Ахилл метнулся за своими доспехами, по пути крича, что не даст Агамемнону совершить такое! Агамемнон стоял белый, словно готовая к росписи стена, с трясущимися губами, не в силах вымолвить и слова. Но это был не конец.
По стану мгновенно разнеслась новость о требовании богини, она подняла на ноги всех. Воины с оружием в руках бросились к шатру Агамемнона, где скрылись женщины и сам царь. Впереди бежал Одиссей. Если Агамемнон обидел Артемиду, то ему и приносить жертву. Иначе жертвами могут стать все остальные!
Ахилл едва успел раньше остальных, он встал перед входом, заслонив собой шатер:
– Я не впущу туда ни одного из вас! Чтобы взять Ифигению, вам придется сначала убить меня.
Воины отступили, но выкрики не прекратились. Теперь кричали уже и мирмидоняне, они требовали от Ахилла отдать девчонку или распустить всех по домам!
Клитемнестра с ужасом вслушивалась в шум за стенками шатра, все прекрасно понимали, что смять Ахилла и ворваться в шатер такой толпе ничего не стоит. И вдруг поднялась сидевшая на сундуке в углу Ифигения. Она остановилась перед отцом:
– Если меня не принесут в жертву, то поход не состоится? И все остальные жертвы были напрасны?
Агамемнон только кивнул, он попытался добавить, что вместе с Ахиллом не допустит, чтобы толпа ворвалась в шатер. В руках у отца тоже был меч. Рука Ифигении легла на его руку, девушка чуть улыбнулась:
– Помнишь, ты рассказывал мне о Кассандре, девочке, которая готова была броситься со скалы, чтобы погубить тебя и сорвать поход на Трою? Я тоже готова погубить себя, чтобы он состоялся. Прощай, мама, ты была самой лучшей матерью в мире.
Клитемнестра не удержавшись, крикнула:
– Не-ет!
Но дочь только отрицательно покачала головой, открывая занавес входа в шатер.
Толпа, увидев юную прекрасную девушку, замерла. Ахилл попытался заслонить ее собой:
– Не бойся, я не дам им тебя обидеть!
– Не нужно, Ахилл. Я решила добровольно идти в жертву к алтарю. – Девушка вскинула голову, оглядев притихших воинов. – Пусть памятником мне будут развалины Трои. Поклянитесь, что вы не отступите, пока не возьмете этот город!
Она обернулась к Калхасу:
– Готовь все для жертвоприношения.
– Готово, – едва вымолвил тот.
Ифигения шла сквозь ряды вооруженных людей в полной тишине, глашатаю Тальфибию даже не пришлось призывать всех перестать галдеть. Агамемнон не смог смотреть на это, он упал на землю, закрыв голову своим плащом, а в шатре билась в истерике Клитемнестра:
– Ненавижу! Ненавижу тебя! Убийца! Отправить на смерть собственную дочь!
Также в полной тишине Калхас надел на голову девушки венок, вытащил из ножен жертвенный нож. Ахилл подал сосуд со священной водой и тихо прошептал девушке:
– Я надеюсь, боги заберут тебя на Олимп.
Та чуть улыбнулась дрожащими губами:
– Пусть это будет не зря.
– Клянусь.
Калхас поднял жертвенный нож к небу:
– О, Артемида, ты хотела этой жертвы, вот она! Пошли же ахейцам благополучное плавание к берегам Троады и победу над врагами! Мы приносим самую страшную жертву, которую ты потребовала!
Ахилл заметил, как дрожит жертвенный нож в руке Калхаса, конечно, одно дело перерезать шею козочке или даже волу, и совсем другое красивой юной царской дочери. Он шепнул провидцу:
– Не тяни, ей будет больнее! Резким движением, сразу и сильно!
Видно, это понял и сам Калхас, он глубоко вздохнул и…
Единый вопль вырвался из всех уст! И следом установилась немыслимая тишина, казалось, даже волны застыли, перестав рокотать, и ветер стих, не шелохнув листочка. Сколько длилась такая тишина, не понял никто, но ее разорвал рев тысяч голосов, потому что… вместо убитой Ифигении на жертвеннике билась в предсмертных судорогах лань!
Калхас, едва не задохнувшись от произошедшего чуда, вскинул вверх руки с криком:
– Артемида приняла нашу жертву! Радуйтесь, ахейцы!
Вокруг орали, ликовали, обнимались тысячи воинов, гремя оружием, вскидывая его к небу в едином вопле восторга!
Ахилл пробрался к лежащему на земле Агамемнону, содрал с его головы плащ, затормошил:
– Агамемнон, Артемида приняла нашу жертву! Приняла!
Царь поднял на него остановившиеся глаза, на его лице не было не только радости, но и вообще жизни. Только тут Ахилл сообразил, что тот не знает о замене! Он затеребил Агамемнона, пытаясь переорать немыслимый крик тысяч глоток прямо царю в ухо:
– Артемида заменила Ифигению на жертвеннике ланью! Она забрала твою дочь к себе!
– Как… как заменила?!
– Так вот! В тот миг, когда Калхас уже занес нож, Ифигения вдруг превратилась в лань! Иди посмотри!
Агамемнон поднялся, ошалело глядя на ликующую толпу, на жертвенник, на котором действительно лежала крупная лань, а потом ринулся в свой шатер. Понятно, надо же и Клитемнестре сказать о замене.
Не удалось, той было все равно, она шипела, как змея, одно:
– Ненавижу!
Теперь оставалось ждать подтверждения, что Артемида больше не сердится. Богини дамы капризные, вдруг следом за дочерью ей потребуется еще кто-то? Но долго ждать не пришлось, от берега уже кричали, что ветер переменился!
Казалось бы, теперь ахейцы должны уважать Агамемнона, пожертвовавшего ради общего дела самым дорогим – дочерью. Они только что, как дети, радовались этой жертве, умилялись тому, что Артемида, потрясенная благородным поступком Ифигении, забрала девушку к себе, не дав лишить ее жизни. Но люди странные создания, как только ветер сменился и корабли вышли в море, на Агамемнона стали поглядывать не просто косо, а очень косо. Что же это за человек, если он не пожалел собственной дочери ради завоевания какого-то города, пусть и очень богатого?!
Для всех царь Микен стал олицетворением жадности и желания наживы.
Сам царь Микен усмехнулся, кивая брату на недовольных мирмидонян:
– Это еще одна жертва, которую я должен принести за Трою – всеобщая ненависть.
Менелай хотел сказать, что его и без того не слишком любили, но промолчал. Агамемнон прав, нелюбовь быстро перерастала в тихую ненависть. Пока тихую, чем она прорвется со временем?
Ветер надувал паруса, помогая ахейцам быстрее добраться до берегов Троады… Засидевшиеся и уставшие от безделья люди взялись за весла, хотя в этом не было необходимости. Снова зазвучали над волнами голоса: «Э-гей! Э-гей! Э-гей!», точно воины взывали к своему предку.
ОСАДА…
Шло время, у Елены было уже трое сыновей, но следующие точно от Париса, теперь она поневоле спала только с мужем. Приам улыбался, перед всеми признавал Елену красавицей, но большего внимания никак не оказывал, сколько она ни старалась.
Однажды Гекуба жестоко посмеялась:
– Пытаешься соблазнить царя? Глупая, он больше ни на кого не смотрит. Вернее, только смотрит, но не больше. А если от него не отстанешь ты, то тоже ни на кого смотреть не будешь и лицо твое станет безобразным…
Елена остолбенела от яда в голосе свекрови, она уже знала, что Гекуба способна на все, если с успехом отправила к Аиду предыдущих жен Приама, то уж неугодную невестку не пожалеет тем более! Женщина растерянно смотрела вслед уходящей старухи, как вдруг почувствовала, что ее волос коснулась чья-то легкая рука. Вздрогнув, как от удара, Елена обернулась и увидела изумленные глаза Креусы:
– Чего ты так испугалась? Я не Гекуба, и моему мужу ты не нужна… Ты правильно боишься Гекубу, правильно. Пойдем, постоим наверху, там дышится легче, сегодня что-то жарко.
Свежего ветерка Елене действительно не хватало, угроза была нешуточной, а жизнь становилась невыносимой. Видно, Креуса понимала мучения женщины, она усмехнулась:
– Твой главный враг в Трое – Гекуба, она не станет убивать тебя сразу, сначала превратит в уродину, дряхлую старуху с трясущимися руками, слюной изо рта и обвислыми щеками.
Говоря это, Креуса протянула руку и слегка коснулась лица Елены, шеи, задержавшись на груди…
– Но я знаю, каким ядом она пользуется, и знаю противоядие. Если ты будешь себя хорошо вести, я дам тебе противоядие…
Взгляд, которым Креуса окинула Елену, не оставлял сомнений, какого рода интерес у старшей дочери Гекубы к женщине, он раздевал почище мужского. Елена знала, что Креуса предпочитает мужу молодых рабынь, но не становиться же самой любовницей этой царевны! Но царевна воспользуется своим знанием. Елену передернуло от ненависти к ней.
Креуса хищно улыбнулась:
– О, ты не представляешь, какое удовольствие ласкать женщину, которая тебя ненавидит! Тем более такую красивую… Посмотри, – она неожиданно указала на что-то в стороне моря, стоило Елене повернуться туда, как она почувствовала спиной прижавшееся тело Креусы, а ее губы зашептали в ухо: – Между ядом Гекубы и моими ласками ты всегда будешь выбирать меня. А твоя ненависть только придаст им дополнительное очарование. Мало того, я не буду тебя торопить, чем дольше ты будешь сопротивляться, тем слаще будут мои муки ожидания и твои ласки потом… Мм… я вижу твое восхитительное тело, уже чувствую, как мой язык лижет твою грудь, руки ласкают то, что пока доступно только мужчинам…
Шепча все это, Креуса прижалась к Елене сзади всем телом, ее руки скользнули под тунику и действительно принялись ласкать бедра, живот… Спина ощущала упругую грудь, ноги – прикосновения ее ног… Креуса знала толк в ласках. Елена почувствовала, что ее заливает горячая волна. Неизвестно, чем бы все закончилось, скорее всего, она оказалась бы в объятиях царской дочери, но тут послышались шаги и голос Париса.
Креуса оттолкнула от себя женщину и фыркнула:
– Тартар бы побрал твоего дурного мужа! – И почти приказала: – Завтра, когда твоего дурака не будет, придешь ко мне. – И уже громче, потому что подошел Парис, добавила: – Я научу тебя варить напиток для утоления печали. Придешь?
– Приду, – кивнула Елена.
Глядя ей вслед, Парис поморщился:
– Странная она. С Энеем не живет, всегда сама по себе, никто не знает, куда исчезает надолго…