– Верно вы говорите, господа, все верно, но должность моя такова, что приходится встречаться со всякими людьми: и со шпионами, и с убийцами – и даже быть ласковым с предателями. Поэтому я встречусь с ними и прошу вас быть на этой встрече.
Крапенбахер посмотрел на Волкова с укоризной.
– Не понимаю, господин генерал, вы нас пригласили, чтобы мы вам помогали, платите нам за то немалые деньги и тут же нас не слушаете.
– Я вас слушаю, господа юристы, слушаю, полагаю слова ваши весьма разумными и даже только что подумал о том, что, скорее всего, вы стоите тех денег, которых просите, но скажу вам сразу, что решения я буду принимать сам. Да – выслушав вас, да – обдумав то, что вы мне посоветовали, но решение будет мое. И поэтому, учитывая, что у меня нет средств вечно воевать с целой землей, мне нужно договориться о мире. Да, придется чем-то поступиться, как сейчас, но мир должен быть заключен. И чтобы уменьшить эти уступки, я вас и позвал.
Господа юристы лишь кланялись ему в ответ.
Глава 28
Так как уже почти стемнело, пришлось разжечь костры и поставить вокруг лампы. На аудиенцию к генералу пришли четыре человека. Они расселись на указанные места. И как и предполагал Крапенбахер, всего один из прибывших имел надобный статус для ведения переговоров с генералом. Это был один из консулов, член совета земли Брегген от города Мюлибаха господин Шнойс. Но Волков все равно готов был выслушать пришедших. При генерале находились два его адвоката, отец Семион, прапорщик Брюнхвальд для поручений, а еще капитан Рене и полковник Эберст. Других полковников и майоров кавалер не позвал. Пусть знают, что место при нем нужно заслужить, а если фыркать недовольно, то и потерять такое место будет нетрудно.
В таком составе и начали первые переговоры. Пока гости раскланивались, Лёйбниц говорил кавалеру негромко:
– Если начнут разговоры по протоколу, так даже не слушайте, господин генерал, скажите, что вам недосуг, что не по чину, что о протоколе будем говорить мы, а сами уходите.
– Если условия надумают выдвигать, так отказывайтесь сразу, – твердил в другое ухо Крапенбахер. – Говорите, что никаких предварительных условий мы не примем.
Волков кивал им обоим по очереди.
Первым заговорил, конечно, этот самый Шнойс. Он встал со стула, но прежде, чем он начал, Крапенбахер прошептал генералу:
– Будете отвечать – не вставайте. Это он должен говорить стоя.
Кавалер опять кивал. А Шнойс заговорил:
– От лица граждан земли Брегген прошу вас, господин Эшбахт…
– «Господин»? Сие неприемлемо! – сразу перебил его Лёйбниц, он даже помахал пальцем, мол, нет-нет-нет. – Генерал фон Эшбахт или кавалер Фолькоф фон Эшбахт. Мы настаиваем на любом из этих обращений. Иная форма обращения недопустима.
«Верно, – отметил Волков, – уж больно свободно надумал говорить этот горец, никак ровней себя возомнил».
То, что его так дерзко перебили, конечно, Шнойсу не понравилось, и еще ему не понравилось, что его поучали и осадили немедля на глазах у всех присутствующих, но советник стерпел. Зло поглядел на Лёйбница, помолчал, чуть пожевал губами и наконец согласился с замечанием, поклонился Волкову и продолжил:
– От лица граждан земли Брегген мы пришли вас просить о том, чтобы вы дозволили жителям города Милликон начать восстанавливать свой город, а иным жителям нашей земли в торговле по реке не препятствовать. То будет знак миролюбия!
– Ах вот вы о чем, – кивнул кавалер. – Значит, знак миролюбия?
– Откажите, скажите, что сейчас вам о том говорить нет возможности, что вопросы эти пусть они внесут в протокол и согласно номеру в списке будем их рассматривать, – зашептал Крапенбахер. – И не раньше, чем важные для нас.
У Волкова не было ни малейшего сомнения, что опытный юрист знает, что говорит, он кивал ему, давая понять, что слышит, что согласен с ним, но сам будет принимать решения. И главное, генерал хотел иметь дело с тем, кто сможет принимать решения, а не с этим советником-пустословом. И поэтому кавалер спросил:
– А прибыл ли с вами первый консул земли Брегген Николас Адольф Райхерд?
Шнойс помялся, делая вид, что не понимает, к чему этот вопрос, но потом ответил:
– Господин ландаман изволит прибыть через пять дней или чуть более того.
– Прекрасно, – кивнул Волков. – И мой ответ на вашу просьбу будет таков: как только первый консул земли Брегген прибудет сюда для переговоров, так тотчас жителям города Милликон будет дозволено восстановление своего города, а всем иным жителям торговля по реке возбраняться не будет. Сочтите это знаками моей кротости и миролюбия.
Кажется, этот ответ не понравился Шнойсу, он хотел еще что-то сказать, но тут встал Крапенбахер.
– Господин генерал фон Эшбахт свой ответ дал, иных вопросов сегодня решать не станем, уж извините, господа, поздно уже, ночь на дворе, – произнес юрист. – Вопросами протокола займемся завтра, прошу вас господа, быть к шести утра тут же.
Господа делегаты ушли, а Лёйбниц, глядя им вслед, говорил Волкову:
– Играете ли вы в шахматы, господин генерал?
– Нет, но видел, как играют, – отвечал Волков.
– Первый ваш ход был неплох. Их первый консул хотел, чтобы вы его подождали, теперь-то, я думаю, придется ему поторопиться.
– Да, – соглашался с ним Крапенбахер, – неплохо вы ему ответили, но когда приедет их ландаман, вам придется выполнить обещание и разрешить им все это.
– Придется, – подтвердил генерал. Он был согласен на такую мелочь, лишь бы все шло хорошо.
Теперь нужно было дождаться Райхерда. На том первый день переговоров и закончился.
Два следующих дня прошли в сплошных советах и заседаниях, причем основными темами были согласование списка вопросов, которые станут обсуждать стороны, а еще обсуждение регламента и протокола.
Нет, сам генерал не ходил на встречи, но это вовсе не значило, что он был свободен. Он только и делал, что ждал у своего шатра вестей от юристов и брата Семиона, которые с рассвета и до заката, лишь с перерывом на обед, почти беспрестанно спорили с делегатами от кантона. То и дело юристы прерывали прения, для того чтобы обсудить с кавалером что-либо, и тут же возвращались к переговорам. Лишь к вечеру второго дня сторонами был утвержден список обсуждаемых вопросов и их очередность.
А генерал уже устал от всего этого.
– Уж очень быстро вы остыли, господин генерал, – глядя на него с порицанием, говорил ему Крапенбахер. – Дело ведь только начинается.
Волков понимал это. Нет, конечно, их работа была намного легче, чем руководство военной кампанией: там-то на тебе лежала огромная ответственность и волнение за свою собственную жизнь, – но и эта работа оказалась тяжела. Иссушала, словно зной, к концу дня уже и понимать, что тебе говорят, не всегда получалось. Приходилось уточнять, переспрашивать, заставлять себя вслушиваться эти слова и понимать их смысл. «Чертовы стряпчие! Может, и берут они себе столько денег потому, что и к вечеру, после целого дня болтовни и писанины, в отличие от прочих людей, сохраняют еще какой-то рассудок. Да, наверное, тем и берут!»
Ему, всю жизнь не без оснований почитавшему себя умным, такое было не под силу. И он рад был, что Мильке нашел ему таких изощренных людей. «Черт с ними, пусть берут себе двадцать шесть талеров в день, мне самому на составление одного протокола переговоров понадобилась бы неделя, да и то если бы я додумался, что мне этот протокол надобен».
А на следующий день к обеду, когда Волков думал, как избавиться от юристов и пойти к столу, к нему пришел посыльный от делегатов и сообщил, что первый консул земли Брегген Николас Адольф Райхерд для переговоров прибыл, и посему господа переговорщики напоминают о данном слове насчет дозволения восстанавливать город и торговать по реке.
Лёйбниц и Крапенбахер дружно замотали головами.
– Пусть сам пожалует, тогда будет ясно, что к нам расположен и не делает нам одолжения.
– Нет, – не соглашался генерал, – уже то, что он приехал через два дня, а не через неделю, как обещал, говорит о его заинтересованности. Не будем цепляться к мелочам.
– Да как же нам не цепляться к мелочам, ежели все дело наше состоит из всяких мелочей. Так по мелочи, по мелочи они и отгрызут себе немалый кусок от ваших интересов, – говорили ему юристы чуть не в один голос.
Но генерал был непреклонен и дал посланцу такой ответ:
– Ну что ж, раз господин первый консул прибыли, то пусть все будет, как я обещал. А раз уже прибыл ландаман, в таком случае завтра поутру можно будет и начать дело. Угодно ли будет господину первому консулу завтра приступить?
– О том мы вам сообщим, как только он даст нам знать про это, – отвечал посыльный.
– Я буду ждать.
Он видел, что юристы не очень довольны мягкостью генерала и тем, что сразу он дал горцам то, чего они просили, и что кавалер слишком уж вежлив по отношению к ландаману и вообще не придерживается протокола и их плана. Но у него был свой план, в который Волков никого не посвящал, и именно это генерал считал приоритетным, хотя и занесенные в протокол вопросы были важны.
Именно один такой вопрос и встал неразрешимым противоречием в первый же час переговоров на следующий день.
– Тот лес, что случайно именуется Линхаймским, хотя селение Линхайм находится на другом от леса берегу реки, должен быть передан во владение господина Эшбахта навеки без всякой сатисфакции, – прочитал Лёйбниц, как только началось заседание.
– Отчего же, – воскликнул сразу один из делегатов, выражая притворное удивление, – по какому такому праву?
– Мы как раз рассчитываем на сатисфакцию, – сказал другой и выхватил из папки бумагу. – Вот у нас на тот лес и смета имеется, – он помахал бумагой в воздухе, – сорок тысяч десятин отличного леса, ствол к стволу, здесь все посчитано, и как раз деревья возле реки, и таскать не надо: срубил, бросил в воду и продал с великой прибылью. Если по чести, то и попросим мы немного – за весь лес всего две тысячи гульденов. Коли в ваших папских душах осталась правда, так вы о том и спорить не станете, так как леса там на все три тысячи, это не считая валежника, дров, угля и дегтя, что можно добыть с его остатков.