– Просят они первое время с пекарни подать не брать, – закончила за пекаря Бригитт.
– Да-да, хоть полгода, пока ясно не станет.
– Хорошо, ставьте пекарню, – дал согласие кавалер. – А через полгода уже станем говорить о прибытках.
Пекари стали кланяться, были довольны. Но не уходили, тот же старший продолжал:
– А еще бы нам место хорошее под пекарню выбрать, какое вы нам место дозволите взять?
А Волков отвечает ему, и ответом этим немало пекарей удивляет:
– А вот госпожа Ланге и решит, где вам место дать, с ней о том говорите.
Пекари кланялись госпоже Ланге. Дело было странное: дама – и вдруг такое решать станет, – но раз кавалер сказал, то так тому и быть. А Бригитт, конечно, приятно. Ее значение при доме росло, а теперь и чужим людям становилось это ясно.
Дальше был купчишка, который просил дозволения поставить тут лавку, торговать иголками, нитками, лентами и всякой другой мелочью. Бригитт даже договорить ему не дала, она, взглянув на кавалера и поняв его, сама решила:
– Господин дозволяет тебе ставить лавку, но не у церкви и не у господского дома. После приди, я тебе скажу где.
Потом пришли три человека, один уже в годах, два молодых.
– Это коновал Гобс и его сыновья. Просят дозволения ставить два дома у нас в Эшбахте. Один сын уже женат, ему дом нужен отдельный, а второй дом он хочет поставить с большим двором для приема у себя хворого скота.
– О, коновал, дело нужное. Конечно. Только вот пусть двор ставит у реки, у амбаров, и телеги все туда едут, там больше всего мужиков жить будут, при них и скотина. Согласен там двор поставить? – спросил кавалер.
– Думал я тут, но раз вы желаете там, то оно конечно…
– Вот и хорошо, а тут ставь дом сына где захочешь.
– Только не у дома господина, – заметила госпожа Ланге.
– Я тогда сына при себе, там же, и поселю, – отвечал коновал.
А поток просителей не иссякал. Пришел кузнец Волинг, который переехал только недавно, и стал говорить о мельнице, но не той, которая муку мелет. Он хотел на реке поставить мельницу для ковки железа, говорил, что знает хорошего мастера по мельницам.
– И что же ты хочешь там делать? Оружие ковать? – спросил у него Волков.
– Э, господин, да на кой черт оно надо, оружие это! – Волинг засмеялся. – Одна морока с ним. У вас же в амбарах уголь бросовый, купчишки его там едва не даром отдают, я у себя раньше его в два раза дороже покупал. Вот… Железо, первак, оно само по себе не очень дорогое. Поэтому в железе вся цена – это уголь да работа. Уголь у вас тут дешев, работать на мельнице будет вода. Триста талеров в год, – он протянул к Волкову руку, – вот руку на отсечение даю, что триста монет будет. Это уже чистыми, без затрат на подмастерий и батраков. А если поближе к пристаням, к складам поставим мельню, так и на доставке еще выгадаем.
– И что же ты собираешься ковать? – заинтересовался кавалер.
– То, что делать легко, и то, на что всегда спрос есть, хоть зимой, хоть летом. Это полоса железная да лист. Вот… Уголь будет, так я это железо так выжгу, такое качество сделаю, что вокруг и близко такого не найдешь, все маленские кузнецы у нас станут полосу брать. Поверьте слову моему.
– Значит, тебе нужно разрешение на водяную мельницу?
– Ему нужны деньги, – уточнила Бригитт.
– Это да, – нехотя согласился кузнец. – С переездом да с новой кузней я все, что скопил, потратил. Такая мельница стоит две тысячи двести монет… Вынь да положь… А у меня и двух сотен не будет. Вот если бы вы… – Волинг замолчал.
Волкову эта мысль понравилась, железо, особенно хорошее, всегда в цене, всегда в спросе.
– Хорошо, я подумаю, – отвечал он. – Съезжу в Мален, разузнаю, что к чему, цены выясню и тогда тебе скажу.
– Господин, только не говорите другим, а то додумаются мельницы сами ставить. Дело то выгодное.
– Не волнуйся, река моя, без меня никто ничего не поставит.
– А на той стороне, а выше вашей земли по реке?
– Не волнуйся, говорю, коли решу, так нигде больше мельниц не будет в этих местах, – пообещал ему Волков.
Да, это дело кавалера заинтересовало. Он уже вылез из ванны, уже одевался, когда к нему пришли его крепостные мужики, те, что проживали тут же, в Эшбахте, было их шестеро. Мужички-то его похорошели, отъелись за последний год, одежа у них хорошая появилась, у некоторых башмаки не деревянные, а кожаные.
– Ну, чего желаете, дети мои? – спросил их Волков, беря из рук Бригитт чашку с кофе.
Мужики пихались, пока решали, кому говорить, за них сказала госпожа Ланге:
– Просить вас, господин, хотят, хотят откупиться от барщины.
– Вот как, и сколько же хотите дать мне? – Волков был удивлен уже не только их видом.
– По двенадцать монет со двора! – выпалил один из пришедших. – Думаем, то честно будет. В месяц со двора по монете – разве не хорошо вам, господин?
Волков еще больше удивился, посмотрел на Бригитт.
– А откуда у них деньги?
– Так они на трактирщика работают: еду в трактир поставляют, мясо, овес, сено. А больше всего так на постой людей господина да Йонга берут: и возниц, и торговцев мелких, которым места в трактире не хватило, – отвечала госпожа Ланге.
– А вы, господин, теперь-то вон сколько людей себе пригнали, – заговорил один из пришедших, – может, нас с барщины отпустите?
А кавалер, так и продолжая смотреть на Бригитт, произнес многозначительно:
– Надо все-таки еще один трактир поставить. Место уже бойкое становится.
– Давно пора, господин мой, давно пора. Раньше тут пустынь была, а сейчас уже рынок можно ставить. На улице бабы торгуют, прямо у дороги. Людей очень много сделалось, – соглашалась с ним красавица. – Может, найду ловкого человека, который в деле трактиров разбирается, да найму его.
– Ладно, мужики, – Волков наконец повернулся к ним, – подумаю, через неделю скажу вам, что решил.
А один мужик не ушел с прочими, остался и просил господина всякую конскую упряжь, хоть сбрую, хоть седла, в город на ремонт не возить, а ему давать. Мужик сам обещал ремонтировать все что нужно, да еще и дешево. Это ему Волков с удовольствием обещал. А чего же плохого? Сам мужику денег дал и тут же часть за выкуп барщины обратно забрал. Выгода.
Дальше просился к кавалеру Сыч, но Бригитт вперед него пускала то купцов, то лавочников, то других торговых людей, говоря, что они господина уже который месяц видеть просят. И кавалер на все их просьбы, а были они все об одном, давал добро: стройтесь, открывайтесь.
Дело уже к обеду шло, Сыч снова хотел поговорить, но опять Бригитт распорядилась пустить другого:
– Гонец из города. Приехал только что с поздравлениями.
– Зовите, госпожа Ланге.
Волков видел его пару раз. Гонец кланялся низко, весь его вид говорил о том, что лицо он уполномоченное.
– Избранный бургомистр, магистрат и жители города Малена восхищены вашими, генерал, победами.
Волков молча кивал, принимая восхищение города.
– Магистрат и бургомистр желают знать, не соблаговолите ли вы быть в городе завтра пополудни, чтобы присутствовать на обеде, который власти желают дать в честь ваших ослепительных побед.
У кавалера имелись другие планы на завтрашний день, но раз горожане просят… Сейчас они были ему нужны, очень нужны, он рассчитывал на помощь. Мир с горцами для Волкова был важен еще и тем, что являлся главным шагом на пути к миру с герцогом. Более ничего кавалер уже так не хотел, как примирения с курфюрстом. И город Мален был важной для него опорой в этом деле. Как тут отказать городу?
– Великая для меня честь. Я буду завтра к полуденной мессе в городе с тридцатью своими людьми.
– Будет ли при вас супруга? – поинтересовался гонец.
– Будет, – вдруг из-за спины кавалера сказала Элеонора Августа.
Волков удивленно обернулся и выглянул из-за спинки кресла. Жена стояла у лестницы, все такая же растрепанная, с огромным своим животом. Генерал не нашелся что сказать, а городской посланник низко поклонился и произнес:
– Члены магистрата, бургомистр и лучшие люди города будут счастливы видеть вас на обеде, госпожа Эшбахт.
После того как он откланялся, кавалер повернулся к жене и спросил недовольно:
– С чего это вы решили, моя госпожа, что вправе принимать подобные решения вместо меня?
– А что же, мой господин, не должно мне быть на званом обеде, который дают в честь мужа моего? – отвечала Элеонора Августа. В голосе ее уже слышались слезы, вот-вот зарыдает.
«Господи, да что же она слезлива так?!»
– Да не на обед я еду, у меня там будут дела, со многими важными людьми надобно мне говорить.
– Вот и говорите. Я вам мешать не стану!
– Мать Амелия, – обратился кавалер к монахине, – разве можно в положении таком ездить в каретах долго?
– И вправду, матушка, куда ты собралась? – Впервые, кажется, монахиня встала на его сторону. – Тебе, голубушка, через две недели или, может, через три рожать уже. К чему тебе тряска в дороге? Ни к чему.
– А она? – Элеонора Августа снова, как базарная торговка, указала на Бригитт пальцем. – Она поедет?
А госпожа Ланге из мерзкой женской язвительности отвечала ей вместо Волкова:
– А чего же мне не поехать на праздник? Мужа у меня нет, а карета есть. Возьму да поеду! – И улыбнулась своей ненавистнице высокомерной улыбкой.
Госпожа Эшбахт аж поначалу задохнулась, а потом в крик; слезы, словно ждали момента, ручьями по лицу:
– Ее… ее берете, а меня, жену законную, нет? Мне должно по вашу правую руку сидеть на пиру. Мне, а не ей!
– Да никого я не беру! – не выдержав этих криков, сам уже зарычал кавалер. – Один поеду. Мария! Неси госпоже воды умыться. Холодной воды!
Пока госпожа Эшбахт села к столу рыдать горько, госпожа Ланге, зло взглянув на кавалера и гордо вскинув голову, пошла из залы прочь. Волков же поспешил за ней.
– Госпожа Ланге, госпожа Ланге, вы-то хоть будьте благоразумны. – Он очень не хотел с ней ссориться и ради этого готов был на то, чтобы взять ее на пир в город, пусть даже жена обрыдается потом. – Подождите.