– Не всё ли равно, где лежать телу? – зло спросила Мегвен.
– Хорошо. Оставим его здесь. Лес сухой, выйдет отличный погребальный костер. Заодно и мелкую нечисть пожжем.
– И это всё, что ты мне можешь сказать?!
– Мегвен! – гневным окриком. – Мне некогда думать о мертвом. У нас ранены все, трое – почти при смерти. Я ничем не могу помочь Райво. Я ничего не могу сделать для тебя. Мое дело – жизнь, а не смерть. Мое дело – они, а не ты. Кстати, что с твоей рукой? дай…
– Уйди!
– Это яд, Мегвен. Дай…
И тут ее обхватили крепкие руки дориатца.
– Достойная воительница слишком много разговаривает, – сказал Белег, кивнув Келегорму: дескать, я держу крепко, ты можешь заняться ее раной.
Мегвен извивалась в их руках, словно ей грозила смерть от того, что рану очистят от яда и помогут плоти зарасти. Потом, осознав свое безрассудство, женщина безучастно замерла, равнодушная к тому, что с ней делают, и покорно позволила наложить травы и перебинтовать.
Келегорм, Белег и несколько легко раненых собрали сушняк, положили на него тело Райво и подожгли.
– Нам будет не хватать тебя, – проговорил лорд Аглона, поджигая костер.
Они ехали небыстро, везя раненых.
– До первой травы, – объяснил Келегорм Белегу. – Земля им поможет. Просто земля – после пыльных камней Нан-Дунгортеба.
Синдар понимающе кивнул.
На северо-западе за их спинами полыхало зарево. Сухой лес хорошо загорается – особенно от погребального костра.
– Мы не в первый раз жжем его, – Неистовый мотнул головой назад, – а он всегда почти тот же. Древние сухие деревья и никаких следов пожара. Может быть, этот лес вырастает сразу мертвым?
Перворожденный вздохнул, не ответил.
Нолдоры спали в высоких росных травах, прижимаясь к земле словно к возлюбленной. Арда принимала в себя их боль, ужас, горе.
Дозорных не выставляли – здесь уже были безопасные места. Впрочем, трое в лагере не спали всё равно: Мегвен, всхлипывающая тихонько – чтобы не разбудить других, Белег, решивший, что хоть один дозорный не помешает, и Келегорм, борющийся за жизнь троих умирающих.
Внешне он не делал ничего – сидел рядом с раненым, держал за руку, иногда пробегал пальцами по его лицу, прикладывал ладонь к груди… Но лицо Неистового было сведено, губы сжаты, и Белег видел, что внук Финвэ сейчас выдерживает битву не меньшую, чем схватка с чудовищем.
Дориатец не решался предлагать помощь, кроме как целебными травами, которые всегда носил при себе. Что жизнь для нолдора – то синдару беда.
Дольше всего Келегорм просидел над Дирнауром – и ближе к утру Белег с удивлением расслышал, как лорд Аглона зло бормочет себе под нос примерно следующее: "В нач-чале был Эру, что в Арде з-з-зовется Ил-ллл-луватар. И пер-рррвыми он создал Айнур, что б-были с ним прежжжжде всего..." Звучало всё это как решительное обещание убить, причем самым жестоким и изощренным образом.
– Уф… – сказал Неистовый, закрывая лицо руками.
– Что? – испугался Белег.
Келегорм покачал головой: дескать, всё в порядке, не волнуйся. Потом повалился в траву.
Синдар подсел рядом, протянул ему флягу.
– Что там? – одними губами спросил нолдор.
– Вода, – улыбнулся Белег. – Вода из родников Дориата. Надеюсь, она не пойдет тебе во вред?
– Давай. То есть… спасибо.
Келегорм приподнялся и стал пить жадно, проливая.
– Выживут? – осторожно спросил Белег, забирая пустую флягу.
– Куд-да они у меня денутся! – усмехнулся лорд Аглона. Эта недобрая усмешка напомнила перворожденному ту необычную речь, и он решился спросить:
– Я слышал, что ты взывал к Эру, но как-то странно…
– Я? К Эру?! Взывал?
– Ну да. Когда лечил Дирнаура.
– А, ты об этом… Я ругался.
Перворожденный посмотрел на него так, будто нолдор только что показал ему, как закрывать глаза ушами... или нечто столь же немыслимое.
– Ругался, упоминая Эру?!
– А что такого? – теперь уже не понял Келегорм.
– Но это… это же… – Белег не мог найти слов для объяснения того, что было ему так же привычно, как дышать.
– Так ты веришь в благость Эру?! – с неожиданной злостью спросил Келегорм. – Веришь – после этих тварей?!
И, не дав дориатцу возразить, заговорил с гневом:
– Благой Эру, о да, как же! Говорят, он позволил Морготу первому спуститься в Арду, – вот уж великое благо! Добрые и милосердные Валары увели эльдар от бед в Аман – и первое, что произошло там, была смерть Мириэли. Благой Край! – отец жил с болью и ненавистью и нас воспитал в ней же. А мудрейший Эру не препятствует освобождению из Мандоса Моргота, благой Эру допускает существование Унголианты и вот этих тварей, которые убивают лучших из нас, а если бы не мы – пожрали бы половину Белерианда, превратили бы Химлад в часть Нан-Дунгортеба! Вот она – благость Эру! Спроси у Мегвен!
Белег положил руку на плечо Неистовому, попытался улыбкой умерить его ярость:
– Ты не понимаешь. Арда – не игрушка Эру, это свободный мир, в котором…
– …в котором негодяй всегда силен и решителен, а добрый мудрец горазд только рассуждать! У Валар был праздник, когда Моргот и Унголианта уничтожили Древа и убили нашего короля! Праздник!! – когда уже всем было ясно, что Моргот солгал, раскаявшись!
– В тебе говорит горе. Но мудрость Эру…
– Где, где она, эта мудрость?! Покажи мне ее! Мудро – допустить Диссонанс в самом начале? Мудро – позволить собственному порождению нарушить свой замысел… говорят, благой замысел, так? Мудро – пустить Мелькора и этих тварей в Арду?!
– Не нам судить о промысле Эру. Он выше и больше…
– Величие Эру, недоступное нам, простым эльдарам! Да, конечно, он велик – только, сдается мне, Моргот тогда, в Начале, просто одолел его, а все высокие слова о свободе и пути Арды – лишь для сокрытия страшной для Светлых истины!
– Ты не причисляешь себя к Светлым?
– Мы прокляты. Тебе это должно быть известно.
– И вы гордитесь этим?
Келегорм его не услышал:
– Наш отец первым заговорил о бессилии Валар. Стихии Мира не рискнули встать на нашем пути потому, что просто испугались нас. Испугались Пламени.
– Ты… действительно считаешь, что Валары испугались твоего отца?
– Так же как Эру был бессилен перед Мелькором!
Белег покачал головой, не зная, как ему отвечать на такое. Заговорил с осторожностью:
– Келегорм. Я невовремя завел этот разговор. Ты измучен – боем, целительством, потерей друга. Ты…
– Хм. Хочешь сказать, я не соображаю, что говорю? Мы можем продолжить наш спор об Эру когда угодно. Я скажу тебе то же самое. Всё, что я видел с рождения, убедило меня: Эру или далеко не благ, или вовсе не всемогущ. Или… говорят, что всё свершается к его славе и любое зло рано или поздно обернется добром. Если так – нам незачем корить себя за Альквалондэ: даже Резня послужит добру. И славе Эру.
Перворожденный спросил с печалью в голосе:
– И ты сейчас говоришь не в сердцах?
– Нисколько.
– Мне страшно, Келегорм. Страшнее, чем перед тварью. Сможешь ли ты одолеть то Искажение, что живет в тебе самом?
– Искажение, – зло усмехнулся тот. – Скажи мне это кто другой, я бы назвал его беспомощным ягненком в стаде, которое пастух гонит – то ли на пастбище, то ли на бойню.
Он посмотрел на Белега и добавил примирительно:
– Что отвечать тебе – я не знаю.
Перворожденный улыбнулся:
– Ничего не отвечай. Просто выслушай. Я не буду даже пытаться опровергнуть твои речи – в спорах ты искуснее моего. Я просто хочу тебе рассказать, как видим Эру мы, не имеющие отца и матери.
Келегорм молча кивнул.
– Представь: ты стоишь в поле в солнечный полдень. Ты щуришь глаза: на солнце смотреть слишком больно. Но и зажмурившись, ты точно знаешь, где именно сейчас солнце.
– Я понял тебя, – согласился сын Феанора. – Но, видно, я стою в этом поле в пасмурный день. Или в безлунную ночь.
Видение третье. Аглон
И вели нас дороги, дороги,
Что казались темней и темней.
Мы пьянели не только от крови
И теряли не только коней.
– А Химлад заметно поскучнел за последние годы, – сказал Келегорм, садясь у костра и беря из рук Дирнаура рог с вином. – Тут уже не поохотишься. Здешние синдары перестали ожидать беды каждый день.
– Я давно хотел спросить тебя, – заговорил Белег, – зачем тебе всё это? Ради заботы о синдарах? не верю.
– А я и не стану убеждать тебя. Просто… понимаешь, я давно смотрю на Химлад как на свою землю. Это не значит, что я здесь повелеваю всем и всеми. Это другое: я не допущу, чтобы по ней разгуливали враги.
Он осушил рог.
– И только? – прищурился дориатец. – Или ты уже и Нан-Дунгортеб счел своей землей?
Келегорм покачал головой:
– Нет, конечно. Просто… отец научил нас всех вечно состязаться с самими собой. Вечно пытаться превзойти себя. Ставить недостижимую цель, достигать ее – и снова, снова… Ни на миг не позволять себе покоя.
– И ты скорее умрешь, чем остановишься? – улыбнулся Белег.
– Разумеется.
– Так куда же Келегорм Неистовый помчится дальше? Какие еще чудища окажутся жертвою его состязаний с самим собой?
Нолдор усмехнулся:
– Ты удивишься: сейчас я возвращаюсь в Аглон.
– Что случилось?
– Ничего, решительно ничего. Просто иногда надо бывать дома.
Он помолчал и спросил:
– Поедешь со мной? Я был бы рад такому гостю.
Белег на миг задумался, потом кивнул:
– Когда приглашает лорд – неучтиво отказываться.
Келегорм прищурился:
– А если приглашает не лорд, а друг?
– Тогда тем более. Я только предупрежу своих.
– Послушай, – вдруг нахмурился Неистовый. – А Тингол не…
– Тингол запретил впускать вас в Дориат, а не нам общаться с вами.
– Белег, скажи честно: Тингол не разгневается на тебя? Если да – не езди в Аглон, я всё пойму и не обижусь. Лишь пожалею, что опрометчиво позвал.
– Мы с Элу как-нибудь договоримся, – улыбнулся перворожденный.