– Накопилось, – со всё той же усмешкой сказал Мореход. – За столько-то тысяч лет.
Хэлгон подошел к окну. Оно выходило на север, так что свет в этой комнате бывал лишь на рассвете и на закате. Тень от маяка перерезала бухту, словно стрелка огромных солнечных часов.
«И зачем беспечным фалмари нужны солнечные часы?» – мелькнула несвоевременная мысль.
– Владыка. Позволь мне в третий раз спросить тебя: зачем ты меня позвал?
Кирдан сел в кресло в западном углу:
– Я действительно звал тебя помолчать. Или поговорить, если ты стал настолько человеком, что молчать вдвоем отвык.
– Но почему я? Ручаюсь, в Мифлонде немало перворожденных. Они поймут тебя лучше.
– В том, что касается моря, – несомненно. Но ты же знаешь: на воде не остается следов. Для моего народа прошлое – лишь пена.
– Но не для тебя?
– Как видишь. Я не могу жить лишь сегодняшним днем.
Кирдан отпил вина, и Хэлгон последовал его примеру. Вино оказалось сладким, южным.
«Из Дол-Амрота привезли? Вот уж где никогда не был… и вряд ли занесет судьба».
«Правильно, – коснулась его мысль Кирдана. – Незачем огнеглазому ездить в Дол-Амрот. Дела и на севере найдутся».
Стало светлее – солнце клонилось к западу, и его лучи, отражаясь от зеркала воды, причудливо освещали комнату не столько сверху, сколько снизу. Золотые отблески заиграли на тончайшей вязи кольчуги на восточной стене.
Нолдор подошел к ней, вопросительно взглянул на Кирдана.
Тот кивнул: можно.
Хэлгон осторожно взял в руки живое серебро доспеха. Пальцы подтвердили то, что уже поняли глаза: мифрил. Гномья работа. Первая эпоха. Белегост.
Королевский подарок.
И проносятся в сознании картины: Финголфин говорит с Фингоном о том, что их долг – подарить Кирдану доспех, достойный короля. Весть от Фингона к Маэдросу. Карантир на Химринге – хмурится и слова брата слышать не хочет. Под конец мрачно изрекает: «Только потому, что это для Кирдана». Маэдрос говорит о том, что у него есть чем расплатиться с гномами. «Друзьям не платят!» – гневно отвечает Кователь. Кузни Белегоста… или Таргелиона? Кольчуга без гербов и почти без украшений. Но нужны ли такой драгоценности узорочья? У Келегорма была похожая, только совсем простая – Охотник не любил «красивости». Да… а потом дорога Белегост – Таргелион – Хифлум и наконец Фалас.
Легкое удивление Кирдана в ответ: неужели столько бурь и едва ли не ссор ради того, чтобы эта кольчуга появилась на свет?
Мгновенные взблески воспоминаний: орочий ятаган, стрела, еще что-то…
«Она мне редко спасала жизнь… ты же понимаешь: я в битвы не спешил. Я не герой – и фалмари не герои».
Да, не герои. Но именно к нему Фингон прислал Гил-Галада, зная: здесь мальчик будет в большей безопасности, чем даже в сокровенном Гондолине. А потом и гондолинские беженцы…
…заходящее солнце алым сполохом ворвалось в комнату. Восточная стена вспыхнула.
Знамена. Уцелевшие. Крамольная мысль: и как ткань не истлела за века?
Последний осколок Гондолина.
Беглецы уносили только то, что на себе. Знамя – не дом, его вынести несложно. Всего лишь обмотать вокруг тела. И потом не сорваться в пропасть, когда Глорфиндэль и другие встанут на пути балрогов.
…и где-то там, в толпе – Аллуин и Эльдин. Он уже взрослый, он хочет вернуться, биться, пасть героем, но гневный окрик отца: «Живи ради нее!» – заставляет его идти вперед.
То, самое первое осанвэ между отцом и сыном, ни разу не видевшими друг друга.
Хэлгон осушил кубок одним глотком.
Спросил вслух, чтобы вернуться из прошлого в сегодняшний день:
– Я в гондолинских гербах не разбираюсь. Знамя Дома Золотого Цветка тут есть?
Кирдан покачал головой.
Ну да. Должен был сообразить: это знамя Глорфиндэль нес сам. Не сохранилось.
…уплывают. Корабли уходят на запад, унося тех, кто устал от смертного мира. От мира смерти. Они расстаются не с землей – со своим прошлым. Ужасным и славным, но слава не значит ничего, когда память о ней неизбежно оборачивается новыми слезами или безмолвным горем.
Они оставляют свою память на этом берегу.
Там, в Благословенной Земле, погибшие мужья, отцы, сыновья – быть может, они уже вышли из Мандоса и ждут их? И скажут: как же вы долго! Или – еще нет, не вышли, но ведь выйдут. И не нужны эти обломки некогда подаренных украшений и шелк изодранных знамен. Это смерть, воплощенная смерть любимых. А там, в Благом Краю – жизнь. Жизнь вместе.
Они оставляют память здесь.
Оставляют – ему.
Кирдан поднимает объемистый ларец. Ставит на стол, откидывает крышку.
Хэлгон перебирает эти обломки воспоминаний.
Битв, которых он не видел, – захват Хифлума, падение Гондолина, штурм Гаваней… Ужас, боль, отчаянье.
Когда взяли Аглон – было не так страшно. Всё-таки в Аглоне почти не было женщин. А те, что были, – они как Мегвен. Не с оружием в руках, так по духу воительницы.
Короткий вопросительный взгляд: «Эльдин оставила что-нибудь? Есть здесь?»
Кирдан качает головой.
– Это хорошо, – говорит Хэлгон вслух. – А то бы я выпросил у тебя. Но зачем, в самом деле?
Постепенно темнело, и Кирдан зажег лампу. На это чудо ювелирного искусства, висевшее посреди комнаты, нолдор обратил внимание только сейчас: она же сделана не так и давно, во Второй эпохе, делали гномы… ну чему тут удивляться? Хотя работа хороша!
Это была хрустальная сфера, наполненная огнем. И по ней плыла искусно сделанная ладья. Крохотный кораблик действительно двигался – медленно, незаметно глазу.
В ответ Кирдан впервые за весь этот день улыбнулся: «Вторая эпоха – слишком поздно и неинтересно? А что ты скажешь вот на это?»
Он снял с полки многоглавый кристалл – таким хорошо лист прижимать при письме. Дымчатый кварц выглядел необработанным… только вот в силуэте этой друзы было что-то неуловимо знакомое. Линия вершин… дальний горизонт… если встать лицом к северу… нет, к северо-востоку…
Это было изображение гор Хифлума! Точное, до последней седловины перевала.
Но как? Камень казался природным. Неужели был найден вот таким?
«Дотронься, – чуть лукаво улыбнулся Корабел. – Только в руки не бери, а то уронишь ненароком».
Камень всё-таки был обработан. Лишь в нескольких местах, бережно, филигранно.
И эту руку Хэлгон узнал.
Руку того, кого никогда не называли мастером.
И снова в памяти всколыхнулось: «Как ты посмел привести ее сюда?! Я оставил ее в Тирионе, там безопасно, там ей ничего не грозило, а ты ее повел мало того, что в Эндорэ! Ты ее повел через Лед! Она могла погибнуть!»
И кровь стыда вновь прилила к щекам, будто вчера наговорил сыну Финвэ всё это.
«Ты прямо так на него и накричал?!» – изумился и едва не расхохотался Кирдан.
«Так… и еще лучше чем так, – опустил голову Хэлгон. – Как они все меня за это на мелкие кусочки не порезали, я до сих пор не понимаю. От смеха, наверное».
«Покажи. Пожалуйста. Клянусь, я сохраню тайну!»
Хэлгон решал недолго: уж слишком непохож был на себя Корабел сегодня днем. Мрачен, насмешлив… что стряслось у него? А сейчас непривычно весел. Что ж, пусть смеется. Нолдор и сам не мог без смеха вспоминать ту историю…
Туманы прошлого
В свой дом с Тирионе он забежал лишь взять несколько инструментов, забытых в спешке сбора в Форменос. Сейчас, когда на Аман пала Тьма и приходилось не выпускать факел из рук, улицы, по которым он ходил веками, предстали совершенно иными, незнакомыми и чуждыми.
А в доме кто-то был – огонь чужого светильника скользил в окнах.
– Ты?! Почему?
…когда он собирался в Форменос, они даже не простились: рассорившись, она ушла в дом родителей и не желала слышать его.
Сейчас же Эльдин сказала, как о само собой разумеющемся:
– Мне надо было иголки забрать. И еще сушеные яблоки: в дороге пригодятся.
– В какой дороге?!
Она посмотрела на него с сочувствием, как на зверюшку, поранившего лапку:
– В нашей. Мы же уходим.
– Это мы уходим. Мы! Понимаешь: мы!!
– Понимаю: мы.
– Ты никуда не идешь! Ты остаешься.
– Я иду с тобой.
– Я иду на войну. Там не место женщинам. Ты остаешься здесь.
– Но Эльгон…
– Хэлгон!
– Что?
– Мое имя теперь – Хэлгон. После Форменоса у меня не другого имени.
– Эльгон, Хэлгон, хоть Эаргон – какая разница! Мы уйдем вместе.
– Я сказал: нет!
После столь внятных и убедительных объяснений он засунул в мешок пару тисков разной длины и выбежал.
Эльдин усмехнулась ему вслед – не столько сердито, сколько сочувственно: в спешке он не взял с нее слова, что она останется. И раз она ничего не обещала, то поступит так, как считает нужным.
…пока оба воинства – Феанора и Финголфина – шли по Аману, она старательно держалась в толпе. Потом, когда их оставили в Арамане… тогда стало проще. Уже не нужно прятаться.
…воинство Финголфина хлынуло в Хифлум, и это было безумным смешением ненависти и радости. Несмотря на старательно взлелеянную вражду и гнев, расцветший за время пути через Лед (а вы говорите, во льдах не цветет ничего… цветет, и пышным цветом!) – несмотря на всё это, многие воины Первого дома рвались на северный берег: узнать, дошел ли друг. Спутникам Финголфина было проще: они без помех шли на южный, узнать, не погиб ли…
Хэлгон оставался в стороне от этой суеты, он был спокоен и почти горд: ведь его жена – в безопасном Тирионе, он так хорошо всё продумал заранее, ему не нужно тревожиться за нее. Вот, даже лорд помчался на северный берег – узнать, как Аредэль, а он, простой дружинник, может спокойно стоять в дозоре и не беспокои…
Знакомое осанвэ коснулось его сознания.
…как только его сменили, он помчался на северный берег, не веря, всё еще не веря, что она действительно здесь, что она нарушила его запрет, нарушила свое обещание, что она осмелилась рисковать жизнью, хотя он ей запретил, внятно запретил это!
Эльдин действительно была там. Живая, только очень бледная и исхудавшая. И Хэлгон, не тратя время на очередную ссору с ней, помчался искать Финголфина. Его бешеный порыв восхитил бы сейчас самого Келегорма (но тот был занят долгожданной перебранкой с Аредэлью и пропустил сие достойное зрелище).