– Я же спросил тебя, чего молчишь, ты что, с глушью? – напомнил о себе монаху генерал.
– Простите, господин, – встрепенулся священник. – А случилось все для вас хорошее. Монахиня говорит, что жена ваша, слава богу, в порядке, чрево весьма велико уже, она может разрешиться хоть через месяц, а хоть и через неделю. Монахиня так и сказала: как Бог велит, хоть завтра может. Говорит, что наследник вам будет. Не знаю, брешет – нет… Но я про нее спрашивал в Малене, говорят, что часто угадывала пол младенца.
– О! – Волков даже заерзал в кресле, он совсем-совсем позабыл за этой чертовой войной, за этими переговорами и за распрями с офицерами, за всем этим он позабыл, что время разрешения от бремени его жены уже подошло. – Дьявол, пустая голова, совсем ум потерял, надобно письмо ей написать.
– Да уж, ждет от вас весточки, каждый день за вас молится.
– Молится? – переспросил кавалер, ему не очень-то в это верилось. – За меня?
– Молится за вас и за успех промысла вашего богоугодного, молится каждый день и истово, – уверял кавалера святой отец. – Вот только… – Священник замолчал.
– Ну, говори…
– Покоя в вашем доме нет, – ответил отец Семион со вздохом.
– Ах, это… – Волков сразу понял, о чем он. – Значит, склочничают.
– Склочничают, – кивал священник. – Госпожа Ланге от своего не отступает и спуску госпоже Эшбахт не дает. До крика и ругани доходят, и даже прислуги не стесняются.
– А госпожа Ланге как? Не хворает ли?
– Нет, – уверял брат Семион, – весьма она бойка. Госпожа Эшбахт все больше сидит и лежит, а госпожа Ланге на ногах. Хлопочет. Новый ваш человек ей весьма по нраву пришелся…
– Новый человек? – Волков не понял, о ком говорит священник.
– Ну да, этот ваш Эрнст Кахельбаум весьма учен, весьма…
– А, вот ты о ком, – вспомнил кавалер.
– Да-да, о нем. Так вот, весьма он хорош, госпожа Ланге им довольна, при мне о том говорила. И за архитектором он следит, чтобы тот деньги лишние не тратил, и за мужиками прибывшими – кажется, на все время ему хватает, всех в строгости держит. Умелый человек, ничего не скажешь.
– И с Ёганом у него ссор нет?
– Нашего Ёгана он съел и ботинок не оставил! – Отец Семион засмеялся впервые за весь разговор. – Наш Ёган теперь у Эрнста Кахельбаума вроде как на посылках.
– О! – удивился кавалер. – Ну, а так все у меня хорошо? Мужикам дома строят?
– Да-да, все слава богу, слава богу.
– А что было слышно о графе?
– А, вот так дело удобно для нас повернулось! – оживился священник. – Прибрал Господь неприятеля вашего. Поехал он на охоту и там упал с коня. И упал так, что и встать не смог. Привезли его домой, а у него кровь в моче. Лекари так ничего сделать и не смогли. Отек он, говорят, стал черен телом, и недели не прошло, как помер. Охота – дело опасное.
«Агнес – дело опасное». Волков вздохнул. Было ему от этого знания непросто, вроде и радоваться надо, а вроде и негоже сему радоваться. Было ощущение, что причастен он к постыдному делу, не мужскому, не рыцарскому. Впрочем, он находил успокоение в том, что и граф был еще тот мерзавец. Черт с ним, поделом. Больше он этом думать не станет, а Агнес… ну… молодец, что тут скажешь. Генерал помолчал и вернулся к разговору:
– Не сегодня-завтра будут тут переговорщики от этих. – Волков кивнул головой в сторону севера. – Ты мне надобен будешь. Слушай, думай, может, что надумаешь.
– Господин мой, я-то по мере сил, но ведь монах я, не стряпчий.
– Знаю-знаю, я тебя позвал сюда советником. А за стряпчими я послал человека во Фринланд, должен уже обратно быть.
– Чем смогу, чем смогу, – пообещал отец Семион.
Вечером того же дня капитан Мильке привез двух самых дорогих адвокатов, которых смог найти во Фринланде и которые согласились с ним поехать. Одного звали Лёйбниц, другого Крапенбахер. Кавалер как раз ужинал, он пригласил капитана за стол. Капитан был явно голоден, сразу сел к столу и, ожидая, пока младший повар нальет простой похлебки из каплуна с клецками, стал говорить:
– Просили они премию по успешном окончании дела, но я не знал, сколько вы им предложите и что будете считать успехом, посему предложил поденную оплату. Еле уговорил на то.
– И сколько же они попросили? – насторожился генерал. Он и есть перестал, глядел на молодого офицера.
– Двадцать шесть талеров, – ответил Мильке.
Повар водрузил перед ним чашку с отличной похлебкой, пахнущей жареным луком, а Гюнтер поставил рядом стакан с вином. Но капитан ни к чему не прикоснулся, по тону генерала поняв, что что-то не так.
– Двадцать шесть монет за все дело? – уточнил Волков.
– Двадцать шесть монет в день, – сказал Мильке.
– В день?! – Волков даже ложку отбросил.
«Двадцать шесть талеров на двоих! Адвокаты! Хуже нет подлецов!» – думал кавалер.
– Они приехали с секретарями и писарями, по-другому ехать не хотели, боялись, – оправдывался капитан.
«И что толку ругать его? Взял что было – и то молодец. Теперь зато есть причина дело не затягивать».
– Хорошо, капитан, – сказал Волков, вновь беря ложку, – кушайте похлебку, она неплоха. Вино привезли?
– Привез, взял наилучшее. – У Мильке отлегло от сердца, и он принялся за еду.
Не успели они доесть, как пришел дежурный по лагерю офицер и сообщил, что с севера приехали люди, ставят шатры.
– Военные? – на всякий случай уточнил генерал.
– Военные среди них есть, но немного, – отвечал офицер. – Прибыли они не для войны. Шатры ставят в пределах пушечного огня. Враг так не поставил бы.
– Вовремя вы привезли стряпчих, капитан, – сказал Волков, вставая из-за стола. Капитан тоже поспешил подняться, но генерал его остановил: – Доедайте, я пойду погляжу, кто приехал. А как вернусь, так хочу познакомиться с теми жуликами, что будут забирать у меня, по моей же воле, двадцать шесть талеров в день. Скажите им, капитан, чтобы готовы были.
Поехал он через западный выход, и когда выезжал из лагеря, к нему приблизился капитан Рене, солдаты которого вкапывали рогатки на дороге из Милликона. Родственник поздоровался и сказал:
– Господин генерал, тут вокруг лагеря бродят… некие господа, они смотрят наши укрепления.
– Вот как? Военные?
– В платье они были в светском, – отвечал Рене, – но уж очень им интересно все, особенно глубина рва.
– И откуда же они? Вы не спросили?
– Спросил, – отвечал капитан, – так они мне сказали, что приехали на переговоры с вами и встали севернее нашего лагеря, а здесь они прогуливаются.
– Ах вот как, прогуливаются.
– Я вежливо просил их покинуть место, и они вежливо согласились.
– Прекрасно, дорогой родственник, благодарю вас, вы сделали все правильно. Им не нужно тут ходить. Сие не место для прогулок.
Волков поехал дальше. «Ничего, это даже хорошо, что они тут рыщут. Значит, я не зря мучил солдат, строя укрепления. Пусть посмотрят и подумают, сколько они тут под стенами и во рвах своих людей положат, чтобы взять эту крепостицу. А брать ее им придется, уж больно плохо для них она стоит, больно неудобно, такой плацдарм на своем берегу им никак нельзя будет оставить». Да, это был отличный пункт для усиления переговорных позиций.
Но доехать до лагеря переговорщиков генерал не успел: пока он объезжал лагерь с южной и восточной стороны, его догнал верховой и сообщил, что делегация из приехавших господ просит разрешения войти в лагерь для встречи с ним.
– Ах, какие молодцы, – обрадовался Волков, – не стали тянуть и сразу решили взяться за дело. Это хорошо.
Волкова это устраивало, вот только он не успел познакомиться со своими юристами, поэтому и поспешил в лагерь.
Стоили они денег неимоверных, но уже даже вид их внушал почтение. Лёйбниц и Крапенбахер были оба уже немолоды и естества противоположного. Крапенбахер осанистый, грузный, крепкий станом и полнокровный, Лёйбниц же, напротив, невысокий, сутулый, имел нехороший глаз и крючковатый нос, и вообще был похож на старую хищную птицу.
– Так они просят встречи без протокола? – задал вопрос Лёйбниц.
– Я еще ни о чем с ними не договаривался, – отвечал Волков, – и протокола никакого нет.
– И вы не знаете ранга прибывших?
– Нет, не знаю.
– А у вас есть список лиц прибывшей делегации? Вы знаете, кто будет ею руководить? Кто будет принимать решения? – спрашивал и спрашивал Лёйбниц.
– Ни о чем таком я не знаю, – признался кавалер.
Писарь, усевшийся с Лёйбницем рядом, тут же записывал на бумаге его ответы. Писал он на удивление быстро.
– Ну хорошо. А цель сегодняшнего визита они указали? – На генерала уставился Крапенбахер.
– Нет, не знаю. – Волков даже немного удивился такому вопросу. – В ремесле военном никто о том не указывает, если один офицер хочет говорить с другим, он просто зовет его на встречу и там уже все ему говорит.
Юристы переглянулись и усмехнулись. Во взгляде одного так и читалось: дикари! Взгляд другого соглашался с ним: солдафоны, что с них взять.
– В таком случае лучше будет отказать, – сказал Крапенбахер, – сослаться на занятость.
– Это еще почему? – удивился Волков. – Отказать, даже не узнав, чего они хотят?
– Именно, – ответил за Крапенбахера Лёйбниц. – Если они просят о незапланированной встрече, скорее всего, будут чего-то требовать. И чтобы не отказывать в требовании, лучше отказать во встрече.
– Сославшись на занятость, – добавил Крапенбахер. – При этом попытаться узнать сегодня, о чем они думают просить, обдумать их просьбу и уже на согласованной встрече дать осмысленный ответ.
«А может, эти двое и стоят двадцати шести монет в день», – подумал кавалер.
– Весьма умные замечания, господа, – произнес он вслух, обдумывая сказанное юристами, – но… я приму этих господ и выслушаю их.
– Даже не зная ранга переговорщиков? У нас ведь даже нет списка лиц, просящих о встрече! – удивлялся Крапенбахер. – Вдруг они послали своих секретарей? Ведь для вас недопустимо встречаться с людьми ниже вас по положению.