух, который поселился в Блавацкой на время ее земной жизни»[1].
ПЕРВЫЕ ШАГИ К ОККУЛЬТНОЙ ВЛАСТИ
Из Александрии в октябре 1871 года Елена Петровна приехала в Каир, в котором не была больше двадцати лет. Ее сердце утомилось и очерствело от общения с обыкновенными живыми людьми. Она приступала к осуществлению своих замыслов — наладить связь с недосягаемым миром древних богов, мудрецов и покойников.
У египтян сохранились мифы, относящиеся к достопамятной эпохе атлантов. Она должна была ознакомиться с учениями различных жреческих школ, особенно ее интересовала богиня Изида, отличающаяся необычной мудростью. Эта богиня превосходила всех богов силой своего чародейства.
Елена Петровна поверила в свою путеводную звезду. Ее звездой стала Венера, она же Люцифер, она же Урусвати, утренняя звезда, демоническая посредница между ночью и днем, мраком и светом, стоящая неусыпным стражем у могильных врат, лицом — к живым, затылком — к мертвым.
Елена Петровна совершенно не узнала Каира. Много новых зданий было построено, еще больше строилось. Повсюду слышался шаркающий звук разгуливающих по доскам рубанков, сухой перестук молотков. Плескались и журчали фонтаны, на улицах и бульварах было множество белых людей, преимущественно англичан и французов. Кроме туристов Каир заполонила целая армия инженеров и рабочих Суэцкого канала. Эти специфические пилигримы нуждались в своих пророках, гадалках и ясновидящих.
Елена Петровна возобновила старые знакомства, прежде всего с кудесником и ясновидящим Паоло Ментамоном, а также обзавелась новыми: близко сошлась с женщиной-медиумом, француженкой мадам Себир; завела дружбу с эксцентричной Лидией Пашковской, неутомимой русской путешественницей, исследовательницей Верхнего Нила, время от времени отсылающей свои статьи в «Фигаро» (тогда-то, быть может, в ее сознание запала мысль начать самой писать для газет); прочно привязала к себе молодую Эмму Каттинг из Леванта, англичанку по происхождению.
В компании трех экстравагантных дам Елена Петровна Блаватская проводила в Каире время, общалась с русскими дипломатами.
В Каире она с энтузиазмом принялась за организацию Общества по исследованию спиритических феноменов, в этом ей активно помогала мадам Себир. Титаническими усилиями Елена Петровна в конце концов организовала какое-то подобие Общества, ей удалось даже собрать значительную сумму денег.
К несчастью, все дело испортила мадам Себир, ее подвела недостаточная опытность в проведении трюков, отсутствие необходимой «ловкости рук». Члены Общества обнаружили муляж появлявшейся в полумраке длани призрака. Ею оказалась набитая ватой перчатка, подвешенная к потолку и управляемая веревочками. Пришлось вернуть разгневанным джентльменам и дамам их деньги. Таким образом была посрамлена теория французского метафизика Аллана Кордека, согласно которой душа умершего превращается в дух и заявляет о себе посредством медиумов (именно через них передаются сообщения с того света).
Разумеется, Елена Петровна не имела к этому отвратительному событию никакого отношения, о чем тут же публично оповестила многих. В письме к тете Надежде Блаватская живописала случившееся в присущей ей драматически-ернической манере, всю вину переложив на мадам Себир. По ее версии, один из обманутых членов Общества, грек по национальности, во время завтрака ворвался к ней с пистолетом и угрожал пристрелить. Но только после того, как она закончит утреннюю трапезу, — это был воспитанный человек, настоящий джентльмен. К счастью, уверяла она тетю, ей удалось его обезоружить, и в настоящее время он находится в сумасшедшем доме.
Вряд ли этот устрашающий эпизод в действительности имел место, но дурная слава уже витала над ней, словно мстительный призрак, и требовались новые усилия, новые неожиданные решения, чтобы, не обращая внимания на неудачи, продолжать начатое дело.
Ее жизнь в Каире не напоминала, как прежде, волшебную восточную сказку. Всю зиму 1872 года она перебивалась с хлеба на воду и сомневалась, дотянет ли до весны. Ее спасла беззаветная преданность Эммы Каттинг, которая занимала для нее деньги.
Эмма стала ее закадычной подругой, испытывая к ней, по-видимому, самые сильные чувства. Очерствевшая душа Елены Петровны опять оживала. Эмма Каттинг доказала ей, что еще существуют на земле сердобольные люди, всегда готовые по неизвестным причинам и без корыстных целей прийти на помощь.
Елена Петровна охотно изливала перед Эммой душу. Ей больше некому было довериться, не на кого положиться.
Эмма Каттинг терпеливо выслушивала подругу, узнавая много нового о ее жизни. Казалось, что Блаватская раскрыла перед ней все свои тайны. Обнажилась до самого основания.
Между тем никто из них, ее верных соратниц и соратников, не предполагал, что открывшаяся сокровенная сущность Блаватской, как медуза Горгона, могла превращать в камень наивных и доверчивых людей. Сама же Елена Петровна тогда еще не знала, что превращенные ею в камень люди при столкновении с ними могут больно ударить. В недалеком будущем Эмма Каттинг, став после замужества леди Куломб, ей это продемонстрирует.
В Каире Блаватская пересмотрела кодекс нравственных правил и понятий о чести. Она с этого времени осознала себя политиком, для нее тайны спиритизма уже не существовали сами по себе, как загадки человеческой психики. Эти тайны стали притягивающим магнитом, и не она единственная попала под его воздействие. Таких «намагниченных» людей оказались многие тысячи, и они, в свою очередь, притягивали других, любопытных и любознательных. Не сложно было предвидеть, что в итоге получится из этого неожиданного явления массового психоза, а также понять, какие огромные выгоды оно сулит.
Елена Петровна твердо решила установить контроль над разбушевавшимся интересом к потустороннему. В ином случае вышедшая из берегов стихия неминуемо приводит, как она полагала, к неисчислимым бедствиям. Теперь Блаватской приходилось чутко улавливать глухой мистический гул толпы.
На берегу Нила Елена Петровна поклялась себе поддерживать стихийно разгоревшийся жертвенный огонь, судить, утешать и брать на себя чужие грехи. Присягнула пирамиде Хеопса, что будет для толпы матерью, вроде Пречистой Девы, для неокрепших умом — мудростью, в дремучем лесу насилия и предрассудков прорубит прямые просеки, и люди увидят небо. Она была уверена, что заразит людей собственной верой, поселит их в надземной стране надежд и предчувствий, выведет за обыденную явь в многомерное пространство сновидений и грез, сквозь души «махатм» преломит скучную людскую жизнь. Она научилась любить призрачный мир. Обещала, что с голубого неба мечты ее правда сойдет на землю.
Блаватская верила, что станет провозвестницей всеобщего счастья, обрежет лишние побеги и даст завязаться плодам. Она обещала, что никого не упрекнет за свою разбитую жизнь. На тех, кто за ней не пойдет, она грозилась наслать мор, глад и невыносимую долю. Елена Петровна явно нарушала заповедь «не сотвори себе кумира».
Она всецело отдалась служению оккультной идее. Мысль о грозной силе влиять на людей въелась в ее плоть, кровь и сознание.