День хоть и клонился к вечеру, было светло, солнце еще и не думало садиться. Агнес пришлось приложить все свои умения, чтобы выскользнуть из трактира незамеченной. Получилось – ни разносчики еды внизу, ни возницы, ни дворовые холопы на подворье ей не кланялись. Значит, не приметили важную даму, что покинула трактир и быстрым шагом отправилась по дороге от замка к захудалой речушке, бежавшей к истоку большой реки. Шла, стараясь скользить от тени к тени, чтобы глаз чей-нибудь ее не заприметил. А то вдруг по улице госпожа пешая идет, и одна. Сие странно. Девушка обернулась. Игнатий шел за ней следом. Быстро шел, оглядываясь при этом, ее найти пытаясь, но тоже не видел. Тогда Агнес остановилась, помахала ему рукой. Он только тут госпожу заметил, прибавил шага, а она продолжила путь дальше. Так и прошла перекресток, что вел к величественному графскому замку, конюх следовал за ней. Тут и колокола в графской часовне забили. Красивый звон у них. Девушка даже остановилась. Вечерня. Сыч уже у мостушек, должно быть. Она прибавила шаг и, почувствовав сырой запах реки, свернула к ней.
И Сыч, и толстуха Эмма уже были там, стояли у воды, беседовали, прачка отмахивалась от комаров сломанной веткой. Только вот не очень походило это на свидание. Сыч был невесел. У него лицо такое, словно его вешать сейчас будут, а толстая прачка по скудости ума или от волнения этого не замечала. Щебетала ему что-то, щебетала, не останавливаясь.
Агнес прошла мимо, их с Сычом взгляды встретились, и она сделала ему знак: за мной ее веди. И направилась к холму, поросшему деревьями и кустами. Сыч вздохнул и нехотя что-то сказал толстухе, а та принялась махать на него веткой, смеяться, прикрыв рот рукой. Он же взял ее под локоть и отвел от реки к кустам. А следом за ними уже и Игнатий спешил.
Толстуха по скучному лицу Фрица ничего не понимала, а как увидала в зарослях в десяти шагах впереди себя женщину, которой в таком месте и близко быть не должно, остановилась и сказала Сычу:
– Ой, люди тут, господин.
Сыч тоже остановился.
– Что встал? – окликнула его Агнес. – Сюда ее веди.
– Что? Меня? Куда? Зачем? – удивлялась прачка.
А Фриц Ламме, морщась, как от кислого, уже взял ее под локоть.
– Пошли, зовут нас.
– Куда? К чему? – Теперь толстуха почувствовала неладное. – Зачем я этой госпоже?
– Не ерепенься, говорю.
– Куда? – захныкала Эмма и стала упираться. – Домой мне надобно, в замок, меня хозяин искать будет.
Но тут на помощь Сычу пришел Игнатий, он схватил толстуху под другую руку, они притащили ее к Агнес и бросили наземь. Тут баба и завыла:
– Ой, госпожа, что вам от меня надо?
– От тебя ничего, а вот платье мне твое надобно, – отвечала девушка на удивление спокойно. – Снимай платье.
– А я как же? – не торопилась снимать одежду толстуха.
– Снимай, – зашипела девушка так, что прачка сразу стала распускать передник, но при этом все еще ныла:
– А со мной как? А со мной что будет?
Агнес сорвала с ее головы чепец и ответила негромко:
– Ничего уже с тобой не будет.
Она стала примерять на себя чепец прачки, надела и покривилась: туда бы две ее головы влезло.
Толстуха тем временем, кинув свою огромную нижнюю рубаху в кучу одежды, сняла и нижнюю юбку, стояла уже совсем нагая. Всхлипывала:
– Госпожа, что теперь? Что теперь будете со мной делать?
Агнес рылась в ее одежде – ужасно все большое. Она, конечно, беря в пример размеры своей служанки Уты, принимала вид крупной женщины, но даже Уте до этой толстухи было далеко. Агнес сомневалась, что сможет стать такой толстой. Но отступать было уже поздно.
Она, не стесняясь ни Сыча, ни Игнатия, стала раздеваться, а толстая дура, видя это, все выла и выла:
– Госпожа, а со мной что? Со мной что?
Девушка, скинув с себя почти всю одежду, обозлилась, крикнула зло:
– Сыч, долго я это слушать буду? Угомони ее уже.
Фриц Ламме с видимой неохотой извлек из рукава свой короткий нож, а баба увидала это, заорала в горло и хотела бежать – хорошо, что Игнатий ее схватил, рот ей пятерней заткнул.
– Тихо ты, падла, тихо, – рычал бородатый конюх, крепко сжимая бьющуюся в его объятиях женщину.
– Дурак, – сквозь зубы шипела на Сыча Агнес, – тихо все делать нужно. Ума, что ли, нет, убогий? Вон у него учись. – Она указала на Игнатия.
А тот уже, повалив на землю толстуху и сидя у нее на спине, душил ее веревкой. Прачка только рот широко разевала, хватала руками землю, глаза выпучивала, а ничего уже сделать не могла, даже звука выдавить не получалось. Лицо ее уже посинело, не успел бы Сыч и до тридцати досчитать, как дело было конечно.
Агнес же, стоя абсолютно голая в лесу, перед двумя опасными мужиками и над трупом только что убитой женщины, командовала:
– Закопайте ее, чтобы не нашли.
– Я дело делал, – сказал конюх, пряча веревку и указывая головой на Сыча, – пусть он копает.
– У меня и лопаты нет, – растерянно произнес Фриц Ламме. Но так как он был человеком сообразительным, тут же добавил: – Может, в реку ее, река-то рядом.
– Камень привяжите, – велела Агнес, разглядывая огромную нижнюю юбку, которую ей предстояло надеть. А потом добавила: – И чтобы тихо все было.
Глава 8
Грязь и вонь. Очень неприятно надевать нестираную нижнюю рубаху какой-то бабы, тем более что она при жизни была до безобразия жирна. Девушка, даже беря одежду, чувствовала влагу этой одежды и запах уже мертвой бабы. Но Агнес даже не морщилась. Дело есть дело, она обещала господину, она придумала, как все устроить, и значит, наденет эти мерзкие влажные тряпки, в которых, без всякого преувеличения, легко поместились бы две Агнес.
Тем временем мужчины с трудом унесли, вернее уволокли, труп бабы к реке. И пока они не вернулись, Агнес оделась, присела, как лягушка, замерла и стала глубоко дышать, стараясь вспомнить пухлое лицо бабы, ее вислые щеки.
Она совершила оплошность: она забыла зеркало. Поэтому не была уверена, что будет очень похожа на покойницу. Впрочем, Агнес считала, что все толстухи на одно лицо. Она и голос по памяти сделала ниже, попробовала, как звучит. Девушка была удовлетворена: ей не требовалось зеркального сходства. Близились сумерки, а полутьма и тьма – это ее время. В темноте она чувствовала себя как рыба в воде.
Когда Сыч и Игнатий вернулись от реки, Агнес уже была почти готова. Сыч подивился тому, как дева преобразилась – в первых признаках сумерек, в лесу, ее было почти не отличить от прачки Эммы. Вот и дивился он молча, про себя. А Игнатий к таким перевоплощениям был привычен, он и бровью не повел. Всякое видал.
– Ждите меня здесь, – сказала Агнес.
Взяла из своей одежды тряпицу со склянкой. Она и перчатки свои взяла, но тут же бросила их на одежду обратно. На распухшие руки прачки благородный предмет туалета ну никак не мог налезть. Придется управляться с зельем аккуратно.
Агнес вышла из леса и приблизилась к замку. Надо было поторопиться: солнце опускалось все ниже, скоро ворота замка запрут.
У ворот стояли два стражника и, глядя на нее, посмеивались:
– Эй, Эмма, где гуляла?
Пока солнце не село, ей нужно быть настороже. Агнес, не поднимая головы, неуверенная, что похожа на толстуху так, как нужно, ответила уклончиво:
– Прошлась до реки малость. Ноги размяла.
– «Прошлась малость»! – Усатый стражник повторил ее слова с ехидством. Второй опять посмеивался.
Они, кажется, что-то о ней знали, и черт с ними, девушка уже прошла мимо них, уже шагнула во двор замка.
Она видела этот двор, видела через легкую дымку, через свое стекло, она знала, куда идти. Прямо конюшни, там сейчас почему-то суета. К чему бы на ночь глядя там люди? За конюшнями склады. Направо лестница на второй этаж – там покои камерария, господина Эбуса, ключника замка, начальника над всей прислугой и доверенного лица самого графа. У лестницы наказывают провинившихся. Удобное место, сам господин Эбус выходит иной раз посмотреть, как палачи исполняют экзекуции, назначенные им. Порки здесь дело обычное. Слева вход к кастеляну замка, к господину Ройсмаху, – это как раз начальник Эммы, туда ей никак нельзя, там ее очень хорошо все знают. У входа к кастеляну стояли бабы, они с интересом глядели на Агнес.
– Эмма, ну что, пришел твой ухажер? – закричала одна из баб.
– Пришел-пришел, – отвечала девушка, не останавливаясь.
– Пришел? – переспросила другая. – А чего же ты невесела? Не понравился, что ли?
Бабы засмеялись. Девушка отмалчивалась: быстрее бы уже ночь.
Агнес деловито направилась к конюшням и складам. Проходя мимо, увидела большую круглую старую корзину. Как раз то что нужно. Она взяла корзину под мышку и повернула к кухням, она знала, что лестница оттуда поднимается прямо наверх, и к обеденным залам, и к опочивальне самого господина. Ей как раз туда. На кухнях повара и поварята работают. Агнес была удивлена: ночь почти на дворе, а тут работы в самом разгаре.
– Эй!
Кажется, это кричат ей. Девушка спокойно повернулась на крик.
Пред ней был мужик в несвежей рубахе, волосатые руки, ноги без чулок.
– Я у кастеляна просил салфетки и скатерти для малой сервировки принести, когда будет?
Агнес размышляла над ответом всего мгновение.
– Не знаю, – ответила она и показала мужику корзину, – мне велено белье из покоев забрать.
Мужик посмотрел на нее неодобрительно и произнес:
– И сколько раз вам нужно говорить, чтобы не ходили по нашей лестнице, у вас своя есть.
– Извините, господин, – отвечала Агнес, но сама, сделав книксен, все-таки юркнула на лестницу, которая вела наверх.
И там чуть не столкнулась с молодым поваром, который бежал сверху с пустым подносом. Едва разошлись на узкой лестнице.
«Пир у них, что ли, или бал?» – размышляла девушка, поднимаясь выше и выше.
В обеденной зале голоса, звон бокалов, музыка. Агнес заглянула в нее мельком. Да нет, на пир не похоже: десяток господ пьют вино, еды на столах мало. Она стала подниматься еще выше – в святая святых всякого замка, в личные покои хозяина. А там комнатушка для лакеев и поваров, столы с постельным бельем. То что нужно, и как раз в этом месте…