А еще – сразу было ясно, что приехавший – синдар. Мягкие русые волосы, покрой одежды, конская сбруя и… нечто большее, чему нет слов в языке и что безошибочно чувствует сердце.
Синдар. Не похожий на обитателей лесов Химлада, как сокол не похож на воробья.
Не просто синдар. Дориатец.
И, кажется, даже не просто дориатец…
Келегорм поклонился – учтиво и как равному.
– Я не знаю, чьи здесь земли – мои или ваши, но костер здесь мой. И потому я, Келегорм, сын Феанора, говорю: будь моим гостем.
Незнакомец спешился:
– Поистине, недаром тебя некогда прозвали Учтивым! Я, Белег Куталион, с благодарностью принимаю твое гостеприимство.
Нолдоры потеснились, освобождая место у костра.
– Я бы предложил тебе разделить хлеб, – сказал Келегорм, – но у нас его немного и мы не ждали гостей. Тот, что остался, – для раненых. Поэтому…
– Поэтому, – мягко перебил Белег, – если ты не обидишься, я могу предложить тебе разделить наш хлеб. Правда, у меня его тоже немного.
И Неистовый не сдержался. Он понимал, что говорит это зря, но… смолчать не мог:
– А как же запреты Дориата на общение с нами?
Белег покачал головой и возразил без резкости:
– Тингол запретил пропускать вас за Завесу. Всё остальное каждый из нас решает сам.
Страж границ Дориата снова улыбнулся – так, будто на ночном небе разошлись тучи и засияли звезды:
– Лорд Аглона, ты сказал, что не знаешь, чьи здесь земли – синдар или нолдор. Не знаю этого и я. У нас с тобой одна граница, и пролегает она не между Дориатом и Аглоном, а между эльдарами и Нан-Дунгортебом. О твоих войнах на этой границе мне известно многое. Очень многое. И я буду рад разделить с тобой хлеб. Если, конечно, ты примешь хлеб от синдара.
Келегорм кивнул:
– Я не питаю неприязни к вашему народу. Мне доводилось защищать синдар Химлада и от орков, и от тварей Нан-Дунгортеба. И скажу тебе правду, перворожденный (не знаю, обрадует она тебя или огорчит): ты не будешь первым синдаром, от кого лорд Аглона принимает хлеб. И еще: я наслышан о твоих деяниях не меньше, чем ты – о моих. Тебе, как никому из эльдар Срединных Земель, я рад.
Они разделили хлеб, и на этом церемонным речам пришел конец. Белег не отказался и от куска свинины, и вскоре разговор потек легко и свободно. Не властитель и перворожденный, а просто – стражи границы. Нолдор, синдар – неважно. Рассказы о схватках, похвальба убитыми чудищами, расспросы о том, как выследить эту тварь, и еще вот такую… а с такой встречался?
Келегорм чуть мотнул головой, и по этому знаку ему принесли арфу. Небольшую, походную.
– Не думал, что, собираясь на охоту, ты берешь ее с собой, – приподнял бровь Белег.
– Как говорят у нас, – Келегорм провел пальцами по струнам, – в случае чего это несколько запасных тетив.
Дориатец рассмеялся.
– Я не так искусен в пении, как брат мой Маглор, – с усмешкой начал было Неистовый, но Куталион перебил:
– А я не слыву знатоком музыки.
Нолдор провел пальцами по струнам и негромко запел:
Черное озеро, тени скользят в нем,
А под обрывом – туман, холодный, белый.
Ночь открывает дороги – по ним идем,
Небо бездонное, темень, туман, туман.
Круг замыкается – мне бы стоять вне,
Только дорога ночная опять ведет, куда – не знаю.
Прошлого не было, будущего – нет,
Небо бездонное, темень, туман, туман…
Белег внимательно слушал, с большим интересом, чем когда-либо внимал изысканнейшим мелодиям Даэрона – но не потому, что нолдорское пение больше нравилось ему. Просто в тихом пении воинов было больше откровенности, чем в любых речах.
Песня кончалась, и охотники вполголоса подхватили последние строки:
Темной звездою опять упаду – вверх,
В небо бездонное, темень, туман, туман.
Они пели всю ночь, передавая арфу друг другу. По очереди и все вместе, и даже раненые негромко вторили хору, больше полагаясь на явственно ощутимое единение, даруемое песнью, чем на силу трав.
– Если позволишь, я бы тоже хотел спеть, – вдруг промолвил Белег.
Келегорм молча протянул ему арфу. Синдар покачал головой: дескать, строй не тот, нечего и пробовать. И запел, глядя в бледнеющее предрассветное небо:
Паутина качнулась под ветром,
Лес осенний притих и промок.
Только хрипло вздохнул без ответа
У опушки охотничий рог.
Только эхо – но где-то над далью
Кто-то древний, неведомый нам
Словно молнией, призрачной сталью
Разрубил горизонт пополам.
Это была песня даже не на квэнья – на более древнем языке, доступном лишь перворожденным. Аглонцы – а все они были рождены в Валиноре – именно теперь ощутили, насколько же они молоды по сравнению с этим светлым улыбающимся воином из Дориата, поющем о первом приходе Оромэ к эльдарам.
Они все учились у Оромэ – одни долго, другие немного – и для них Охотник был – да, Великим, да, могучим, да, много превосходящим любую силу, но – своим и будничным. И тот священный трепет, который был в песне перворожденного, – он был нолдорам странен. Непривычен.
Белег пел, и перед мысленным взором нолдор проходили картины более чем давно минувшего. Сейчас они видели не события, не первые речи Валара и эльдар, а нечто большее – мысли и чувства перворожденных, изумленных встречей со Стихией.
Когда синдар замолчал, еще долго никто не осмеливался сказать и слова.
– Спасибо, – негромко выдохнул Келегорм. – Нам много рассказывали об этом, но никто не давал увидеть – так.
Белег в сто-очередной раз улыбнулся:
– Быть может, в благом Амане это и невозможно было увидеть? Слишком много света?
Неистовый приподнял бровь:
– Ты тоже любишь сумрак?
– Я остался здесь. Это ли не ответ? Я люблю этот край, где мы бились с лихом много веков до вас – и теперь бьемся вместе с вами.
Келегорм покачал головой:
– Я думал, все дориатцы нас ненавидят… За Альквалондэ.
Белег положил свою руку поверх его:
– Не будем об Альквалондэ. Сделанного не вернешь, и ненавистью не избыть беды. Ее можно лишь растравить. Я скажу тебе одно, сын Феанора: вы пришли сюда по крови и это судить… не мне. Но за эти века вы сделали много, более чем много для Белерианда. Это не отменяет прошлого, и всё же…
Нолдор тяжело вздохнул:
– Хотел бы я знать, многие ли из твоего народа дерзнули бы согласиться с тобой?
перворожденный ответил безмолвной улыбкой: то ли – да, многие, то ли – не думай об этом.
– Спасибо тебе, – тихо сказал лорд Аглона. – Если во всем Дориате ты один так считаешь – спасибо тем более.
Тот, не ответив, встал:
– Светает. Мне пора. До встречи, лорд Келегорм. И, если тварь окажется уж слишком сильной, – зови. Я услышу, будь уверен.
– До встречи, Могучий Лук. Зови и ты, если понадобится пара дюжин славных воинов.
Видение второе. Нан-Дунгортеб
Прометей, Люцифер
всё, что ты не успел,
довершат между делом.
Только огненный вал
этот мир разорвал
между черным и белым.
…Тварь бросилась сверху. Этого не ждал ни один из них: что туша вдвое больше коня бесшумно прокрадется по веткам сухих деревьев.
Дирнаур успел оттолкнуть Келегорма, но следующего мгновения – чтобы спастись самому – ему уже не хватило. Коготь чудища вонзился в него.
Неистовый тотчас рубанул по лапе – но плоть твари была словно из камня. Удар другого когтя пришелся почти в лицо, нолдор едва успел отпрянуть, и смертоносное острие скользнуло по мифриловой кольчуге – бесценному подарку Карантира, залогу дружбы гномов Белегоста. После боя Келегорм вспомнит об этом – и не преминет в очередной раз поблагодарить брата… нет, не за дар, а за то, что Мрачный переупрямил Неистового, убедив взять этот доспех.
Но это будет потом, а сейчас почти за каждый удар, нанесенный нолдорами твари, приходилось платить раной кого-то из своих. Райво с разбега вонзил копье в глаз чудищу, но монстр рванулся и древко переломилось. Удар – и тело Райво смято лапой твари.
Мегвен, еще не зная о случившемся с мужем, била из лука – но никак не могла найти уязвимого места на этом теле, словно покрытом броней. В глаз она не могла попасть – мешали свои же, не подпускавшие женщину к оскаленной морде.
…Его просили остаться в стороне – дескать, он никогда не имел дела с такими крупными чудищами, а они разделывались с подобными уже не раз и не два… Он не стал спорить тогда, и сейчас, когда в недвижном еще миг назад лесу яростно металось кровавое месиво из почти неуязвимой твари и израненных нолдор, он рванул из колчана первую стрелу, вторую, третью…
Он расстрелял весь колчан за несколько ударов сердца.
То ли дориатские стрелы были лучше нолдорских, то ли у перворожденного была сила, недоступная младшим эльдарам, а только тварь издохла почти сразу.
Охотники повалились где стояли. Иных била крупная дрожь.
Мегвен держала на коленях труп мужа, не желая поверить в произошедшее.
Те, кто отделался сравнительно легко, начинали спешно перевязывать тяжело раненых. Белег помогал им, чем мог.
Келегорм не возился с бинтами и травами. Переходя от одного раненого к другому, он бесстрастно отсасывал яд, сводил края ран пальцами и на несколько мгновений замирал, своей волей подталкивая замершие было силы пораженного, заставляя заново бороться за свою жизнь.
Белег подумал, что Келегорм сейчас очень похож на собственного деда: Финвэ тоже всегда лечил силой рук, одолевая морок вражьих тварей. Перворожденный хотел было сказать об этом нолдору, но – обоим сейчас было не до разговоров.
– Вот теперь дорогу перенесут все, – от усталости Келегорм говорил резче и суше, чем обычно.
– Все, лорд? – подняла на него безумные глаза Мегвен.
– Прости. Всё, что мы можем сделать для Райво, – похоронить его в Аглоне. Если хочешь.