Мужик корчился от боли, но не падал и лишь повторял:
– Никого мы не убивали. А куртку ту нашли у дороги.
«Ну все не слава богу», – вздохнул кавалер. Огляделся, сел на лавку.
– Значит, то не первый убитый купец?
– Не первый, экселенц. А еще в мае одного солдата старого, инвалида, за солдатским полем опять зверь разорвал.
Тут кавалер стал еще мрачнее.
– Плохо это, не думал я, что в моей земле разбойники промышлять будут. Ты с лопоухим своим дружком, видно, мышей совсем не ловите.
– Экселенц! – воскликнул Фриц Ламме. – Как же так?! Уже ни поесть, ни выпить не могу! Тут еще, в кабаке, кое-как воров да шулеров ловлю и выпроваживаю прочь из Эшбахта, вот убийц поймал, а большего у меня и не получается. Надысь у амбаров поденщики господина де Йонга подрались с грузчиками с пристаней, одному из них голову пивным жбаном проломили, еле отдышался. Я туда бегом, а путь-то неблизкий. Я еще по весне просил у Ёгана коней, да хоть одного коня, так не дал, жлоб. Говорит, мол, попортишь скотину. Вот я и бегаю меж Эшбахтом и амбарами, не везде поспеваю. В амбарах-то тоже люду немало уже живет. Недавно хотели ловкачи сыроварню Брюнхвальдов обокрасть, так не поймали их – сбежали за реку. Нам с Ежом везде не поспеть, да еще и пешими.
Было тихо, народу в кабаке не продохнуть, но все равно тихо: все слушали, что говорит Фриц Ламме.
Волков еще раз огляделся.
– А что, тут все время столько людей? – спросил он у Сыча.
– Так то не все сейчас собрались. Как темнеть начнет, придут, тут ночью плюнуть некуда, народ на полу спит, экселенц. Хоть еще один трактир ставь – и то будет мало, а людишек едет все больше и больше, от амбаров на Мален телеги катятся безостановочно, а вы к тому же мужичков пригнали целую тысячу!
– Ёгану скажу, чтобы дал тебе пару коней, – распорядился Волков, подумав.
– Ой, спасибо, экселенц!
Волков махнул ему рукой: слушай, ты, балда.
– Найдешь себе еще двух помощников, возьмешь из моих людей. Бери людей немолодых, заслуженных, из старых солдат, положу им жалованья по два талера в месяц. Пусть при вас будут. Теперь ты будешь коннетаблем, пусть тебя все зовут «господин». Твой дружок… как его…
– Ежом меня зовут. – Напарник Сыча поклонился.
– Будешь помощником коннетабля. Наведите мне тут порядок, чтобы ни воров, ни игрочишек, ни драк не было. – Кавалер встал. – Сыч, а тот человек, которого ты мне изловил, еще у тебя не помер?
– Нет, экселенц, на цепи так и сидит, вас дожидается.
– Завтра помой его и ко мне утром приведи.
– Да, экселенц, сделаю, – отвечал Фриц Ламме и, указывая на воров, спросил: – А как с этими быть?
– Дождись купчишку, если скажет, что он у них краденое купил, поступай как должно, ты теперь коннетабль мой, сам должен знать, что делать, но до утра не тяни, действуй быстро. А купца в плети и вон отсюда, не нужны мне здесь скупщики краденого.
– Сделаю, экселенц.
Кавалер направился к двери, люди перед ним расступались с поклонами, и на глаза ему опять попался трактирщик.
– А, ты? – Волков поманил его пальцем и, когда тот расторопно подошел, взял его за локоть и пошел с ним на улицу, разговаривая как со старым приятелем: – Вижу я, друг мой любезный, что дела у тебя идут хорошо.
– Ну… Чего же Господа гневить… Идут дела, господин, идут… – не очень-то охотно отвечал трактирщик.
– Так вот и не гневи Бога, дела-то у тебя весьма хороши, как мне кажется. Или нет?
– Так и есть, господин, дела мои неплохи, – со вздохом отвечал хозяин заведения. Он прекрасно понимал, куда клонится разговор.
Волков остановился, но локтя трактирщика не выпускал, смотрел на трактирщика внимательно, улыбался и молчал, как будто ждал, что тот ему скажет.
– Дела мои неплохи, и я даже могу дать сверх уговора нашего… – Трактирщик сделал паузу, прикидывая сумму. – Сверх нашего уговора могу дать еще пятьдесят монет в год.
Кавалер ничего на это не ответил, так и держал за локоть да смотрел ему в глаза, чуть прищурившись, с этакой нехорошей хитринкой.
– Ну, может, не пятьдесят, – догадался по его взгляду хозяин заведения. – Сто монет сверх договоренного в год.
– Сто монет? – Волков все не выпускал его локоть. – Интересно, а сколько ты зарабатываешь в день на моей земле, при стольких-то людях, что у тебя даже на полу спят? Что едят у тебя, пьют, девками твоими пользуются? А?
Трактирщик подумал-подумал и сказал вдруг:
– А лучше буду я вам платить полталера в день. И тянуть до конца года не стану, плату буду приносить каждый месяц.
– Полталера в день? – Волков чуть подумал и наконец выпустил его руку. – Полталера… Но все равно мне очень интересно: сколько ты зарабатываешь?
Трактирщик лишь улыбался в ответ заискивающе: э, к чему вам, рыцарю, знать всякий подобный вздор, ну вот нужно оно вам?
Волков пошел к коню, а сам думал о том, что в Эшбахте можно уже и второй постоялый двор ставить, да и у амбаров тоже. Уж пустовать-то они не будут, ни один, ни другой.
Глава 35
А госпожа фон Эшбахт словно умом повредилась. Едва Волков в дом вошел, как кто-то из девок дворовых, нашлась дурная, истошно крикнул: «Господин вернулись!» Так немедленно из верхних покоев, переваливаясь с огромным своим животом, едва не падая, путаясь в подоле, чуть не кубарем по лестнице в одной рубахе нижней и в чепце слетела Элеонора Августа фон Эшбахт, урожденная фон Мален. С плачем, с подвыванием кинулась она к мужу, повисла на нем, потянулась к нему с поцелуями.
«О господи! И еще растолстела!» – подумал кавалер с неприязнью.
А она вцепилась в него накрепко и со слезами в голосе говорила:
– Наконец-то, а то я извелась уже. Слух прошел, что врагов вы одолели, а домой не едете…
– Я мир с соседями заключал, – отвечал кавалер рассеянно, но обнимал жену крепко. – Будет вам плакать. Приехал я.
– Может, и так, но я волновалась, вас все не было и не было, а мне давеча еще и сон снился, что вас побили и вы в воде погибли в какой-то черной.
– Что? – Волков поморщился. – Что за сны вам снятся? Вы бы молились на ночь, госпожа моя.
– А мы молимся, по четыре раза на дню… – заявила мать Амелия, которая уже спустилась вслед за его женой. Монахиня, как всегда, была чем-то недовольна и продолжала нравоучительно: – И к причастию ходим, и исповедуемся, все как должно.
Волков ее не слушал. Генерал поднял глаза и увидал Бригитт. Она стояла в дверях, которые вели на кухню. Строгая, опрятная, платье у нее в порядке. Руками комкает платок. Живот заметен, но даже это ее не портит. Стоит молча, румянец на щеках, видно, взволнована, но за строгостью своей волнение прячет. Смотрит на него неотрывно. И опять Волков сравнил ее с зареванной непомерно пузатой неопрятной своей женой, у которой несвежая рубаха, торчащие космы из-под чепца, опухшее лицо. Да еще и воем своим донимает. Чего уже выть, вернулся же муж домой. Нет, не такую жену он брал, та была дочь графа – и спесивая, и заносчивая, но ощущался в ней дух. А эта баба бабой, такие в любом доме мужицком есть. Нет, не она должна быть его женой, дай бог случай все переиграть, Бригитт стала бы хозяйкой Эшбахта.
– Муж мой, ужинать желаете? – спрашивала жена, заглядывая в его глаза.
Волков был голоден: обедал еще там, у реки.
– Да, буду, а еще ванну мне.
Только тут Элеонора Августа отпустила его и как сумасшедшая кинулась к кухне с криками:
– Мария, Катарина, Петер, Стефан! Носите воду, ванну несите, грейте воду, господин желает мыться! Еду, есть там у вас еда?! Подавайте на стол, господин будет ужинать!
И все это криком, криком, на кухне сразу поднялись шум и суета. Это выглядело нелепо… Волков опять посмотрел на Бригитт, та даже не пыталась скрыть презрительную ухмылку, глядя на происходящее. От этого всего на душе у кавалера стало тяжко, нехорошо. Он сел в свое кресло и велел негромко:
– Позовите кого-нибудь сапоги мне снять.
– Я вам помогу, – спокойно отозвалась Бригитт и сразу подошла к нему.
Он даже не успел ничего сказать, как она ловко схватила его сапог за каблук и принялась стягивать его так, словно всю жизнь снимала сапоги. Сняла один, взялась уже за второй, но тут из кухни в залу вбежала Элеонора Августа, увидела, что Бригитт сидит перед ее мужем, и кинулась к ней с криком:
– Оставьте моего мужа!
Элеонора Августа попыталась сама снять с Волкова второй сапог, но тут госпожа Ланге неожиданно с силой оттолкнула ее, прошипев:
– Ведите себя достойно, госпожа Эшбахт, тут слуги и люди нашего господина. – Сама стянула с кавалера сапог и понесла сапоги из покоев.
А жена снова залилась слезами, стала причитать:
– Она всегда так, она меня со свету сживает. Она ко мне зла. Она слуг на неповиновение подбивает. Извольте ей от дома отказать, господин мой.
Волкову аж есть расхотелось, ведь и вправду Фейлинг и Хенрик стояли в дверях с открытыми ртами, пораженные зрелищем, и слуги, конечно, все видели и слышали, и монахиня тут же была. Как все это было нехорошо. Какой стыд.
А Бригитт тем временем вернулась и поставила перед ним мягкие туфли, сделала книксен и встала рядом, улыбаясь улыбкой безгрешной праведницы.
– Она еще и улыбается! – пробурчала мать Амелия. – Беспутная вы женщина.
– А ты, старая корова, закрой свой рот, не то еще раз по морде получишь, – все с той же ангельской улыбочкой отвечала госпожа Ланге.
Волков быстро повернулся к своим людям, он уже такого позора снести не мог.
– Господа, сегодня вы мне больше не понадобитесь, ступайте, жду вас завтра на рассвете.
Хенрик и Фейлинг поклонились молча и ушли. И вид у них был удивленный, особенно у господина Хенрика.
– Вон как оно дома у генерала, оказывается, а в лагере и войске у него всегда порядок, – говорил он товарищу.
Господин Фейлинг был года на три младше, но разумение уже имел.
– Вы о том никому не рассказывайте. Не наше дело, как генерал живет.
– Это да, это понятно.