– Хочу сразу вам сказать, господин фон Эшбахт, совет земли Брегген уполномочил меня вести переговоры только о пленных, ни о войне, ни об осаде речи не будет. Совет земли Брегген намерен воевать.
– О, вы, горцы, славитесь своей воинственностью, – кивал кавалер. – Но я-то как раз хотел увязать вопрос о пленных со всеми иными вопросами. – Нет, он не думал, что мир упадет ему в руки сразу, он готов был начать торги, но перед этим приходилось соблюсти ритуал признания силы врага. Он решил попробовать лесть: – Вы очень сильны, и многие солдаты, узнав, что я иду в поход на кантон, сразу отказывались от дела.
Лицо ландамана не изменилось, а глаза так и смотрели на кавалера настороженно. И генерал продолжал:
– Но зато те солдаты, что пошли со мной, то солдаты лучшие. Самые храбрые и опытные, что мы вам уже несколько раз и доказали.
– К чему эти слова все? – неожиданно холодно спросил консул Райхерд. – Говорю же, уполномочен я советом кантона говорить лишь о пленных, и только…
– А я хочу говорить о деньгах, – соврал кавалер. – Сколько дадите за своих людей, сколько дадите за наемников, сколько дадите за своего генерала?
Кажется, теперь ландаман хотел ему ответить, но Волков не дал. Снова заговорил, и теперь со злостью:
– В прошлый раз я вас простил, обременил легким откупом, думал, что соседи вы мирные, но вы о мире и думать не пожелали, снова и снова распрю длили, и теперь я уже хорошую цену возьму. За всех с генералом хочу пять тысяч флоринов или цехинов или пять с половиной тысяч гульденов. И золото сразу потребую, без проволочек.
Тут Райхерд снова надумал ответить, и снова ему генерал не дал.
– А не согласитесь, так милости не ждите, пленных велю резать и в реке топить, а генерала вашего так на кол посажу прямо перед большими воротами и сегодня же стену собью, войду в город, но лишь для того, чтобы его поджечь. Город ваш, может, и брать не буду, посмотрю, как пойдет. А поверну отсюда… обратно на север. А деньги… деньги я добуду в Висликофене, отдам его на меч людям своим. А потом к Рюммикону пойду, городишко зажиточный и даже стен не имеет, а вот лесопилок, и угольных ям, и дегтярен во множестве, городок богат, вожделенная добыча для всякого, сожгу его, все сожгу, как в Милликоне, камня на камне не оставлю. И отбиться от меня вам уже нечем. Вы да ваш совет думаете в городе отсидеться. Может, и так, может, и отсидитесь, но землю вашу я разорю всю. И на помощь к вам уже никто не поспеет. Да и пойдут ли вам союзники помогать, если я сегодня пленных их казню?
Теперь на лице первого консула земли Брегген появилась неприязнь к генералу. Смотрел он на него и не скрывал того, что ненавидит этого благородного мерзавца из соседнего феода.
А Волков не унимался, видел в глазах ландамана ненависть, но продолжал:
– А еще, перед тем как сжечь Рюммикон, я заверну в горы, чуть севернее его, там, говорят, на реке Золле, в тамошних деревушках, сложено восемьдесят тысяч бревен отменного леса. И лес корабельный, и дубы какие-то драгоценные. Уж хочу узнать, в чем драгоценность этих дубов, поднимусь туда, посмотрю на них, никогда не видел драгоценных деревяшек, да и сожгу все эти бревна. Большой, наверное, костер будет от них… – Он сделал паузу в речах своих, чтобы повнимательнее разглядеть лицо ландамана.
Да, вот теперь слова его дошли до первого консула земли Брегген, теперь кроме злобы видел генерал в его глазах и озабоченность. Видно, никак не ожидал первый консул земли Брегген Николас Адольф Райхерд, что еще и о тайных богатствах его земли знает этот проклятый Эшбахт. И, видя это, снова заговорил генерал, бросая последний свой довод:
– А к следующей кампании у меня будет столько ваших денег, что я к вам не с четырьмя тысячами людей приду по весне, а с восемью. И больших пушек у меня окажется не две, а четыре. И уж тогда вы за стенами своими дряблыми не отсидитесь, ни вы, ни ваш совет.
Сказав это, Волков взял стакан и откинулся на спинку раскладного кресла, сел так непринужденно, словно не с врагом говорил, а со старым приятелем за стаканом вина пережидал полуденный зной. И хоть выглядел он спокойным, как раз сейчас генерал волновался. Очень волновался, ожидая от Райхерда ответа.
И человек, что больше походил на крестьянина, а не на первого консула целой земли, наконец ответил, вернее, задал ему вопрос, который Волков и хотел услышать:
– И что же вы желаете?
– Что желаю? – Генерал сделал паузу, как будто думал, как ответить на вопрос, хотя давным-давно знал, чего он желает. Наконец проговорил: – Желаю торговать. Хочу, чтобы в земле Брегген мою рожь, мой овес и мой ячмень принимали беспошлинно, и кирпич с черепицей тоже. Лес… Все, что на моей стороне реки, – все мое. Линхаймский лес мой. Если Милликонская ярмарка оживет, желаю, чтобы мой купец имел место в первом торговом ряду. И ко всему еще желаю десять тысяч гульденов.
– Так вы мира желаете? – спросил ландаман. – Торговать хотите?
В голосе его слышалось удивление, видно, никак он не ожидал от закоренелого солдафона, каким считал Волкова, разумных требований мудрого правителя.
– Не все мне мечом проживать, если сосед честный и не заносчивый, можно и с торговли жить, – спокойно отвечал кавалер. – Тем более что и вам это будет выгодно.
– Много вопросов, – заговорил ландаман после длинной паузы. – Напомню вам, что совет уполномочил меня говорить лишь по поводу пленных.
– Так ступайте и передайте совету мои предложения. Скажите, если примут их, я готов подписать мир.
Первый раз, первый раз он произнес это слово – «мир». Оно должно было прозвучать. Вот только генерал волновался: не рано ли? Этак горцы, сволочи, подумать могут, что ему мир нужен больше, чем им. Ерепениться начнут, заноситься. Впрочем, не в их положении сейчас заносчивыми быть. Ведь он и в самом деле может за месяц выжечь всю их землю. Ну, кроме пары крупных городов, таких как Шаффхаузен и Мюлибах. А после Милликона они в этом сомневаться не должны.
– Я передам совету ваши пожелания, – произнес первый консул земли Брегген Николас Адольф Райхерд, вставая.
– Нижайше прошу совет земли Брегген с ответом не тянуть, – с заметной долей язвительности сказал генерал, тоже поднимаясь из кресла. – Иначе поутру начну бить стену и резать пленных. Жду ответа до зари, и не более.
Ландаман посмотрел на него и лишь кивнул головой.
Когда делегаты города уехали, к кавалеру пришли офицеры. Брюнхвальд, Кленк, Пруфф, фон Реддернауф, Роха и Дорфус с Мильке. Господа желали знать, как прошли переговоры. Но Волков не хотел ни гадать, ни обнадеживать.
– Ничем, господа, – отвечал он, – дал им время до утра. Капитан Пруфф, до утренней зори прошу вас стену не бить. А вы, господа, работы продолжайте, рогатки напротив ворот не сделаны, чего ждете? Вылазки? Палисады ставьте, окапывайте их. Готовьте фашины. Фон Реддернауф, разъезды не ослаблять. Пока для нас все идет как и шло. Готовимся к штурму, господа, готовимся к штурму.
Но штурмовать город не пришлось. Еще до захода солнца на восточные ворота пришел человек и протрубил оттуда. Звук трубы был слышен весьма далеко и долетел до шатра, около которого под навесом от солнца Волков в одиночестве сидел за столом, никого не хотел видеть, ни с кем не хотел говорить, почти не прикасался к ужину. Генерал должен был выказывать спокойствие и хладнокровие, хотя, будь он сейчас один, он бы места себе не находил от волнения. Но теперь, услыхав трубу, почти сразу успокоился. Горцы решили… Нет-нет, конечно, они не примут безоговорочно всех его требований, на это кавалер не рассчитывал, но они решили торговаться. Пожелай они продолжить войну, то просто ничего бы не предприняли до утра, а скорее всего, перетащили бы на восточную стену свои пушечки. Услыхав трубу, генерал начал успокаиваться. Попробовал свежайшей буженины и попросил у Гюнтера неразбавленного вина.
К его удивлению, самого ландамана среди пришедших господ не оказалось. Был пожилой, но все еще ретивый заместитель председателя совета кантона господин Новен. Был там председатель земельной комиссии кантона Брегген господин Брумхаймер, человек, сразу видно, важный. И третьим присутствовал в делегации финансовый комиссар казначейства при совете кантона господин Хонкель. Все люди серьезные, пришли с писарями и секретарями. Господа расселись напротив Волкова. Волков же привел на переговоры своих людей. И подобрал их не столько для советов, сколько для устрашения горожан. По правую руку от него сидел Карл Брюнхвальд – холодный и невозмутимый человек, по случаю переговоров облачившийся в начищенную до блеска кирасу и в белые кружевные манжеты, по лицу которого сразу видно, что он с одинаковой легкостью поведет колонну в пролом стены или начнет резать пленных на берегу реки. По левую руку сел майор Роха, ну, тут и говорить не приходится: безногий, мрачный, черная борода с проседью, глаз у него дурной. Таким мамаши рисовали детям своим людоедов из сказок. За спиной у Волкова сел фон Реддернауф, как и всякий офицер-кавалерист, вид он имел залихватский, так и кричащий: только укажите кого – так немедля затопчу. И последний, кто был приглашен на переговоры, то был, конечно, капитан Кленк. Ненавистник горцев был в огромном берете, в ярком колете с изрезанными рукавами, в панталонах, так же, как и рукава, часто посеченных, в разноцветных чулках, он выглядел яркой диковинной заморской птицей, то есть как и подобает выглядеть истинному ландскнехту. А уже за ними, как присутствующие, но не участвующие в переговорах, стояли Дорфус, Мильке, Фильсбибург и другие офицеры, в том числе и совсем молодые для таких дел капитан Вилли и прапорщик Брюнхвальд. Всех их не представляли прибывшим горожанам.
После холодных представлений и вежливых поклонов, когда все расселись, заместитель председателя совета кантона Новен взял слово:
– Первый консул земли Брегген Николас Адольф Райхерд передал совету ваши пожелания, господин Эшбахт. Совет рассмотрел их и вынес решение… – Он сделал паузу.
Нет, у Волкова не было на их счет никаких иллюзий, он знал, что дело только начинается. Поэтому кавалер спокойно ждал, когда советник продолжит, и Новен продолжал: