Наверное, мое лицо исказилось болью, так что Олив резко побледнел. Он потянулся ко мне, но я взмахом руки остановила его и с трудом, едва сдерживаясь, произнесла:
— Олив, нет! Не прикасайся! Не надо…
Меня снова настигло головокружение, и я, зажмурившись, опустила голову. Нельзя его подпускать, иначе я сорвусь! Я сделаю с ним это, и тогда…
— Алекс! — его голос показался мне таким надрывно-страдающим, что я через силу открыла глаза.
Ну вот снова этот его взгляд: любящий, изнывающий от беспокойства, выжигающий во мне последние преграды перед свершением любовного безумия…
Олив не смог удержаться и все-таки медленно протянул ко мне ладонь. Я смотрела на то, как она приближается ко мне — изящная, но крепкая мужская рука — и нервно дрожала, теряя контроль над дыханием. Нет, Олив! Не надо. Я не выдержу сейчас…
Из моей груди вырвался горестный стон поражения. Я схватила его протянутую ладонь обеими руками, а потом прижалась к ней губами. Почувствовав мой поцелуй, Олив замер. Я скользила дальше, целуя его пальцы и пытаясь через это выпустить бурлившие внутри чувства, а брат лишь один раз дернулся, но после перестал. Вокруг нас неожиданно загорелись огненно-красная и золотая «клятвы»: они заискрились, заиграли, завертелись, рисуя причудливые письмена, а я не могла остановиться, все еще скользя губами по его ладони и чувствуя себя безумной.
— Прости, Олив… — пробормотала я, ощущая, что начинаю дрожать всем телом. — Прости за это, но я не могу остановиться… Прости…
И я подняла к нему раскаянное лицо…
Оледеневающее сердце…
Оледеневающее сердце…
— Прости, Олив! Прости за это, но я не могу остановиться…
Мои губы снова льнут к его изящным пальцам, ощущают мозоли от меча — их даже магия не берет — ласкают выемку у большого пальца.
И только после этого я поднимаю на него свой взгляд. Слезы туманят глаза. В палатке немного приглушенный свет, но я могу разглядеть лицо Олива: оно наполнено страданием.
Сияющие письмена его клятвы торжественно горят около его лица, и, наверное, именно поэтому он до сих пор не выдернул свою руку.
Эта боль на его лице мгновенно отрезвляет меня даже от приворотного средства. Я отпускаю его руку и позволяю ей опуститься обратно к нему.
Меня жжет стыд и страх…
Я отворачиваюсь, падаю лицом на подушки, чтобы не видеть страдающего лица Олива, и приглушенно дрожащим голосом говорю:
— Брат! Мне жаль, что я… такой! Искренне жаль. Прости меня, если можешь. Мои чувства сильнее меня… Если можешь, прости…
Это все! Больше мне пока нечего сказать. Надеюсь, он сможет не возненавидеть Алекса сегодня…
Олив поднимается на ноги и молча уходит. Наверное, я все же надеялась на парочку успокоительных слов с его стороны, но их нет, а на душе у меня становится еще более скверно. Теперь он ненавидит меня? Будет сторониться? Воздвигнет между нами стену? Подарит свое сердце спасенной красавице???
Даже не знаю, почему я вспомнила об этой рыжей, но от этих мыслей мне стало еще хуже.
Казалось, жизнь разбилась вдребезги. Всему доброму пришел конец. Я выдала свои безумные чувства, и теперь… любовь между братьями разорвется навсегда…
Я пролежала так больше часа, а потом присела и устало провела по гриве светлых густых волос. Надо принимать какие-то решения и выживать в этом мире. Надо что-то изменить и… стать трезвее.
Я принимаю решение: Олива забыть! Извиниться перед ним уже с холодцой, демонстрируя полный адекват, пообещать, что больше подобного не повторится и… выбросить свое сердце прочь. Чтобы оно перестало чувствовать.
Может, саму себя убедить, что я теперь мужчина? Надо же как-то вживаться в эту роль! Всё, мужчин больше не люблю, впрочем, женщин тоже. Одиночка! Да! Мой статус — одиночка!
Но стало так грустно… Не хочу одиночества! Не хочу такой жизни!!!
Сердце вздрогнуло, но вдруг стало жестче. Хочу его вообще сделать каменным! Окаменённым сердцам не больно!..
* * *
Олив
Безумие! Безумие!! БЕЗУМИЕ!!!
Я вбежал в лес и попытался отдышаться вдали от посторонних глаз.
Безумие! Во мне! Я схожу с ума! Мы с Алексом на пару сходим с ума! Но только он из-за болезни, а я…
Я сегодня безумен весь день.
Когда Алекс вдруг появился посреди нашей охоты на барса, я едва не умер от страха. Его сумасшедшая телепортация, которую он клятвенно обещал не использовать еще двадцать лет назад, проявилась сегодня так легко и непринужденно, как будто она вообще не опасна для него! Этот способ магического перемещения отнимает так много сил, что эльф может подвергнуть себя смерти, истратив их слишком много. А Алекс не здоров. Ему вообще заниматься чем-то подобным абсолютно запрещено!
Но он телепортировался и возник прямо перед диким животным. Мое сердце едва не разорвалось от ужаса, однако… барс повел себя весьма странно…
Потом, когда животное уснуло и я отвел брата в сторону, мне так захотелось его обнять, что я едва стерпел, но дальше стало еще хуже! Он наклонился ко мне, спрашивая о чем-то, даже не притронулся ко мне, и тут вдруг… я увидел его губы так близко… Что-то вскипело ко мне, словно передо мною стоял вовсе не Алекс, а какая-то девушка, и мне впервые в жизни где-то в самой глубине захотелось… попробовать эти губы на вкус!
Сумасшествие! Позор! Гнев на мою голову!
Я тогда от ужаса перестал дышать. Что со мной происходит??? Какие безумные желания начинают приходить в мою голову!!! Это же уму не постижимо!!! Вся моя внутренность начала сгорать от стыда, и я окаменил свое лицо…
Правда, потом отвлекся на рассказ Алекса о браслете амазонок, потрогал рисунок на его коже и… меня снова пронзило. Его любовные феромоны наполнили меня влечением, и я испуганно посмотрел в его лицо. Он снова и снова влек меня к себе, но так невинно и искренне, что я не знал, как его в этом остановить.
Но останавливать нужно теперь и себя тоже!
Мы оба сходим с ума! Может, я тоже заболеваю проклятой болезнью?..
Но самое тяжелое оказалось впереди.
Когда барс обернулся девушкой, с Алексом что-то случилось. Он был, очевидно, расстроен и зол, и я пытался понять, почему. Он стоял в стороне и смотрел с таким раздражением, что я изумлялся. Потом заявил, что до лагеря доберется без коня…
Я уехал и позволил ему это, но сердце мое было не на месте. С ним что-то творилось, а я не мог ни о чем другом думать. Даже заботы о чудом спасенной графской дочери — а у меня уже не было сомнений, что это была Алиса Люмбергнот — не могли освободить мой разум от тревоги за Алекса.
В лагере он появился незаметно. Просто пришел и уснул в палатке. Я заглянул туда случайно и увидел, что он болезненно стонал во сне.
Разбудил его, заставил присесть, но вдруг…
Я видел, что он сам не свой: глаза горят и смотрят на меня жгуче, но затравленно. Я испугался, что его болезнь начала ухудшаться и потянулся к нему, чтобы обнять, но…
Он не хотел, чтобы я прикасался. Наверное, впервые в жизни он отстранился от меня, и мое сердце отчего-то пронзила боль. Что с ним? Мы уже теряем друг друга? Болезнь прогрессирует???
И я не послушался его: протянул к нему руку снова, а Алекс… он просто застонал, как зверь, пойманный в силки, и… прильнул губами к моей руке.
Этот поцелуй просто взорвал мою внутренность. Мне показалось, что мое сердце остановилось, а по телу пробежала сумасшедшая дрожь. Его мягкие губы заскользили по моим пальцам, а я… задрожал, как безумный и… ощутил, что тоже хочу к нему прильнуть. Даже без его феромонов, без искусственного влечения — я, сам, хочу почувствовать своей кожей его кожу, хочу зарыться лицом в его волосы и просто замереть в этом объятии, как будто только так мое сердце обретет покой…
Это ужаснуло меня. Мои собственные желания испугали меня так сильно, что я захотел выдернуть руку, но клятва не дала мене сделать этого. Я пообещал его не отталкивать, поэтому я не смог сбежать… Но хотел убежать уже даже не от него, а от себя самого…
Что с тобой творится, Алекс? Что творится со мной???
Я почти перестал дышать, и он, наконец, посмотрел на меня. Прекрасный, разбитый раскаянием, дрожащий от волнения и душевного страдания — он отпустил мою руку и резко отвернулся. Над ним все еще полыхала его клятва любви, а он горестно прошептал мне:
— Брат! Мне жаль, что я… такой! Искренне жаль. Прости меня, если можешь. Мои чувства сильнее меня… Если можешь, прости…
Он раскаивался в своих чувствах. Он страдал. Также, как и я. Мы оба в смертельной ловушке, которая все сильнее затягивает на нас свои цепи. Мы погибаем…
Я выскочил из палатки, не сказав ни слова. Я не мог поверить в то, что сейчас ощущал: мое сердце вздрагивало от любви. Больше, чем просто от братской любви…
Нет! Это невозможно! Я не опущусь до такого позора! Я лучше умру, чем позволю себе вот так спасовать перед безумием и порочным влечением!
Чувства Алекса — это просто симптомы проклятой болезни, а мои — не знаю, откуда мои, но их точно не должно быть во мне! Я уничтожу их! Выжгу огнем! Я не позволю им возобладать надо мною, потому что… если этот позор завладеет мной, то лучший выход для меня — смерть.
Прости, Алекс! Прости, что причиню тебе боль! Но так не может больше продолжаться! Мы не имеем права… любить друг друга ТАК!..
* * *
Конь подо мной немного нетерпеливо гарцевал. У него сегодня было приподнятое настроение, а у меня — ровно наоборот.
Я была убита, уничтожена, разорвана на части. Внутри себя. Но внешне набросила маску невозмутимости, за которую удалось спрятаться хотя бы на какое-то время.
Сегодняшнее утро, когда Олив повелел всему отряду отправляться в путь, началось с тяжелого и безумно болезненного разговора.
Олив этой ночью не пришел ночевать в палатку. Я всю ночь ворочалась на перинах и страдала от того, что теперь будет. И не ошиблась: брат прямо после рассвета отозвал меня в безлюдное место и печальным взглядом посмотрел в мое лицо.
— Алекс, — начал он, — и голос его предательски дрогнул, а глаза тут же опустились в землю. Но он усилием посмотрел на меня снова, и голубизна его взгляда стала вязкой и темно-синей. — Я пришел к тебе попросить кое о чем, — он замялся, тяжело задышал, нервно сглотнул, а я ожидала самого худшего: его полного отвержения.