Если ворон подлетел к бойцу, да еще и на руку сел, то любому понятно, с какой вестью и что делать дальше.
Волкам больше не пробраться, да и не подобраться к границе. Их заранее перехватят.
– Аравир. – Хэлгон хмурится. – А что ты думаешь делать с пещерами мертвых?
– Они все похоронены, – не понимает вопроса вождь.
– Я не о людях. Я о сундуках.
– Но…
Как забрать что-то у мертвых? у погибших такой страшной смертью?
– Их серебро принадлежит не им, – твердо говорит Хэлгон. – Как и ваше – не вам. И твоя Диниль лишь надевает и хранит ожерелье Кирдана, но не хозяйка ему.
И не возразишь. Но согласиться еще труднее.
– Аравир, эти украшения – казна Арнора. Запас на день, который будет чернее этого, и я сейчас твердо уверен, что он придет. Аранарт был слишком хорошим пророком! он предсказал нам сегодняшний кошмар во всем, кроме варгов, а значит – придет час, когда Арнору понадобится всё его серебро. Надеюсь, что он будет нескоро…
– Н-да уж.
– Аравир, вы во мне хотите видеть друга Аранарта, видеть того, чьими устами он будет говорить после смерти. И я не истории рассказывать вам буду! Вот его воля: это серебро Арнора, и оно должно быть собрано.
– Будет, – отвечает Аравир.
Не Хэлгону. Тени великого предка отвечает.
– И надо понять, куда его собрать. Там много, это не тот груз, что унесешь на себе в числе прочего.
– Решай ты, – вождь хмурится, он не хочет иметь дела с серебром мертвых.
– Решать надо вместе, – отвечает нолдор. – Вместе и с Арагорном. Убить могут любого из нас. Меня тоже. А место должно быть таким, чтобы спустя века могли взять.
Какое-то время вождь размышляет.
– Закопать у ног Стоячего Тролля? Приметнее места – так, чтобы спустя века, – я не знаю.
Арнор, сверкая глазами от ненависти, ждал весны.
Времени появления волчат.
Опытные воины, сколь могли, осаживали молодых: ненависть опасна и гибельна, а варги за эту войну становятся хитрее и опаснее. Но кто бы осадил тех воинов, что жаждали мести, несмотря на весь свой опыт…
Парами и тройками спешили следопыты в предгорья – искать логова.
Хэлгон с Арагорном были в их числе.
Юноша был спокоен. Терзания, которые мучили его год назад, были словно не с ним. Или с ним, но в глубоком детстве.
Всё, что произошло до этой осени, было то ли не с ним, то ли в глубоком детстве.
Варги стали другими. Год назад помет на полдюжины был редкостью, а теперь – большинство, и есть по семь, по восемь.
Найти стало труднее. И похоже, что их меньше: всё-таки повыбили.
А еще – и раз, и другой логово охранял самец.
– Чем сильнее мы бьем варгов, тем умнее они будут, – объяснял Хэлгон на привале. – Закон охоты: выживает самый опасный. Могучими их сделаем мы, никаких волколаков уже не понадобится.
– И как же быть?
– Как есть, – пожал плечами нолдор. – Просто помнить об этом и быть готовым к том, что станет хуже.
– Но и нас эта война сделает сильнее.
– И нас, – откликнулся нолдор. – Если мы сейчас поторопимся назад, то успеем уйти раньше, чем стаи начнут сбиваться.
– А если найдем еще одно-два логова? – подался вперед Арагорн.
– Тогда у тебя будет шанс начать учиться призывать силу Владыки. Ты готов к этому?
Они возвращались, и Хэлгон сказал, как об очевидном:
– Наш след возьмут. Мы поводим их петлями, время собраться у тебя есть.
– Но как? Я помню то, что ты пел…
– Зато я нет. Это были просто слова.
– Тогда как, Хэлгон?!
– Спроси у своего сердца. Ты взываешь к Владыке, не я.
– А как я пойму, что нашел отклик?
– Так же, как учился мечу. Когда делаешь правильно, чувствуешь это.
A súle, mana i nalláma i rómo?
Ветер, где эхо Рога?
Ветер, ты мчишь от моря до Мглистых гор и обратно, в твоих потоках парят орлы, вестники Манвэ, ты сметаешь паутину лиходейских чар и черного отчаянья, ты в предвечные времена разносил глас Валаромы, а сейчас подхватываешь эхо наших рогов.
Ветер, где эхо Рога? – и ветер выдохнет «Верность».
A oroni, mana i nalláma i rómo?
Горы, где эхо Рога?
Горы, вы словно резцом рассекли наши равнины, гордо взирая с высот на слабых. Вам ли не помнить, как пел Валарома и звенели копыта Нахара? Словно игроки мяч, перекидывали вы эхо, отовсюду обрушивая его глас на тварей!
Горы, где эхо Рога? – и горы грянут «Стойкость».
A síri, mana i nalláma i rómo?
Реки, где эхо Рога?
Барандуин и ты, Сероструй! Сгинувшие Сирион и Гелион! Далекий Андуин, река судеб Гондора! В ваших струях – песня Ульмо, и ни в прошлом, ни ныне не подвластны они вражьему колдовству. Ульмо и Оромэ – вот два Валара, что не оставляли Срединные Земли, даже когда за Пелорами засиял Валинор.
Реки, где эхо Рога? – и реки ответят «Упорство».
A nandi, mana i nalláma i rómo?
Долины, где эхо Рога?
Долины, тяжелодышащая грудь Арды, где укутавшаяся в леса, где доверчиво открытая ветрам, где защищающаяся скальниками. Наша земля, и вода в заводях черна от дунаданской крови, и ушедшей, и уйдущей в нее. Наши рога – отзвук Валаромы, мы сами – искры копыт Нахара, сила Владыки – в нас.
A nandi, mana i nalláma i rómo? — nandi quétar "Vala".
Долины, где эхо Рога? – долины промолвят «Сила».
Арагорн не помнил схватки.
Только начало, когда Хэлгон крикнул ему «На скальник!», а потом…. он не видел варгов, он чувствовал их, как чувствуешь пиявку, если она всосется в твое тело. Эти твари были уродливыми мерзкими пиявками на теле Арды, их надо было стряхнуть, раздавить, уничтожить…
Он это делал, как мог.
…Хэлгон разжег огонь, свернул котелок из бересты, вскипятил воды, бросил туда горсть сосновых игл: не самый вкусный напиток, но сейчас будет кстати. Арагорн, дрожа как в ознобе, стал пить это варево.
Юноша потихоньку оживал, хотя был бледен и очень слаб. Сил идти не было.
– Тебе шкура нужна? – спросил нолдор.
– Шкура?
Внизу лежали мертвые варги. Убиты они были стрелами эльфа, но видно, что не осмелились приблизиться. Песнь задержала и ослабила их.
– Шкура… не знаю. Нет… – зубы юноши застучали, и он отхлебнул питья, пока горячее. – Шкуру носят, если один на один, а я… нет.
Нолдор пожал плечами: нет – ну и отлично, меньше хлопот.
Да и держаться подальше он хотел от тех, кто носит волчьи шкуры.
* * *
Шли годы, складывались в десятилетия.
На поселки больше не нападали, но каждый дунадан от двухлетнего малыша знал: волколаки когда-нибудь обретут новые тела. День гибели может придти снова. Через неделю. Через год. Через двести лет. Готовым нужно быть сейчас.
Вороны-разведчики были большим подспорьем на границе. Ручные, вырастившие птенцов, с желтых клювов привыкших прилетать к людям. Иные так и дружили семьями: семья дунаданов – семья воронов.
Варги… их становилось меньше, но они перенимали волчьи повадки. Время, когда логово охраняла только самка, безысходно ушло в прошлое. Теперь там ждало несколько самцов, а иногда и другие самки, из тех, что сами без детенышей. Каждая весна забирала жизни дунаданов. А вернувшиеся приносили волчьи шкуры – то на себе, как плащ, то на покрытых шкурой рогатинах несли раненого.
Арагорн стал совсем взрослый, превратился в молодого красивого мужчину. Уроки Хэлгона пошли ему впрок, логова варгов он чуял, как никто, так что ходить они с эльфом давно стали порознь: неразумно держать вместе двух лучших бойцов. Сколько-то раз, сначала вместе с нолдором, а потом и без него, сын Аравира прибегал к Песни: хоть и ненадежное оружие против варгов, но когда с тобой хороший лучник, а ты сосредоточен так, что не видишь схватки, – жизни оно спасет.
Спустя полвека с той страшной осени война заметно обмелела. Они всё-таки повыбили варгов.
Уцелевшие полагались уже не на зубы и когти, а на хитрость – их логова было не найти, или они были в орочьих землях. Весной охотники всё чаще возвращались с пустыми руками.
А волчьи стаи на Пустоземье оказывались именно волчьими: зверям снова стало где охотиться.
– Я скоро женюсь, – сказал Арагорн.
На влюбленного он походил примерно как заяц на орешник.
– Раудрес? – нахмурился Хэлгон.
– Ну да.
– Но ты не любишь ее, – негромко возразил нолдор.
Дунадан пожал плечами:
– Полюблю. Потом.
– А она тебя?
Хэлгон знал ответ, но всё-таки не мог не спросить.
– И она. Потом.
– Но сейчас?
Арагорн посмотрел на нолдора с искренним непониманием:
– А зачем? У нас всё впереди.
Ответом ему был столь же растерянный взгляд. Сейчас человек и эльф говорили на разных языках.
Арагорн отвернулся к лесу и заговорил, с трудом подбирая слова, будто действительно – на чужом наречии.
– Она мудрая… и сильная. Она добрая… я знаю, это незаметно, но… это так. Она будет прекрасной матерью… наши дети будут знать, что она очень-очень добрая… на самом деле. И она… она красивая. Когда улыбается. Ты же ее видел.
– Да, видел. – Хэлгон не скрыл глубокий вздох.
Он не только видел Раудрес, но и немало разговаривал с ней: она по праву считалась одним из лучших знатоков древних сказаний, и живой участник тех событий был для нее находкой. Где Арагорн разглядел в ее характере доброту, нолдор не ведал: у этой девушки нрав был резким, молва о ней – не лучшей (иные шепотом сравнивали ее с горным троллем), ее лицо не отличалось ни правильностью черт, ни миловидностью, хотя глубокий ум и вдохновенные глаза, когда она говорила о древности, делали ее действительно много красивее обычных дев. Улыбается? Ну, может быть и улыбается. Арагорну виднее.
Дунадан ответил на этот вздох холодно:
– Ну и потом, я выбираю не только жену, но и помощника. Когда я стану вождем, в мое отсутствие она…
– Мне рассказывали, как Хеледир стремилась править вместе с мужем, да и ее невестка. Но и Риан была просто женой, и твоя мать тоже.
Арагорн повернулся к нему, присел на корточки, как в детстве, заглянул в лицо: