– Эти ублюдки тащат пики, чтобы перегородить улицу, нельзя давать им построиться, мечи из ножен вон! За мной, ребята!
И без всякого порядка, как какие-нибудь скифы или венгры, кавалеристы погнали по улице лошадей в галоп, и первым на врага летел сам майор. Первым же и налетел на пику пехотинца, упал с убитой лошади, покатился кубарем по земле и чуть не был затоптан своими же подчиненными. Хоть и пребывал враг в беспорядке, но с оружием горцы всегда управляться умели. Шлем у майора в сторону улетел, меч он потерял. Пока поднимался, пока в себя приходил, враг уже смят был и побежал, а кавалеристы летели во всю прыть за бегущими.
И арбалетчики, и пехотинцы, так не успев построиться, погибали. Ибо нет ничего более лакомого для кавалериста, чем догонять, рубить и топтать убегающих. Лишь те уцелели из врагов, что попрятались в домах сердобольных горожан. Иным спасения не было. А фон Реддернауф, ничуть не смутившись своего падения, оглядев мертвых врагов, валяющихся на улице, и своего убитого коня, тут же забрал лошадку у одного из своих подчиненных, обещав ему получше, и проорал, влезая в седло:
– А неплохо вышло, ребята! Ждем остальных наших и едем дальше, генерал просил забрать у сволочей обоз и порубить обозных, так сделаем то.
В скором времени все его люди перешли реку, и майор поехал дальше. Так добрались до последней телеги из обоза, около которой фон Реддернауф сам зарубил мужика-возницу. Для примера. Дальше ехал, просто держа меч; всех обозных и всяких других людей мужского естества, что попадались по дороге, рубили его подчиненные. Так и проехали всю улицу, почти до самой площади, где стояла под огнем артиллерии баталия горцев.
– Фон Реддернауф! – воскликнул даже хладнокровный Максимилиан, когда на другой стороне реки увидал кавалеристов.
– Молодец майор! – поддержал его Брюнхвальд.
Теперь выдвигаться вперед, к мосту, имея на фланге кавалерию врага, горцам было невозможно.
– Будут пятиться, – предположил капитан Дорфус.
– Главное, чтобы обоз оставили, – подытожил сказанное генерал. – И пусть уходят.
Нет, конечно, он не собирался их отпускать, просто, отняв у наемников обоз, он сразу ослаблял их. Им даже раненых не на чем будет возить, не в чем приготовить еду и попросту нечего есть. Да, обоз им отдавать нельзя.
А майор фон Реддернауф, окрыленный успехом, столкнувшись с арбалетчиками врага, что отошли от берега к обозу, недолго думая, решил их атаковать. И снова он ехал первым под знаменем, и сей раз строить людей своих не стал, уповая на быстроту и удачу солдатскую. А почему нет? Для кавалеристов арбалетчики скорее добыча, чем соперник. Так и вышло: арбалетчики лишь по одному болту в сторону кавалеристов кинуть успели, как те уже были рядом и рубили их. Арбалетчики и побежали от обоза за спины своих братьев-пехотинцев, а некоторые так и вовсе вверх по дороге, подальше от сражения. Весь обоз горцев был в руках кавалеристов. Теперь главное – не отдать его врагу обратно.
А горцы тем временем стали выводить из своей баталии задние ряды и строить из них колонну. Решили отгонять кавалеристов от обоза.
– Румениге, скачите к капитану Кленку, – распорядился генерал, – пусть подходит к мосту и встанет. Пусть ждет приказа идти на тот берег.
Румениге уехал, а Волков продолжал:
– Майор Роха, арбалетчики разбежались – ваше время. Пусть капитан Вилли с сотней аркебузиров, перейдя реку вброд, постреляют по колонне, когда она двинется отбивать обоз.
Теперь он уже был уверен, что побьет горцев, сильно побьет, и не будь его первой оплошности, глупой попытки перейти мост, то и без потерь побил бы. Пушки-то, пушки его работали не переставая, осыпая врагов свинцовой картечью и вбивая в их строй чугунные ядра уже почти без промаха. Было видно, как перед построением горцев почернела от запекшейся на солнце крови мостовая. Как выбивались из сил обозные людишки и горожане, унося от места раненых. Даже бабы прибегали помогать, наравне с мужиками таскали изувеченных и ревущих от боли солдат, потому что раненых было очень много. Потому что на всех болезных телег не хватало.
Так оно и получилось: перейдя реку – а в этом месте она доходила пешим почти до пояса, – Вилли с сотней стрелков выбрался на тот берег и сразу стал стрелять по строящейся колонне. Кое-кто из оставшихся арбалетчиков принялся в ответ постреливать, но арбалетчиков было уже мало, и кто-то из них, когда бежал, потерял оружие, а кто-то растерял болты – в общем, они уже не сильно беспокоили Вилли. А он как раз, стреляя от берега со ста шагов, наносил вред вполне заметный, так как строящаяся колонна состояла из солдат самых задних рядов, у которых доспех самый малый из допустимого.
И в это же время большие пушки, как по заказу, выстрелили очень удачно. Причем одна из них, а именно лаутшланг, била не картечью, а большим и тяжелым ядром. Ядро это влетело в строй врага на уровне колен первого ряда и пронеслось до самого последнего, ломая и отрывая ноги всем несчастным, что попались ему на пути, прорубив целую просеку в плотном строю людей.
«Молодец Пруфф! Больше они стоять не будут».
Так и случилось: баталия начала пятиться. И колонна, что вот-вот должна была идти отбивать обоз, стала тоже отступать, пятясь, боясь повернуться к кавалеристам спиной.
– Румениге, – спокойно сказал генерал, – скачите, передайте Кленку, чтобы он потихоньку шел на мост, и, если мерзавцы вдруг решат поспешить и повернутся к нему спиной, пусть навалится на них, пусть бьет быстро. А потом велите капитану Пруффу собираться, мы будем горцев преследовать.
Глава 19
Враг стал отходить по дороге, ведущей из города наверх, к перевалу, отступать по широкой улице, меж домов, и лавок, и мастерских, спиной вперед, а силы генерала стали по мосту и вброд переходить реку, чтобы преследовать врагов. Горцы могли остановиться, перегородив улицу, и простоять на ней до темноты. И ландскнехты Кленка, пусть им даже помогали бы все люди Брюнхвальда, не сдвинули бы их с места. Но офицеры горцев полагали, что Эшбахт тут же пошлет другие силы по параллельным улицам и зайдет к ним во фланги, в тыл. Поэтому они решили выходить из города. И правильно делали.
Волков при встрече выразил фон Реддернауфу свое восхищение, сказал, что в этом бою он и его люди были примером для всех иных, а затем приказал кавалеристу попробовать найти проход в городских улицах, чтобы оказаться за спиной у отступающих горцев. И кавалерист тут же поехал искать такой путь.
А враг все отходил, все пятился. Шел в боевых порядках, под барабан, под знаменами, без криков и суеты. Горцы есть горцы. Тем не менее они отступали, ощетинившись острым железом, шаг за шагом, шаг за шагом, увозя вверх по дороге переполненные телеги со своими ранеными.
А за ними, так же с пиками и копьями наперевес, наступая им на пятки, шли их извечные враги ландскнехты, тоже в боевом порядке, тоже со знаменами, тоже под барабаны. Шли за ними, но в бой не вступали. Зачем, ведь по сторонам от ландскнехтов, и справа, и слева, там, где позволяла ширина улицы, втискивались стрелки, чтобы стрелять по врагу с тридцати, а иной раз и с двадцати шагов. Если уж не пушки, так мушкеты и аркебузы будут истязать заносчивых горцев, пока солнце не сядет или пока генерал не отдаст приказа остановиться. Так и будут бить беспощадно, нагло приближаясь к врагу на два десятка шагов, целясь, чтобы влепить пулю в лицо или в незащищенное бедро, и с удовольствием стреляя. Чтобы вспоминали горные сволочи, как всегда, во все века, резали глотки сдавшимся в плен и добивали раненых. Теперь же каждый выбитый из строя удачным выстрелом раненый горец, если его не успевали подхватить товарищи, падал на мостовую и умирал под ударами алебард, протазанов и двуручных мечей ландскнехтов. При этом ландскнехты, добив очередного раненого, еще и задирали горцев:
– Эй, вы, храбрые горные хорьки, вы видели, как я ему разрубил морду?! Аж зенка улетела прочь!
– Эй, ублюдки, остановитесь, вы же хвалились во все времена, что вы никогда не отступаете! А сейчас так убегаете, кривоногие, что нам за вами не поспеть.
– Остановитесь и деритесь, чертовы трусы!
Но горцы пятились, пятились и молчали, потому как в строю у них был строгий запрет на разговоры и крики.
Жара стояла неимоверная. Тяжко было всем. Но люди Волкова хотя бы чувствовали свое превосходство над непобедимым врагом. Это их окрыляло. Но даже им в латах и стеганках от зноя дышать было тяжко, а еще ведь и идти нужно, идти и держать оружие. Пот из-под шлемов ручьями стекал по лицам и у ландскнехтов, и у горцев. Ландскнехты, наступая, кричали горцам оскорбления, стрелки стреляли, делая секундные остановки и на ходу снова заряжая оружие, а горцы молчали, теряли по пути товарищей, оставляя их лежать под башмаками врагов, и лишь смотрели на наседающего врага с ненавистью. И продолжали отступать, отступать, отступать…
А день тем временем уже повернул к вечеру. Фон Реддернауф смог выйти во фланг отступавшему противнику, но ничего больше предпринять не успел: горцы уже выходили из города. Майор мог обойти их и догнать удаляющиеся к перевалу телеги с ранеными, но не поспешил за ними. Волков после спрашивал его о том, так майор говорил, кони, мол, устали, берег их. Но генералу казалось, что он не хотел пачкать белое оружие в подлом деле убийства раненых. И Волков его в этом не упрекал, напомнил лишь, что горцы, будь он раненым, его не отпустили бы.
А пехотная баталия врага, выйдя из города, нашла удобное место – возвышенность у подножия начинавшихся гор. Чуть перестроившись, она накрепко встала там.
– Раздавим их, – говорил офицерам капитан Кленк. – Я так и пойду в лоб, а полковник Брюнхвальд пусть идет к ним по северному склону, там подъем пологий. Перережем свиней.
Волков смотрел на ощетинившегося на пригорке врага и понимал, что капитан прав, что противник измотан, они и остановились потому, что уже почти не могут идти или чтобы дать телегам с ранеными уйти подальше, но генерал не хотел терять людей, даже десяток, а потери в таком бою неминуемы.