Скучно на пиру никому не было, менее всех самому Волкову. Он, Райхерд, Роха и еще полдюжины господ, в том числе советник Вальдсдорф, собрались под навесом чуть в стороне от всех, и там, между тостами, ландаман представил Волкову человека:
– Второй секретарь совета земли Брегген, господин Пинотти.
Пинотти поклонился кавалеру и достал из шкатулки большую печать.
– Господин кавалер, совет кантона Брегген большинством голосов ратифицировал договор с вами. Эту печать и свою подпись я поставлю на вашем договоре, и мир между вами и землей Брегген будет считаться свершившимся.
Волков сделал знак Максимилиану: подайте договор. Говорить он не мог, только смотрел, как второй секретарь совета расписывается и припечатывает бумагу большой печатью. После генерал взял бумагу. Ему пришлось приложить усилия, чтобы скрыть дрожь в пальцах, – это была очень важная бумага, эта бумага была последним камнем в фундамент, на котором он собирался строить здание примирения с герцогом. Теперь все готово. И все-таки не выдержал генерал, даже встал от радости и сказал Максимилиану:
– Прапорщик, найдите и отправьте кого-нибудь к полковнику. Хоть Хенрика, например. Пусть полковник снимает лагерь и выводит гарнизон. Я напишу письмо.
– Сейчас? – немного удивился Максимилиан.
«Знали бы вы, прапорщик, во сколько мне обходится ежедневное содержание пяти сотен людей, – не спрашивали бы».
– Немедленно, прапорщик, немедленно, – сказал генерал.
Господа Райхерды слышали его – довольны были, кивали ему, улыбались. Видели его поспешность, принимали ее за жест учтивости, за любезность. А Волков сам считал про себя: «Сказать ему, чтобы торопился. Сейчас отплывет на малой лодке, к ночи уже там будет. Поутру Брюнхвальд начнет лагерь выводить, через три дня все на моем берегу окажутся. У Брюнхвальда там немало провизии, мужикам моим до весны ее хватит. И серебра сэкономлю. Все хорошо выходит».
При этом Волков улыбался и кланялся горцам. Его взгляд случайно встретился со взглядом советника Вальдсдорфа, он был должен советнику еще две тысячи монет, и кавалер едва заметно кивнул: вот теперь вы получите все, что вам причитается, вы заслужили.
Тут ландаман кивнул своему брату Хуго, мол, начинай. Тот встал и заговорил:
– Два дня назад, господин генерал, как раз перед нашим отъездом, стража Рюммикона взяла трех людей, что на нашу землю приплыли, двух мужиков и бабу на сносях. Стали выяснять, кто да что, и поняли, что это мужики от вас беглые. По нашему договору беглых мужиков должно нам возвращать. Мы молодого мужика и бабу вам вернем, но один мужик, про то узнав, прыгнул в реку и уплыл, может, и потоп, пойман он не был.
– Прекрасно, господа, буду вам признателен. Максимилиан, не забудьте сообщить коннетаблю, чтобы розыск прекратил, – ответил Волков, слегка поклонившись. – Сии мерзавцы у меня еще и коня украли, я своим мужикам для пахоты коней раздал, коннетабль говорит, что тем конем они лодочнику за побег заплатили.
– Коня при них, кажется, не было, – отвечал Хуго Райхерд. – Но лодочника мы знаем, он будет примерно наказан.
– Я еще раз выражаю вам свою признательность, господа, – произнес кавалер, поднимая бокал за собеседников.
Все стали выпивать: и горцы, и люди генерала. Дальше переговоры пошли уже исключительно по делам свадьбы. Удивительно, но Бруно, еще недавно волновавшийся, что невеста может быть стара и некрасива, тут покинул суженую и пришел к дяде справиться, как идут дела. Теперь он волновался о том, чтобы свадьба не расстроилась.
– Нет ли у вас и господ Райхердов каких противоречий? – спрашивал он.
– Что, неужели вам понравилась невеста? – с ухмылкой интересовался кавалер.
– Госпожа Урсула очень мила, – говорил молодой человек, заметно краснея.
– Не волнуйтесь, мой друг, – отвечал за Волкова ландаман, – больше никаких противоречий между домом Райхердов и вашим дядюшкой нет, все вопросы улажены.
– Значит, свадьбе быть, – постановил Волков. – Думаю, после уборки, на фестивале, и сыграем свадьбу. Это время вас устроит, господин ландаман?
– Осенние фестивали – как раз время для свадеб. Хорошо сыграть ее тут, в Лейденице. Не будем сорить деньгами, думаю, десяти тысяч окажется довольно. Дом Райхердов готов дать пять тысяч.
– Прекрасно, я тоже дам пять тысяч, – отвечал кавалер, хотя сумма и показалась ему чрезмерной. – От своего дома я предлагаю тогда распорядителя. Есть у меня один честный человек, он имеет торговлю у вас и у меня, он местный, это купец Гевельдас. Кто будет распорядителем от вашего дома?
Райхерды предложили своего и сообщили, что с их стороны будет две сотни гостей. Волкову, куда деваться, пришлось сказать, что и с его стороны придет столько же.
А дальше пошло и самое важное в деле всякого брака: стороны стали обсуждать состояние жениха, приданое невесты, вдовий ценз – то, что получит вдова из имения мужа, если тот скончается, и все прочее, прочее и прочее. За этим увлекательным занятием господа провели весь день до самого вечера и уже в ночи набросали тезисы для брачного договора. Хоть и пил кавалер весь день, но оставался абсолютно трезвым. Очень недешево ему выходила свадьба, очень строг был брачный договор.
Глава 47
Дел теперь было много, к вечеру пригласили бургомистра Лейденица, с ним обсудили число, на которое назначена церемония. Бургомистр выразил свою радость по поводу того, что именно Лейдениц столь знатные дома выбрали для заключения матримониального союза, и со своей стороны заверил ландамана и генерала, что лично станет следить за приготовлениями к свадьбе. Он уверял, что господа не раскаются в выборе места, горожане уж расстараются, чтобы свадьба соответствовала высокому уровню сторон. Особенно горячими стали уверения, когда он узнал о той сумме, что стороны готовы потратить на свадьбу. Правда, бургомистра немного удивил выбор генерала, сообщившего, что со стороны Эшбахта распорядителем на свадьбе будет купец Гевельдас, но удивление свое бургомистр сдержал в рамках вежливости. Гевельдас так Гевельдас, как вам будет угодно, господин Эшбахт.
А уж как была довольна Элеонора Августа этим днем! И еда ей тут по вкусу пришлась, и сама невеста Урсула Анна; оказалось, что много они в этот день говорили, беременной женщине всегда найдется о чем поговорить с женщиной, у которой уже есть дети.
«Ну, слава богу, сегодня хоть обойдемся без слез».
Кавалер же думал о том, что с утра поедет к рыбачьей деревне, завтра Брюнхвальд начнет выводить гарнизон с другого берега. Надо посмотреть, что у него там в лагере. Сколько фуража, сколько провианта, пороха. Сесть с Брюнхвальдом, Пруффом и Вилли, все посчитать. Рассчитать всех солдат, посчитать содержание офицерам. Заодно встретиться с Мильке и просить его сделать топографию дороги от деревни до Эшбахта. В общем, дел было предостаточно. Но как говорится, человек предполагает…
Утром, радушно попрощавшись с будущими родственниками прямо на пирсах, чета Эшбахтов под причитания взволнованной будущей переправой Элеоноры Августы стала грузиться в баржу и, погрузившись, отплыла в свои пределы. А там Волкова ждал мальчишка из дворовых.
– Господин, вчера вечером прибыл в дом ваш конный. – Мальчишка протянул конверт. – Вот, привез.
Волков не знал ни ленты, ни почерка на конверте. Он взял бумагу.
– Что за человек это привез? – спросил он, кажется, вспоминая красивый почерк.
– Да конный какой-то. Не почтовый, – отвечал мальчишка, пожимая плечами.
Волков развернул бумагу. Нет, почерк все-таки был ему знаком, его сердце застучало, текст генерал смотреть не стал, сразу на подпись глаза опустил. Так и есть: «Ваш друг». И больше ничего. Теперь кавалер знал, кто ему пишет. Это письмо было от канцлера фон Фезенклевера. А текст оказался короток, но очень емок по содержанию.
«Милостивый государь, дело, о котором вы хлопочете, кажется, может разрешиться в вашу пользу. Его высочество сказал, что готов принять вас. С делом не тяните, настроение принца, как и удача, переменчиво.
Волков взволновался сразу, особенно его порадовала фраза «его высочество сказал, что готов принять вас». Казалось бы, простая фраза, но в ней заключалась вся суть письма. «Его высочество сказал, что готов принять вас». Канцлер не написал ему: «Его высочество желает вас видеть», или «Надобно вам скорее быть у двора», или «Курфюрст просит вас явиться незамедлительно». Нет-нет, тут была совсем иная форма приглашения. «Его высочество сказал, что готов принять вас». Это форма значила, что Волков придет к своему сеньору добровольно и по воле своей сможет уйти, как бы ни закончилась беседа с герцогом. Ведь это будет прием, а не вызов строптивого вассала пред очи сеньора.
– Максимилиан!
– Да, генерал! – сразу откликнулся прапорщик, по лицу кавалера видя, что опять им предстоит какое-то дело.
– Всех моих гвардейцев, всех господ из выезда соберите, скажите, что сейчас же едем в Эшбахт, меняем лошадей на свежих и оттуда в Вильбург. Гюнтер, сундуки мои не бери, а сам собирайся. Готовься, дорога будет непростая.
Слуга кивал: как скажете, господин. Он уже привык к неспокойной жизни господина.
– Супруг мой, – запричитала Элеонора Августа, – опять вы в дорогу? Зачем вам Вильбург?
– Родственничек ваш, дорогая моя супруга, согласился меня принять, – отвечал кавалер. – Хочет говорить со мной.
– Родственничек? Какой? – Женщина уже и позабыла, какой ее родственник живет в Вильбурге. – Уж не к герцогу ли вы собрались?
– К нему, – подтвердил Волков, подходя к жене. – Курфюрст хочет говорить со мной, может, простит меня, как вы думаете?
– Ой, не езжайте! – Жена немедленно принялась плакать, откуда только слезы у нее берутся. – Сеньор наш норовом крут, строг весьма, быть вам в кандалах, за ваши-то проделки. Вы же великий ослушник и упрямец своевольный. Таких наш герцог не привечает. Не езжайте, супруг мой. Дома будьте.