– Будет вам пара тысяч десятин, – обещал кавалер: такой офицер штаба, такой квартирмейстер в любом войске был необходим. – А где думаете дом ставить?
– Приглянулась мне рыбачья деревня, – отвечал медленно Мильке, как бы размышляя.
– Рыбачья деревня? – удивился Волков. Место было самое далекое и от Эшбахта, и от амбаров. Впрочем, это кавалера устраивало, у него у самого имелись виды на рыбачью деревню.
А капитан пояснил:
– Место там тихое, спокойное, мне по душе.
– Хорошо, впрочем, если вы передумаете, так скажите мне о том. Кстати, а ваш товарищ, капитан Дорфус, не думает у меня поселиться? – Волков оказался бы не против, чтобы и этот офицер жил тут же. Всякое может случиться, он не хотел бы снова воевать, но кто может заречься от войны, не сам начнешь, так за тебя начнут, вдруг придется сесть в седло, и тогда такой человек, как капитан Дорфус, очень пригодился бы.
– Я его уговаривал, – отвечал Мильке, качая головой, – предлагал строить дома рядом, но у Дорфуса в Геберсвилле невеста с домом, а у тестя выгодное дело, так что он отказался.
– Жаль, – сказал кавалер, впрочем, что уж Бога гневить, он и Мильке был рад.
Кавалер после поговорил еще с одним человеком, то был приезжий пивовар, который просил у хозяина разрешения поставить пивоварню у западного ручья, у того, что за солдатским полем, так как вода там хорошая. Волков подумал и согласился, тем более с учетом планов построить еще два постоялых двора. Но нужно было поговорить о цене и процентах, надо было подумать. Поэтому решил он с пивоваром встретиться на следующий день.
А тут как раз и Еж по двору проходил, в одной руке крынка молока, в другой полкруга хлеба. Не был похож этот мошенник на того, кто ужинает молоком.
– Это ты кому понес? – спросил кавалер.
– Так этому… разбойнику, сегодня еще не кормили его. Вот взял…
Тут генерал и вспомнил про наемника. Совсем дела его закружили, совсем забыл про пленника, и эти два болвана, Сыч да Еж, не напоминали.
– На старой конюшне он?
– Ага, там все сидит, – кивнул Еж.
Волков подумал, что это недалеко, но идти туда пешком, хромать через всю деревню, ему не хотелось, и он сказал:
– Господин Фейлинг, прошу вас, оседлайте коней, хочу еще раз поговорить с бригантом.
Еж поспел на место вперед них, уже раздобыл лампу, разжег ее, и в старой конюшне, с ее маленькими окнами, в сгущающихся сумерках был хоть какой-то свет. И в этом свете у стены сидел человек, разбойник, и был совсем черен от многодневной грязи. Заметив посетителей, он зазвенел цепью.
– Я вижу, вы тут с Сычом взялись вшей разводить, – зло сказал Волков Ежу. – Велел же мыть вам его хоть иногда.
– Так вроде давали ему мыться, – оправдывался Еж. – Одежу ему стирать давали.
Волков поморщился: еще и вонь хуже, чем из солдатских нужников. Нехороший то знак.
– Недоумки, хворь хотите развести мне в моей деревне.
– Да мы…
– Молчи! – прервал его Волков, сам наклонился к бриганту: грязь, одежда от грязи истлела, сам разбойник – кожа да кости, совсем исхудал. – Эй, слышишь меня?
– Слышу, – глухо отвечал бригант.
– Значит, человек тот, что тебя нанял, был сед и голос у него как у ворона?
– Я уж и позабыл про него, – произнес разбойник хрипло и не поднимая головы. – Не помню, каков он был.
– Нет уж, ты не забывай, завтра поведу тебя в место одно, поглядишь на человека, послушаешь его и вспомнишь, скажешь, он это или нет.
– Как скажете, господин. – Разбойник снова зазвенел цепью.
– Еж! – окликнул кавалер.
– Да, господин, – отозвался тот.
– Помой его сейчас, покорми как следует и завтра на рассвете покорми. Завтра со мной пойдешь, будешь его сторожить. – Волков обернулся к дверям. – Максимилиан!
– Я здесь, генерал! – Прапорщик подпирал стену у входа.
– Вечер уже, но вы возьмите кого-нибудь да поезжайте по корпоралам, пусть найдут охотников человек пятьдесят, скажите, что дело пустяковое, без войны все будет, считай, прогулка, и чтобы мушкетеров из них человек двадцать. Скажите, что по полталера всякому, кто пойдет со мной.
– Хорошо, генерал, сейчас займусь.
– И чтобы завтра к рассвету были тут.
– Хорошо, генерал.
Ночь уже на дворе, сейчас бы не в седло залезать, а в перины. Максимилиану, конечно, не хотелось никуда ехать, будить кого-то, говорить с кем-то, но раз сеньор велел, что уж поделать, и в ночь пойдешь, и в дождь. Такое оно, дело солдатское.
Выйдя из конюшни и проходя у входа в старый дом, где теперь проживали молодые господа, а заодно и отец Семион, кавалер как раз с ним и встретился. Тот стоял на пороге дома, с лампой, в простой сутане, видно, вышел посмотреть, что тут на дворе за люди собрались на ночь глядя.
– А, это вы, святой отец, – окликнул его Волков.
Когда никого вокруг не было, кавалер по старой памяти говорил попу «ты», но когда кто-то был, чтобы сана не унижать, обращался вежливо, а на богослужении и перстень монаха поцеловать не брезговал. Вот и сейчас, когда народа было предостаточно, Волков ему еще и поклонился коротко.
– Доброй вам ночи, господин Эшбахт, – отвечал отец Семион так же вежливо, осеняя господина святым знамением. – Вы все хлопочете. Это правильно… Истинный хозяин в пределах своих покоя не знает ни днем, ни ночью.
– Верно-верно. – Волков даже засмеялся, он точно покоя не знал в своих пределах и, вместо того чтобы спать ложиться, бродил по округе, ожидая, пока жена уляжется. – Так и есть, покоя мне нет даже в доме моем.
Волков был доволен участием святого отца в переговорах с горцами, деятельность его поначалу была вялой, он словно боялся чего-то или просто вникал в происходящее, больше сидел да слушал с видом настороженным, но по ходу действия его участие становилось все более заметным и полезным, а к концу так он и сам брал слово, и речи его были и вполне хороши, носили смысл сугубо примирительный и горских депутатов совсем не злили. Что ни говори, а этот монах был вовсе не глуп, хотя и имел множество недостатков для своего сана.
Кавалер остановился и подумал, что и завтра отец Семион может ему пригодиться. В любом случае присутствие священника среди людей генерала придавало делу официальный вид.
– Завтра думаю я соседа нашего посетить… – начал Волков.
– Что ж, сие предприятие нужное, даже богоугодное, надобно поддерживать хорошие отношения со всеми господами, что живут поблизости.
– Да уж, надо-надо… – задумчиво продолжал генерал. И закончил свою речь неожиданно для священника: – Прошу вас завтра со мной ехать, дело предстоит непростое. Едем не пировать.
– Непростое? – В голосе отца Семиона прозвучало разочарование и сожаление о том, что в этот недобрый час черт дернул его выйти на крыльцо дома.
– Да, непростое, будьте добры быть до рассвета готовы, – сказал кавалер и, не дожидаясь согласия, пошел к коню.
– У меня крестины на завтра планировались, да еще и служба… утренняя. Может, брат Ипполит с вами поедет? – робко предлагал монах, уже не видя в темноте Волкова.
– Нет, – отрезал тот из темноты, – молод Ипполит, вы мне надобны.
А утром кавалер был уже при доспехе и, когда вышел на двор, спросил у Максимилиана:
– Люди готовы?
– Двадцать шесть человек лишь пошло.
– Двадцать шесть? И все?
– Больше никто не захотел идти, – отвечал прапорщик. – Двадцать шесть человек – и этих просить пришлось. Зажирел народ, ваши полталера им ни к чему после того, как они добычу за две кампании разделили. Теперь их долго не поднять будет.
Волков вздохнул, Максимилиан прав: теперь у людей деньги есть, поля им нарезаны, кто кирпич с черепицей еще жжет, домишки появились, а в них, как водится, бабы завелись, дети, зачем им походы. «Ладно, двадцать шесть человек при восьми мушкетах, да гвардейцев шестнадцать при сержанте, да господ из выезда четверо вместе с прапорщиком – и так немало». Он огляделся.
– Еж, а где наш коннетабль?
– Господин Ламме сказал, что у него и тут дел по горло, велел, чтобы с вами я ехал, – невесело отвечал помощник господина Ламме, сам подыскивая, куда и как к седлу прикрепить цепь, которой был скован разбойник.
«Мерзавец, никаких дел у него нет, просто не захотел ехать господин коннетабль».
В общем, ждать было больше нечего. Дорога непростая, честно говоря, за солдатским полем дороги уже как таковой и не имелось, а до домика отшельника так и вовсе шло бездорожье, так что нужно было выдвигаться.
У лачуги несчастного растерзанного монаха Волков остановился, спешился, огляделся. С усмешкой заметил, что Еж уже идет пешком, а бригант едет на его коне.
– Так я побоялся, он сдохнет, не дойдя до места, – сообщил Еж, заметив усмешку господина. – Уж больно ослаб.
– Смотри, чтобы не сбежал.
– Да куда ему, он и в седле-то сидит еле-еле.
Волков пошел к домику монаха-отшельника. Дверь висит, а в доме ничего, клетка была железная, так и ее утащили – железо денег стоит. Кладбище за лачугой заросло, трава выше ограды каменной. Нет человека – и дикость природная сразу свое берет. Волков сел на коня и поехал дальше на запад.
Еще до обеда отряд спустился с холма, перешел большой овраг и из зарослей барбариса выбрался на хорошую дорогу, что вела на юг. Отсюда до замка миля, не больше. Его уже и видно.
Издали увидел Волков, как люди при приближении его отряда стали запирать ворота замка. Они и вправду закрывали ворота, спешили и не пустили даже мужика на телеге, торопились, словно увидали приближающегося врага. Это еще больше укрепило генерала в плохих мыслях. Он остановился и, привстав в стременах, поднял руку:
– Стрелки в линию, ружья зарядить, фитили запалить. Доспехи надеть. Господин Фейлинг, мой шлем. Сержант Франк, возьми четверых людей, поезжай вокруг замка, посмотри, есть ли где еще ворота или двери.
– Да, господин! – откликнулся сержант.
– Никак вы воевать надумали? – спросил Максимилиан, надевая шлем.
– Не я, – отвечал генерал, – не я им ворота запирал.