– Он прятался от себя, мой дорогой сосед, от себя, – спокойно, с улыбочкой произнес барон и, видя недоумение кавалера, продолжил: – От себя, от себя. Представляете? Когда он чувствовал приближение времени, он запирал себя в клетку и ключ бросал рядом. Звериной лапой он не мог его поднять и открыть дверцу клетки. Так он и пересиживал метаморфозу.
«Господи, какая же жара, я сейчас сварюсь в этом шлеме».
Кавалер так растерялся от услышанного, что даже не мог толком это воспринять, в это поверить. Но когда сказанное бароном дошло до него наконец, он привстал в стременах и крикнул:
– Монаха ко мне! Где отец Семион?
Тут же один сержант повернулся и тоже крикнул:
– Монаха к господину!
– Зачем вам поп? – немедленно помрачнел барон.
– Я хочу, чтобы наш разговор шел далее в присутствии святого отца, – сказал Волков. – Так будет правильно.
Он правда боялся, что барон не захочет говорить при свидетеле, и готов был в таком случае продолжить разговор с глазу на глаз, но фон Дениц вздохнул как-то устало:
– Ах да, я забыл… Вы же Рыцарь Божий, Инквизитор, вам без попа никак не обойтись… Ну хорошо, как вам будет угодно, пусть придет ваш поп и слушает нас.
Отец Семион бежал к ним по пыльной дороге, подбирая полы рясы. Не подъехал, а именно подбежал, запыхавшись, остановился.
– Что случилось, господин Эшбахт?
А Волков лишь повторил вопрос, обращаясь к барону:
– Барон фон Дениц, это вы убили монаха-отшельника, что жил на границе наших с вами владений?
– Да, это я его убил, – спокойно и даже легко отвечал барон, он сказал это так, словно признался в поедании отбивной.
– Господи, Господи, – крестился отец Семион. – Но за что же вы его убили, господин барон? Может, по несчастной случайности?
Волков посмотрел на монаха и едко заметил:
– По несчастной случайности барон разорвал его на куски, которые мы собирали по округе.
А фон Дениц продолжил все с тем же спокойствием:
– Убил я его… Ну, потому что он попался мне под руку… Впрочем, я давно собирался его убить.
– Но за что же? – еще больше удивился отец Семион. – Он же был святой, безобидный человек.
– Безобидный? – Тут фон Дениц даже засмеялся. – А небольшое кладбище за домом этого «безобидного» человека вы видели, святой отец?
– Кладбище? – удивленно переспросил брат Семион.
– Да-да, кладбище, такое маленькое и уютное, с небольшой оградкой. Оно было прямо за его домом.
– Видели, – отвечал кавалер.
– Откуда же, по-вашему, оно взялось, раз он был такой, как вы изволили выразиться, безобидный? – Барон хмыкнул.
– Так вы же сказали, что он запирал себя в клетке, прежде чем стать… зверем.
– О да. – Фон Дениц сложил руки на груди и, кажется, был доволен тем, что его слушают, что может все теперь рассказать, Волкову казалось, что он торопится говорить, даже немного бравирует всем тем, что рассказывает. И барон продолжал: – Первый раз я его там и увидал, он как раз сидел в клетке и выл. Это было раннее утро, я поехал убить поросенка себе на обед, как раз была весна, а вы же знаете, сколько там кабанов вокруг… Рёдль отстал от меня по дороге, и я, подъехав к лачуге священника, услыхал тоскливый вой. Туман тогда стоял, солнце едва всходило, и мне, признаться, было от того воя не по себе: все знали, что тут обитает зверь, все о том только и говорили. Мне бы убраться оттуда, но я даже наедине с собой не желал праздновать труса. Пошел в ту лачугу, черт меня дернул. И там в темноте его и разглядел. Увидел, как он превращался из зверя обратно в человека, хотел проткнуть его и стать победителем зверя, но пока я его рассматривал, переход завершился. И такой он был худой, жалкий, мокрый весь, к коже щетина выпавшая прилипла, еще и смотрел так жалостливо. Я и не стал его убивать. Решил поговорить, а потом, может, отвезти в Мален, отдать его попам. Лучше бы я его тогда зарезал. – Барон замолчал.
– И давно все это случилось? – спросил кавалер.
– Семнадцать лет назад, – немедленно ответил барон.
Кавалер и отец Семион переглянулись, оба были удивлены: барон не выглядел старше тридцати лет.
– И сколько же вам тогда было? – спросил Волков.
Фон Дениц усмехнулся, заметив их недоумение:
– Вот и я так же удивлялся, когда этот ваш безобидный человек сказал мне, что разговаривал с моим дедом, который погиб в битве при Гейнфильде, что случилась за десять лет до моего рождения.
– Ничего не понимаю, – пробормотал отец Семион. – Отшельник был вовсе не стар, как он мог говорить с вашим дедом?
– И меня это так же тогда удивило, теперь-то я знаю, что звери живут очень-очень долго, – продолжал барон. – Ваш отшельник еще сорок лет назад бедокурил в этих местах, он тогда был мелким купчишкой без крыши над головой, а лишь с одной ручной тележкой разъезжавшим по округе. Ездил тут по пустошам, оставляя после себя кровищу да куски тел. А как на него стали думать, так подался отсюда прочь и вернулся через много-много лет тихим и праведным монахом.
– И вы не убили его? – спросил кавалер. Он оглядывался и видел, что все внимание его солдат, а также проезжавших мимо мужиков приковано к ним. А со стен замка помимо господина Верлингера смотрят еще и дворовые, и солдаты, и пара господ из выезда барона. Смотрят и ждут, чем эти разговоры закончатся.
– Нет, слишком много говорил с ним. А он был прекрасный рассказчик. Он многое знал, бывал в разных странах. И я стал приезжать к нему, часто просил его приехать ко мне. Все тогда удивлялись моей набожности, которой прежде не было.
– Неужто он нашел, чем вас искусить? – спросил отец Семион.
– Нашел. Да, нашел. И я, по глупости своей, захотел узнать…
– Узнать, каково это – не стареть? – догадался кавалер.
– Да, я не хотел стареть. Я думал, что сто лет молодости мне понравятся. А еще я хотел узнать силу.
– Силу?
– Да, небывалую силу, нечеловеческую. И я попросил его… принять меня. Сам попросил, хотя уже знал, что людишки опять стали в округе пропадать.
Волков тем временем, изнемогая от жары, подозвал к себе Максимилиана, жестом просил у него флягу с вином и, взяв ее, стал с удовольствием пить и слушать рассказ барона. Максимилиан же не отъехал после этого и тоже слушал, раз барон больше его не гнал.
– И что же это за сила такая? – уточнил святой отец.
– О! – Барон говорил это, вспоминая, а вспоминал он с видимым удовольствием. – То не объяснить простыми словами, разве птица может рассказать бескрылому о полете? Ну, разве вот что опишет мои способности: я мог от полуночи в самую короткую ночь добежать отсюда до Малена, на обратном пути заскочить в вашу землю, Эшбахт, добежать до реки и до рассвета вернуться к своему замку, и все это не остановившись ни разу, не задыхаясь от бега, не боясь себя загнать.
Волков смотрел на него и уже начинал думать, зачем этот человек все это рассказывает, словно похваляется перед ним, стоя здесь, на дороге, прямо на жаре. Уже и конь кавалера стал потряхивать головой, водить ушами, топтаться на месте – верный признак, что пить хочет.
А барон все не унимался:
– И этой силой словно упиваешься, и голод тебя мучит неотступно, и запахи, запахи тебя ведут лучше всякой дороги, и не важно тебе, скот это или человек, а уж если найдешь себе пищу, то нет ничего вкуснее горячего мяса с кровью, ничего.
Кавалеру все это слушать надоело – как только попы выслушивают исповеди? – впрочем, рассказ барона на покаяние совсем не походил. И чтобы хоть как-то остановить его, кавалер спросил:
– А голову дружка вашего Рёдля вы сожрали? Мы голову его так и не нашли.
Отлично спросил – как хлыстом полоснул фон Деница. Барон осекся, посмотрел на Волкова недобрым взглядом и ответил:
– Нет, голову его я не ел и убил его случайно. Он был мне большим другом…
– Знал о ваших проделках. Ясно. И как же так вышло, что вы его убили – друга-то?
– Я ранен был у оврагов, рана оказалась весьма тяжела, думал, помру, глаза уже не видели ничего, а кровь вся из раны так и текла в глотку, текла и никак не останавливалась, прилечь было нельзя, сразу начинал кровью захлебываться своей же…
– Понятно-понятно, рана случилась неприятная, дальше что?
Опять барон смотрел на кавалера зло.
– Я просил его отвезти меня подальше от людей и ждал ночи, чтобы оборотиться, в облике зверя я любую рану переживал легко и исцелялся уже к утру. Вот к ночи он помог мне разоблачиться от доспеха и одежд, и я стал превращаться…
– А разве не надобно зверю полнолуние? – робко перебил фон Деница отец Семион. – Или в ту ночь оно и случилось?
– Никакого полнолуния не нужно, сказки это, глупость, чаще всего это как с женщинами – приходит само и разом. Да, как с женщинами, вроде живешь себе, живешь, кругом бабы, даже и красивые, а ты их и не замечаешь, неделю или две может так быть, а потом вдруг увидишь нагнувшуюся на огороде крестьянку – и все, огонь в груди. Но когда нужно, можешь и сам в себе огонь разжечь. Так и тут, я даже научился и днем оборачиваться, хотя ночью, конечно, легче это делать.
– За что убили вы монаха? – Волкову уже надоело все это, он хотел покончить с делом.
– За то, что не сказал мне, как тяжка будет эта вечная молодость и какова плата за силу. Ничего он мне плохого не сказал, прежде чем прокусил мне руку.
– А в чем же тяжесть вашей жизни? – поинтересовался священник.
– В том и дело, что жизни и не осталось у меня. Живешь… как скот, влачишь существование от одного обращения до другого, ждешь ночи, изнываешь, стараешься спать больше, и вино, и женщины… все неинтересно, жизнь протекает в ожидании, а вокруг тебя все чаще и чаще появляются настырные рыцари божьи. – Барон в который раз нехорошо поглядел на Волкова. – Вот и ждешь, когда до тебя доберется какой-нибудь Инквизитор.
– Отчего же вы не уехали, не сбежали? – спросил его кавалер.
Тут уже барон поглядел на него даже с высокомерием, даже, может быть, с презрением.
– Я барон фон Дениц! Владетель поместья Баль! Я не торговец, скитающийся с тележкой, мне некуда бежать