е и слова не дали сказать, мнения моего не слушали.
«А, значит, ты не хочешь быть соучастником, ты вроде может даже и против был… не хотел становиться графом. Что ж, хорошо, пусть так и будет…»
– Тем не менее вы теперь граф, в землях здешних второй человек после его высочества, – продолжал кавалер.
– Уж не своей волей, видит Бог.
– Как вам будет угодно, – продолжал Волков все так же ласково, – ну а мне будет угодно получить то, что по праву принадлежит моей сестре.
– Вы про поместье? – уточнил молодой человек.
– Да, я про поместье Грюнефельде, что было вписано во вдовий ценз моей сестры, когда она выходила замуж за вашего отца, восьмого графа Малена.
– Моя семья против того, чтобы отдать вам поместье. Вся моя семья против.
– Ваша семья против того, чтобы отвечать за слово, данное вашим отцом? – уточнил кавалер. – Слово рыцаря есть честь его или вашу семью это правило не касается?
И теперь его голос уже был не столь мягок. Графу сразу захотелось побыстрее закончить этот разговор, но он еще сомневался.
– Мои тетки будут браниться, если я отдам вам поместье.
– Так вы теперь граф Мален, откажите теткам от дома! Пусть убираются к себе!
– И фон Эдель тоже говорит, что нельзя отдавать Грюнефельде.
– А фон Эдель так и вовсе ваш пес, плетью его, сапогом его, пусть знает свое место! А как поместье мне передадите, так у вас больше не останется врагов, клянусь быть вашим другом, и всякого, кто в этой земле дерзнет вам перечить, уж я найду способ усмирить. Кто бы они ни были, хоть тетки ваши, хоть братья.
Молодой граф смотрел на этого большого и сильного человека и, кажется, верил ему. И, видя это, Волков продолжал:
– Вы будете графом Малена, а я стану вашим другом, и кто тогда осмелится быть нашим врагом? Разве моя дружба не стоит того, чтобы отдать одно поместье, каких у вас полдюжины или даже десяток? И при этом всякому, кто упрекнет вас, вы сможете сказать, что исполнили волю отца и сберегли честь семьи.
Это, кажется, был последний довод, который убедил графа, он, тяжело вздохнув, наконец произнес:
– Хорошо, давайте завтра встретимся, и я отдам вам поместье.
Волков же кинулся к нему и, схватив его в объятия, сказал:
– Ни к чему тянуть до завтра, друг мой! – Он обернулся, не отпуская графа из объятий, и крикнул: – Господа, несите бумаги!
Тут же, как будто посетители стояли прямо под дверью, в покои стали входить и входить люди, и было их, к удивлению молодого графа, немало: два адвоката, три городских нотариуса (все нотариусы города), первый судья города Малена Мюнфельд, вошли также епископ и хозяин дома Кёршнер, и все, кроме адвокатов и нотариусов, шли к графу и поздравляли юношу так, словно это он кого-то победил, и притом говорили, как они все рады примирению столь известных в графстве домов.
Гюнтер Дирк фон Гебенбург, десятый граф фон Мален, сначала был напуган немного, а потом, видя всеобщее ликование, вместе со всеми стал, как ни странно… радоваться и отвечать на поздравления. Но говорил при этом:
– Господа… Господин Эшбахт, моя графская печать не при мне. Ее у меня забрала тетя.
На что ему ласково отвечал один из адвокатов:
– Господин граф, ваша печать тут не понадобится. Достаточно вашей подписи, засвидетельствованной нотариусами.
– Да-да, – поддержал адвоката судья, – вашей подписи, господин граф, будет достаточно.
Бумаги, заранее заготовленные, уже разложили на столе, чернила в дорогой чернильнице, перья тут же в избытке, адвокаты показывали графу, где ему подписать. Он взял перо не очень уверенно – видно, нечасто писал господин граф фон Мален, склонился над бумагой. Один из адвокатов тут же услужливо указал ему пальцем, где ставить подпись, и молодой человек старательно вывел свое имя на одной бумаге, а ему уже следующую подкладывают, и следующую. Он, сопя, на каждой поставил свое имя. Уже слышно было через приоткрытую дверь, как слуги звенели стаканами на подносах в соседней комнате. А кавалер отошел к большому окну и стоял там один, словно происходящее в покоях его не касалось. Он видел, что дело уже решено: как только юный граф поставит подписи на актах передачи собственности, уже никто – даже герцог! – не сможет отобрать у Брунхильды поместье. Сыну графини никогда не придется бедствовать, искать себе хлеб и добывать имя и честь кровавым воинским делом, как пришлось самому генералу. Он смотрел спокойно на мальчишку, что сопел над очередным имущественным актом, и был удовлетворен. В общем… дело сделано.
Когда граф подписал все нужные бумаги, Волков захлопал в ладоши, и все стали ему вторить, он подошел, взял с подноса два стакана вина, один себе, другой графу, и под ободрительные речи епископа оба стали пить вино, как истинные друзья. И уже после того пошли и рассказали родственникам молодого графа, что теперь промеж их домов мир и нет больше поводов для раздора.
А Волков еще и добавил, дескать, граф теперь его друг, и всякий, кто графу будет врагом, будет врагом и ему. Тетка графа госпожа Гертруда фон Рахт – женщины есть женщины – стала вместо радости почему-то плакать и подвывать нехорошо, то ли от горя, то ли от бессильной злобы, а господин фон Эдель только смотрел на кавалера зло, но ничего не говорил. А Волков нехорошо, с вызовом улыбался. После смерти девятого графа мужчин в доме Маленов не осталось.
Малены, к общей радости, уехали, на обед не остались, обида, видно, помешала, да и слава богу, уж с кем точно не желал обедать кавалер, так это с их семейкой, уж лучше с судейскими и иже с ними. Пусть людишки всё жалкие, низкие, но в нынешние времена, когда всякая подписанная бумажка вес имеет, полезные. Пусть крючкотворы посидят за генеральским столом, у него чести не убудет, а они потом станут бабам своим и детям хвастаться, с кем виделись сегодня и с кем обедали.
Но и с ними кавалер долго не сидел. Наконец свалился еще один камень с души, разрешилось тяжелое дело, теперь он мог отдохнуть и посвятить время госпоже Ланге. А та просила его поехать с ней по лавкам, присмотреть ей хорошей ткани на новое платье, так как она уже не во все свои наряды выросшим животом влезала. Хоть и говорил кавалер госпоже Ланге, что тут он ей не советчик, но она хвалила его вкус в одежде и его вкус ко всякому красивому, и тут он уже отказать не мог. Но меж тем, ходя с нею по лучшим лавкам и портным города Малена, генерал замечал, что Бригитт при людях, при лавочниках, при приказчиках, при слугах часто берет его под руку и так же при людях обращается к нему словами, что подчеркивают их близость. Ну… он и не возражал. Хотя и не очень того хотел, но послушно ходил с ней из лавки в лавку. Пусть потешит самолюбие. А заодно потратит немного денег, женщинам это надобно.
Уже после, к вечеру ближе, они вернулись в дом Кёршнеров, а там Волкова ждал капитан Рене с новостями. Рене выглядел впечатляюще. Конечно, приоделся: к герцогу ездил, как иначе. Волков его обнял по-родственному. Кёршнеры, и госпожа Ланге, и молодые господа – все хотели слышать, как принял герцог капитана и подарок от кавалера. И капитан, волнуясь от такого внимания, немного сбивчиво рассказал, что герцог поначалу был строг и подарка, двадцать пудов серебра, брать от опального вассала не пожелал. Но Рене не уехал и остановился в Вильбурге в одной хорошей таверне. А на следующий день опять отправился с телегой серебра и гвардейцами ко двору. И снова просил офицера на воротах пустить его во двор замка, так как он привез презент для его высочества от победителя горцев и мужиков кавалера фон Эшбахта. И сначала его опять не пускали, но потом вышел один человек и сказал, что он канцлер герцога фон Фезенклевер, и просил дозволения посмотреть подарок; капитан, конечно же, разрешил посмотреть серебро, но сказал канцлеру, что отдаст сие богатство только после свидания с его высочеством. На что фон Фезенклевер ответил, что он надеется на то, что герцог примет подношение и капитана.
– Говорят, что у герцога не все хорошо с деньгами, – вставил хозяин дома, купец Кёршнер. – Он до сих пор тянет с оплатой той кожи для сбруй, что мы ему поставили для его конюшен еще прошлой осенью.
Но никто не прислушался к словам купца, все слушали капитана. А тот продолжал:
– Меня пригласили в одну залу, предложили сесть, налили вина, а после туда пришел и сам герцог. Но не один – с господами двора, господа по виду были военными, а потом там появилась и графиня…
– Графиня? – спросил кавалер. Конечно, все и так поняли, о какой графине идет речь, но он уточнил задумчиво: – Графиня фон Мален?
– Да-да, – подтвердил Рене, – ваша сестра, генерал. Вошла без всякого спроса, с какой-то приятной госпожой. Сели и тоже меня слушали.
– Слушали вас? А вы что-то герцогу рассказывали? – опять спросил кавалер.
– Конечно, сначала он меня поблагодарил… Вас поблагодарил за подношение, затем высказал, что вы, дескать, дерзки и будете посему наказаны, как и всякий ослушник. А потом господа сели и стали спрашивать меня о вас.
– Что спрашивали?
– Да все, но больше о том, как вы воюете. Сколько рядов ставите в баталию, сколько держите арбалетчиков, сколько стрелков. Спрашивали – правда ли то, что таскаете большие орудия и применяете их в поле? Я говорил им, что везде с пушками ходите. А они удивлялись, сравнивали вас с королем, врагом нашего императора. Еще интересовались, был ли я при деле на реке и у оврагов, был ли я с вами при Овечьих бродах, был ли в кампании на том берегу. Ну, я и говорил как есть… – Тут капитан вдруг осекся, посмотрел на кавалера и спросил: – Может, не нужно было всего говорить им?
Генерал лишь рукой махнул.
– Ничего, пусть знают. – Он немного подумал. – Так, значит, герцог и его люди обо мне справлялись?
– Только о ваших деяниях и спрашивали, – отвечал капитан.
«Что ж, кажется, время пришло».
Кавалер повернулся к хозяину дома и спросил негромко:
– Друг мой, не найдется ли у вас шести тысяч талеров, а я верну вам, как только доеду до дома.