«Интересно! – подумала девушка. – Тоже провидец? Все оракулы, тетушки, дядюшка, теперь он. Одна я дура, царица одноглазая!» – Елена рассмеялась.
– Ты чего?
– Радостно.
И весь день потом было радостно и легко. Как в далеком-далеком детстве, когда не ощущала еще себя в отрыве от мамы и папы. Немецкие и французские альбомы были чудом полиграфического искусства, но больше всего гостью поразили фотоработы самого Алексея. Особенно впечатляла папка, озаглавленная «Упоение». Фотографии запечатлели красавиц, глядя на которых, и впрямь, думал: «Да, это упоение, упоение красотой». Сразу столько умопомрачительных красоток нет ни на одном всемирном конкурсе красоты. Всматриваясь в женские лица, Елена подумала: «Нет, это упоение жизнью – перед тем, как сорваться в тартарары. Но они еще об этом не знают, а фотограф это увидел! Интересно, где это он снимал их всех? Неужто он гений, и самых заурядных девиц превращал в богинь?» Последней фотографией была она – Нефертити. «А вот и царица одноглазая!» – И хотя почему-то было смешно, Елена с трудом удержала слезы восторга.
– Есть упоение в бою, / И бездны мрачной на краю, – стала декламировать она, и голос ее дрожал.
– И в разъяренном океане, / Средь грозных волн и бурной тьмы, – подхватил фотограф.
– И в аравийском урагане, / И в дуновении Чумы, – закончили оба, но не улыбнулись, не засмеялись, как можно было предполагать, а пронзительно, с упоением глядя друг другу в глаза, взялись за руки.
…
А потом, уже ближе к вечеру, Алексей с отрешенным взглядом сосредоточенно превращал на компьютере лицо Елены с помощью фотошопа в лик богини. Но девушку занимал не ее волшебно преображаемый вид, а карандаш, который фотограф зажимал в зубах, как Модильяни!
«Неужели это он? Но как он попал сюда? А как я попала туда?» – И тут Лена вспомнила слова тетушки: «Наш он, наш». – «Чей «наш»? И я «ваша»? Чья? Разве я не себе принадлежу? Моди совсем не понимал по-русски…»
– Покажи. – Елена захотела взглянуть на свой портрет.
– А! Не получается! – резко бросил Алексей.
– Да ну! Прелесть! – искренне восхитилась Елена. – Я еще такой красивой не бывала! Ты профессионал высшего класса, мастер! Это настоящее произведение искусства!
Фотограф раздраженно махнул рукой, а в голове девушки зашумело: «Я безразлична ему, безразлична!»
– Все произведения искусства – дерьмо, – грубо произнес Алексей. – Профессионалу дается лицензия лепить к любому предмету ярлык «Дерьмо».
Чтобы как-то унять шум в голове и стеснение в груди, Лена, неожиданно для самой себя, обратилась к мастеру по-французски:
– Amedeo, c'est toi?
– Qui? Hélène, de quoi parles-tu?
– Mais tu es – tu?!
– Et qui d'autre, ma chérie?8 – Алексей улыбнулся и добавил по-русски: – Ненаглядная.
«Перенестись туда, где ливень / Еще шумней чернил и слез»
Елене возвращаться на дачу не хотелось. И хотя девушка пребывала в растерянности, не зная, что следовало из их с Алексеем краткого диалога на французском, она в то же время находилась в том состоянии упоения, которому был посвящен целый альбом фотохудожника. «Неужели и я у бездны на краю. Или я уже лечу туда? Да я уж давно там, на дне!» – решила Лена и сразу успокоилась. Ей было так уютно и спокойно лежать на диване («На дне!») и, поглядывая изредка на погруженного в свои дела Алексея, рассматривать под торшером воистину чудесные портреты и пейзажи – теперь-то она убедилась в этом уже окончательно – непревзойденного мастера. «Не предложит, и не надо. Тетке завтра чего-нибудь наплету».
Но в половине восьмого Алексей решительно заявил, что пора возвращаться. И в это время за окном забарабанил сильный дождь.
– Куда возвращаться в такой ливень? – обрадовалась Елена. – Хватит одного раза, еще воспаление подхвачу. У меня организм слабый. Да и на твоей коляске не проедем, на съезде с трассы застрянем. Тетка сказала, что там после дождя болото.
– Мы не на мотоцикле поедем, я же выпил. На электричке. Хоть бы народу было немного. Обычно в это время после работы многие едут в пригород. Сейчас вызову такси до вокзала. В шкафу возьми резиновые сапоги и дождевик.
Удивительно, но отъезжающих практически не было.
– Сегодня же суббота! – вспомнил Алексей. – Кто в выходной поедет за город, на ночь глядя, да еще в такую непогоду?
В другом конце вагона сидела небольшая компания. Больше никого не было. Когда состав тронулся, в углу стали о чем-то спорить. Елена поежилась. Ей было зябко не столько от прохлады, сколько от пустого пространства вагона, нашпигованного ледяными голосами попутчиков. Алексей обнял девушку за плечи, но от дождевика стало еще холоднее. Она оглянулась. Компания перебралась в середину вагона и больше не спорила. Трое или четверо (удивительно, она не могла сосчитать, сколько их!) – все в плащах с капюшонами, надетыми на голову, одного цвета и покроя, сидели молча, глядя в пол.
Не в силах преодолеть накативший на нее ужас, девушка опять оглянулась и увидела, что попутчики пересели еще ближе к ним! Их молчание было зловещим.
– Алексей!
Алексей оглянулся в тот момент, когда над ними нависла уже фигура в плаще.
В этот миг за окном вагона блеснула молния, и тут же раздался оглушительный треск. Похоже, электричка оказалась в эпицентре грозы.
– Лена, уйдем отсюда, – спокойно сказал молодой человек и повел спутницу в другой вагон. В дверях девушка оглянулась. Вагон был абсолютно пустой!
С остановки электрички добирались в кромешной тьме. Падали, смеялись, чертыхались. Алексей досадовал, что забыл взять фонарик. Хорошо, что осень еще не вступила в свои права, и было достаточно тепло.
Шумно ввалились в дом мокрые и перепачканные, как черти.
– Останешься у нас! Наверху будешь спать, – безапелляционно заявила тетка Алексею и стала собирать на стол. Николай отвел парочку в натопленную баньку, где их поджидал бак с горячей водой.
– Вы тут того, по очереди, – напутствовал хозяин и, помявшись, указал на вешалку: – Полотенчики вот они.
– Fermez le loquet, Amedeo 9, – сказала Елена. – Soufflant.
– А мы вас уж и потеряли. Долго парились! – воскликнула Клавдия.
– Непривычно, – сказала племянница. – Да и мы не парой, а по очереди. Сначала я, потом Алеша. Конечно, если бы сразу вместе, быстрее помылись бы.
– А чего ж не сразу вместе? – пошутила тетка.
– Ну что вы, тетя Клава! – серьезно сказал Алексей.
– Шучу! Шучу!
За ужином Николай рассказал, что по субботам – а сегодня как раз суббота – в обществе случаются всякие интересные вещи.
– Если бы приехали засветло, и не будь такого дождя, я показал бы вам осину на окраине поселка. Ей лет пятьсот. Ну, сто. По субботам все баньки топят, а из баньки, когда хорошо попаришься, куда тянет? На свежий воздух. Вот и выходишь посидеть на скамеечке возле баньки, преимущественно в натуральном виде. А в это время на развилке той осины усаживается ребятня с полевым биноклем. Я их засек как-то, услышал гогот. Оттуда им хорошо видны многие участки. И баньки соответственно. Сидят пацаны и разглядывают бабенок в окуляр.
Клавдия осуждающе одернула супруга:
– Нашел, о чем говорить!
– А что, благодатная тема! – возразил супруг. – Я ж о чистом говорю. После бани всё чистое…
– В человеке должно быть всё чисто: и тело, и одежда, и душа, и мысли, – сказала Лена.
– Кто сказал? – спросил Николай.
– Конечно, я, – ответила Елена, а дядька подмигнул жене.
Ночью Лена перебралась наверх к Алексею. Под утро девушка забылась, и ей причудилось, будто она, спасаясь от ливня и вызванного им наводнения, затопившего низину, заскочила в стоявший на возвышении громадный цех. Под бугром поблескивала вода. «Куда идти?» – спрашивал она всех, но никто не отвечал. Один работал, другой склонился непонятно над чем и отмахнулся… Она долго плутала по переходам, повсюду искрили то ли оголенные провода, то ли сварка, но гари, чада масла, запаха железа и резинового кабеля не было. Вышла к высокой черной металлической изгороди. Кругом мутнела вода. Тут появился мужчина. Елена где-то видела его, но не могла вспомнить. Похож на Алексея, но не он. Похож на Модильяни, но не он. «Или это всё равно? – думала она во сне. – Может, это дядюшка Колфин?» «Как выйти?» – спросила она его. Мужчина пожал плечами, а глазами указал на едва приметную дорожку сбоку. Явно незнакомец не хотел, чтобы заметили, как он указывает путь спасения. Дорожка вилась вдоль изгороди и пропадала в сгустившихся сумерках. Елена поблагодарила мужчину и пошла по тропинке. По наитию свернула в сторону и оказалась на залитом до горизонта лугу. По пояс в воде она осторожно брела непонятно куда. Наконец вышла к тому же самому месту, на котором незнакомец показал ей путь спасения. Дорожка вилась вдоль изгороди. «Почему я снова тут? Ведь я уже была на свободе!» – думала она, очнувшись от дремоты. Алексей спал. Елена на цыпочках спустилась на первый этаж. Прислушалась – тихо, все спят. Девушка забралась на свою кровать и мгновенно уснула.
Утром Лену разбудил шум. Было уже десять часов. Дядька зашел с улицы и стал рассказывать жене и фотографу о происшествии, приключившемся с Федором Наливайко.
– Жену его Люську встретил. Выскочила со двора и орет: «Баба в доме! Я в ночной смене! А он тут! Паразит!» – сначала мне, а потом дальше помчалась с этими же воплями. Я ничего не понял. Заглянул к Федору. Тот удрученный сидит. Говорит: «Люську чего-то с утра принесло, а у меня тут такая история случилась». – И рассказал мне свою историю.
Лену заинтересовала история неведомого Федора Наливайко, и она выслушала ее до конца. Тем более, что дядька рассказывал хоть и подробно, но не занудно.
– Наливайко на общественных работах, конечно, сачкует, но по дому всегда исправен. Всё сделает, починит любо-дорого, это всем известно. После трудов Федор любил водные процедуры. Поначалу он в бочке принимал их. Потом бочку выменял на эмалированную ванну. За ночь вода остывала, и он так ревел, погружаясь в нее, что тут было слышно. Потом ванну сменял на кирпич, выложил двухкубовый «бассейн». Назвал его так ради красного словца. Устлал его рубероидом, залил смолой, бетоном. Через год в бассейне сломал ногу дед Парфен. Чего-то занесло его спьяну «не туда». Федор после этого свои купания забросил, а в бассейне завелись лягушки и прочая нечисть. Всё проросло тиной, взялось илом. Одно время Наливайко разводил там карасей, но их вылавливал соседский кот.