– А кто же тут две циферки вставит, когда… потом? – спросила Лена.
– Да найдется кому. Мир же не опустеет с моим уходом. А не поставят, так оно и лучше будет. Глянут лет через сто на могилу, а я среди почивших, оказывается, и не зафиксирован. К вечности причтен. Так-то вот.
– Это у вас, дядь, семейное, да, почтение к гробам? – не удержалась съязвить племянница. Но Николай не заметил иронии:
– Как сказать. Клава чисто по-женски хочет в гробу достойно выглядеть, а я по-мужски спокойно лежать под хорошим гнетом, чтоб не выскочить. Чего ж тут зазорного? Надо к смерти готовиться заранее. Она ответственный шаг в жизни. Важнее, чем вступление в партию или выход на пенсию.
– Так это не памятник будет, а плита? – спросила Елена.
– Да, плита. А памятник – зачем мне? Креста хватит.
Дядька снова развернул плиту надписью к стене, вздохнул:
– Кто-то жизнь свою суетливую в мраморе влачит, а я согласен на мрамор только в состоянии вечного покоя. Да и крыша какая-никакая от непогоды и прочих коллекторов. И я когда эти циферки и буковки выбивал – их я сам делал! – с гордостью произнес Николай. – Я всегда о Царстве Небесном думал. Вот ни о чем больше так не думал никогда, как об этом Царстве.
– А почему ты о нем думал, дядь Коль? – искренне заинтересовалась Елена. Ей ни разу не приходило в голову, что есть какое-то еще Царство Небесное!
– Как почему? Оно большое. И там люди не теряются, как тут. Тут от могилы через пятьдесят лет ничего не останется, а там всё навеки и все на виду. Когда навеки, тогда стоит умирать. А иначе и жить не стоит. И что интересно, там нет никакого тяготения, ни друг к другу, ни друг другом. Нет, значит, и воздуха, а есть одна атмосфера любви и взаимопонимания. Всё невесомо, а всё имеет свой вес. Особенно добрые дела и добрые мысли…
Прощаясь, Лена отделила половину денежных купюр, которыми ее снабдила в «сибирскую ссылку» Кольгрима и протянула их Клавдии:
– Вот, тетя Клава, они вам с дядей Колей не помешают.
В Петербург Елена прилетела совсем другим человеком. В салоне самолета она не думала больше о Модильяни, а думала о дядьке с его плитой, о тетке, радостно лежащей в гробе, о нереальном Царстве Небесном, о котором дядька говорил так, будто оно единственное из всех реальное и настоящее. Девушка не заметила, как стюардесса предлагала «легкий ужин», так как, закрыв глаза, напряженно раздумывала, как же ей теперь жить дальше…
Но когда пришла пора застегнуть ремни перед посадкой самолета в Пулкове, она уже знала, что делать. «Хватит сопли жевать!» – жестко сказала она самой себе и услышала в этой фразе интонацию тетушки. Это девушке понравилось. «Значит, всё будет по-моему! – решила она. – Спасибо, тетушка, за урок! – и, подумав, добавила: – И тебе, дядь Коль!»
На другой день не успела Лена прийти в себя от перелета и бессонной ночи, как раздались телефонные звонки. Телеканал в Питере и два канала в Москве пригласили ее на запись и прямой эфир. «Йес!» – вздернула победительница кулак перед зеркалом и ударила себя ладонью по лбу: «Что же я, дура, не иду на квартиру тетушки?! Там надо принимать ответственные решения и готовиться к грядущим битвам и завоеваниям!» Про себя Лена уже точно решила, что она станет истинно Еленой Прекрасной не только в ядовито-медовых устах смазливых набивших оскомину телебалагуров, а и на самом деле! Причем станет резкой, жесткой, недоступной, как Скарлетт О’Хара в исполнении Вивьен Ли… Впрочем, какая О’Хара? Сумасбродка! Как Эстелла в «Больших надеждах» Диккенса! А для начала женю на себе его! – Елена прикрыла ладошкой рот, чтобы не проговориться, кого «его». Даже думать об этом не надо пока! Всему свое время. Придет время – и принесет «его». И не надо спешить. «В любви не надо спешить». И тебе спасибо, Алексей, фотохудожник фотохудожников! Как хорошо, что ты не Моди! Тебе спасибо, Валентина, продавщица всех продавщиц! Всем спасибо! Всех благодарю, кто возведет меня на престол! Женат он или бессемейный – / Со мною станет бес семейный!
Каменная скульптура Счастья
В Питере Елена уже на другой день простыла, и амбициозные планы на «трон» исчезли, оставив беспокойство в душе. Зато на смену фантазиям пришло ясное осознание того, что «упасть в звезды» через падение в объятия влиятельного покровителя она не хочет, да и не может – противно. К тому же и самой желательно получить диплом о высшем образовании – журналистском, актерском, режиссерском, лучше искусствоведческом. Оценишь других – оценят тебя. Нечего раскатывать губу: трон! Трон – потом. Потом – трон. Потом уж можно будет фиглярствовать: «Господа, меня не троньте! Я во власти, я на троньте!» Или так: «Ты меня, дружок, не тронь, подо мною царский тронь!» «Тронь – ладонь, конь – гармонь, пустозвонь и вонь…»
«Диплом! Хоть сто раз скажи «деньги», в кармане не зазвенит. Во все вузы уже приняли, поступить бы куда-нибудь на курсы». Девушка позвонила на Ленфильм. Ей сказали, что набор на курс «Ассистента режиссера по актерам» еще идет, и она тут же отправилась на киностудию.
– Елена Краснова! Та, что ли? – спросили у Лены и приняли на курс, несмотря на то, что у нее не было диплома о среднем профессиональном или высшем образовании в области культуры и искусства. «Повезло тебе, девушка!» – явственно услышала она, выходя из киноцентра, обернулась, но никого не увидела.
Однако надо было занять себя чем-то до начала учебы. Позвонить старым подружкам можно было, но вряд ли они развеяли бы меланхолию, овладевавшую юной особой всё сильнее и сильнее. О чем говорить с ними, чем делиться? В прошлый раз Лену резануло, как те мялись и поглядывали на нее, как на нечто чужеродное. Удивительно, в сибирском поселке вроде тоже делать было нечего, но как же спокойно было в природе, в людях и на душе, и даже воспоминания об Алексее не вызывали прежней досады. Тут же снова в мысли лез он – Модильяни! И ночью с беззвучным смехом в гробе пролетел! «Давно упокоился, а мне покоя не даешь. Будь ты неладен!»
Помимо Моди еще три обстоятельства не давали Елене покоя – уверения тетушки в том, что в прошлое при желании можно всегда заглянуть запросто, как в булочную, стоит только сильно захотеть. И особенно будоражили последние слова Кольгримы: «Захочешь – позови». И, конечно же, Елена до сих пор так и не уяснила, кто нарисовал на тарелочках двух дам – она, Елена, тетушка или Модильяни? «И, в конце концов, я – шатенка или брюнетка? Я – Елена или Кольгрима? Или я никто – лишь отражение в зеркале?»
Не выдержав нервного напряжения, Елена чуть не бегом направилась в тетушкину квартиру. Она ворвалась в ее покои, и ее тут же оглушила тишина. Точно от улицы отделяли не кирпич и стекло, а бетон и земля бомбоубежища. Ничего не изменилось в жилище. Так же тускло отсвечивало зеркало, так же электронные часы показывали время. Текущее – не полночь!
Лена подошла к зеркалу, прикоснулась к нему рукой, потом приблизила к его холодной плоскости губы и дохнула. Поверхность стекла, там, где отражалось лицо девушки, запотела. Девица вывела пальчиком на белесом конденсате слово «Modigliani», ударила по раме кулачком. Удар отозвался болью в суставе и досадой: «Что же я не написала о нем стихи?» Тут она вспомнила, что перефразировала, больше красуясь собой, Ахматову и Пастернака. «Это были чужие чувства – не мои! Я играла чужими чувствами, как в куклы».
Лена присела на банкетку у зеркала и закрыла глаза. «На банкетку присяду, лежу на диване, / Мысль одна – о тебе, Модильяни…»
– Что ты сказала, ненаглядная? – Елена открыла глаза. Моди, зажав карандаш во рту, пытливо вглядывался в нее. Натурщицу пронзила боль, точно взгляд художника резал ее живую плоть. Никто еще так не смотрел на нее! Никто еще не причинял ей такую боль! Неужели Амедео вырезал из нее, как из камня, свою очередную псевдо-африканскую скульптуру? Отсекал от нее – живой! – ненужные ему куски! Хищно, безжалостно, хотя и неправдоподобно бескровно. Но нет, судя по восторженному взгляду – Моди вырезал из нее богиню! Или не вырезал, рисовал, прорезая бумагу своим волшебным карандашом? Нет, всё же высекал из цельного камня.
Внезапно художника одолел приступ кашля – и Елена тут же ощутила в воздухе каменную пыль. Даже свечи на головах каменных скульптур от этой пыли светили тусклее, чем обычно.
– Фу! – Моди вытер рукавом слезящиеся глаза. – Одну лишь скульптуру и люблю. Для нее я пришел в мир. Но она губит меня! Так что люблю в последний раз! Вот, моя ненаглядная, полюбуйся: это ты и в то же время это дитя нашей любви – моя Галатея. Но ведь ее не надо оживлять, так? – вдруг с испугом спросил Моди.
– Нет, – с восторгом прошептала Елена, – не надо. Она и так живая.
Почему говорят, что он высекает скульптуры, накурившись гашиша? Он трезв, как стеклышко, измучен работой и чист! Елена не могла оторвать взгляд от скульптуры. «Да, это не обманчивое отражение в зеркале, – подумала она, – это не голова Нефертити, это не снимок Нины Лин, это я сама! Так вот какая я!»
Небесной красоты женская фигура похожая и не похожая на Елену Прекрасную была исполнена так, точно ее высек божественный резец из цельной глыбы человеческого счастья.
Диалог с тетушкой
– Хозяева! Встречайте дорогих гостей! – услышала Елена голос Кольгримы. «Как хорошо!» – мелькнула мысль. Девушке показалось, что тетушка шагнула в прихожую из зеркала. «А когда я проскользнула сюда?»
Они обнялись.
– Я же говорила: стоит захотеть, и всё сбудется. Захотела увидеть его, и увидела. Или только показалось, что видела его? Но теперь-то ты счастлива, племянница?
– Не знаю, тетушка, – призналась Елена. – Всё как сон, было, не было.
– Пыль смахни. Она не отсюда, тут чисто. Я пыль не выношу, ее из дома выношу. Как рифма? Пыль-то каменная. Скульптуру вырезал? Тебя ваял?
– Меня.
– И как?
– Богиня. Галатеей назвал. Сказал, что уничтожит ее. В реке утопит.
– Может, – вздохнула Кольгрима. – Безрассудный. И псих. Ну да зачем легенды плодить, лучше галеристам потом подарить. А еще лучше, продать. Не утопит он ее. Пока за очередным булыжником ходил, я ее заныкала, стырила, сперла, прибрала. Люблю Рабле! Вспотела даже. Пусть полежит, часа своего подождет. Показать?