Тот побледнел.
Келегорм посмотрел ему в глаза:
«Ну, Хэлгон, если я попрошу, чтобы ты отдал мне свое тело – отдашь?»
Тот ответил, глядя в землю:
– Отдам. Ты знаешь.
Холодно. Рассветный ветер. До костей пронизывает.
Призрак кладет руку на плечо живому:
«Знаю. И вот поэтому я приказываю тебе: отпусти меня – и больше ни-ког-да не зови. На мне слишком много крови эльдар, чтобы я взял на себя еще одно, самое страшное преступление».
Утром Хэлгон объявил, что уходит. Сказал очень убедительно: он почти в порядке, он нужнее Форносту, он воин и его место в бою, а не среди лекарей. Эту резкую перемену в нем все легко объяснили смертью Дорона – спешит отомстить за товарища.
На самом деле нолдор спасался бегством. После разговора с Келегормом оставаться в этой башне было просто опасно: как не думать о нем?! А думать нельзя…
Несколько дней пути западными предгорьями – и вот уже скоро Химринг. То есть Форност. Гм, лорд прав – он ударился головой слишком крепко.
Он для себя уже всё решил. Если кольцо осады сомкнуто – или… не хочется даже думать, но ведь и Амон-Сул казалась незыблемой… или Форност взят, то он просто бросится на орков. Заберет с собой сколько сможет. Жаль, что всё кончится так рано. Но он больше никогда не потревожит Келегорма призывом. Это хорошо.
Арнор пал. Он, Хэлгон, погибнет вместе с ним. Лучшая смерть для воина.
Остались последние отроги Ветреного кряжа. Хэлгон не стал их обходить, он, повинуясь наитию, взобрался на склон… что там? Осада? Форност в огне? Руины?
Песня.
Привычная морская песня, мерный и непреклонный ритм, заставляющий руки двигать весло не медленнее и не быстрее, не ведать усталости, будь хоть два и три дня в пути без перерыва, без капли сна, если прикажет капитан.
Тело Хэлгона, едва заслышав привычный ритм, подчинилось ему, руки и ноги заработали быстрее, боль ран отступила, и нолдор преодолел остаток подъема настолько быстро, что и удивиться не успел.
Отряд фалмари был небольшим – но шел через вражеское войско как корабль, рассекая…
Рассекая.
Кровавая пена летела во все стороны.
Орки разбегались в ужасе, в давке попадая под мечи своих же, а люди в скомканном строю уже не могли биться так, как раньше. Да и мерное движение вперед этих эльфов в доспехах серебра и синевы лишало мужества даже самых дерзких.
Кирдан прислал помощь.
Равнина от гор до Форноста была свободна. Арнорцы, воодушевленные отвагой фалмари, отбросили врага к востоку… дальше, дальше.
Дойти до города было просто. Смерть в бою откладывалась на неопределенный срок. Он, Хэлгон, нужен князю.
И прежде всего надо узнать, какому именно князю.
Жив ли Арвелег?
У ворот он привычно сунул руку в поясной кошель, достал брошь-звезду... и только потом запоздало удивился: сколько всего случилось, а кошель на месте и звезда при нем. Знак Маллора открыл перед ним все двери, словно не было этой войны, словно они всё еще называли битвой стычки с Рудауром отряд на отряд.
Он велел пропустить его к князю и, войдя, увидел Арафора.
Юноша был очень похож на деда – на того, с кем нолдор некогда ходил в посольство к Элронду. Те же черты лица, еще не успевшие загрубеть. Тот же пытливый взгляд, еще не ставший холодным и мрачным.
Та же светлая радость при встрече – несмотря на всё.
…о гибели Арвелега нолдору расскажут позже. О том, как отряд князя был окружен, когда пала Амон-Сул. Как арнорцы бились до последнего.
Мертвый против мертвецов
Шли века. Но они с Хэлгоном ходили разными путями – время давно перестало существовать для эльфа.
Время заполнено или событиями, или людьми.
Событий за последнюю тысячу лет было всего два. Долгая Зима и Лютая Зима. Обе как будто бы произошли сами собой – мало ли бывает необычных зим, но эти две врезались навсегда и в память бессмертных, и в память людей, передаваемую рассказами больше, чем летописями, и… да, и в карту врезалась Лютая Зима. В карту, на которой больше не было Тарбада, снесенного взбесившейся рекой.
Нет, эти зимы не были прихотью природы. Они были творением заклятого врага Арнора, который больше никак не обнаруживал себя на севере, только вот Кольцом Моргота искусно пользовался по-прежнему, и насылать морозы умел как никто другой…
Но, как ни ужасны были эти Зимы для людей, для эльфа они не шли в сравнение с гибелью Артедайна… да и с первой ангмарской войной тоже. Отчасти потому, что он знал обо всем заранее, чувствуя силу Моргула, а еще – потому что не сомневался: дунаданы выстоят. Нет, Великие Зимы не были для Хэлгона такими событиями, чтобы ими наполнить время. Хотя Тарбад жалко, да.
Время может быть заполнено людьми. Это Хэлгон знал, как никто другой. Такими и были для него все две тысячи лет, проведенные здесь: князья Артедайна, Арведуи, Аранарт, Арагорн, Араглас. И «потом». Всё, что было после Арагласа. Эльф строго следил, чтобы больше не привязываться ни к кому и никогда. Со всеми ровен, приветлив, по приказам очередного вождя бегает, если считает нужным, ходит куда сам пожелает, если считает нужным, о прошлом расскажет в подробностях, если… и нк скажет ни слова – тоже если. И все довольны.
Следопыт ходит по Пустоземью, век проходит за веком… им не по пути.
«Неспокойно» и «непонятно» – эти два слова погнали Хэлгона на юг в начале октября.
Передал через вестовых, что уходит «к Ривенделлу или даже южнее, пока сам не знаю», и неспешно пошел. Когда охотишься на смутную тревогу – торопиться нельзя.
Золотое великолепие лесов, прозрачно-оранжевые папоротники и царственные мухоморы под ними, горделивый рев оленей и бег косуль по пожелтевшим лугам, полнозвездное ночное небо, с которого срывалась то одна, то другая искра, узоры туманов, прекрасных в сиянии полной луны, – всё это сейчас волновало нолдора не больше, чем какого-нибудь хоббитского фермера, который смотрит на небо только чтобы узнать, не будет ли завтра дождя.
Хэлгона интересовали ненастья иного рода.
Вспоминалась Амон-Сул. Поражение, гибель башни, как сейчас ощущалась черная воля назгула, ударившая в нее… прошлое не из приятных. Но хуже всего было другое: та ночь, тот разговор, который веками изгонял из памяти и был уверен, что изгнал, заставил себя никогда больше не думать об этом, но снова и снова он – как живой, и идет рядом, и говорит… неважно, что именно говорит, потому что это не те жестокие слова, что в ту ночь, потому что за столько веков всё изменилось, потому что сейчас разведчик нужен лорду не меньше, чем лорд разведчику.
Потом это чувство ослабело, и Хэлгон несколько дней шел «в одиночестве». А в новолуние накатило опять.
Следопыт пересек Седую высоко по течению (настоящие дожди еще не начались, и это было несложно), решив войти в Ривенделл с севера. Он был твердо уверен, что там его ждут ответы на пока незаданные вопросы.
Устроившись на ночь в распадке между холмов, он кормил с руки небольшой костер: не для тепла или ужина, а просто так. Сон не шел, но хотелось отдохнуть. Впереди притаились неприятности, и не в нолдорских обычаях томить их долгим ожиданием.
Что-то произошло. Что-то скверное происходило прямо сейчас, и стоило спешить, возможно даже не дожидаясь рассвета. Элронд наверняка знает, но захочет ли он делиться знанием?
«Захочет, – уверенно сказал внутренний голос. – Когда речь идет о судьбе Средиземья, даже Элронд будет разумен».
Но даже если Элронд не станет говорить с нолдором, есть Глорфиндэль, и он…
«Знает даже лучше своего властителя».
Что же всё-таки произошло? Отчего вспоминается Амон-Сул?
«Оттого что назгулы. Здесь. Вся девятка. Скачут по дорогам».
Быть внутренним голосом это не могло никак.
И то, что он говорил, никак не может быть…
«Может, Хэлгон. Сейчас такое время, когда может быть всё».
– Кто ты?
«Неужели ты не узнаешь?»
– Этого не может…
«Это я, Хэлгон».
– Покажись!
В голосе слышится усмешка:
«Ты стал требователен, следопыт Пустоземья».
– Мой лорд, ты сам запретил мне…
«Века изменили нас обоих, Хэлгон. Мертвые тоже способны меняться».
Костерок обмяк и почти погас, и в темноте облачной ночи стали хорошо видны серебристые очертания призрака.
Хэлгон вскочил, преклонил колено:
– Мой лорд.
«Встань и слушай. Назгулы здесь. Недалеко от Ривенделла, я видел их. Иди на юг, поторопись. Я буду ждать тебя там. Ты мне нужен».
Изумленное «да, мой лорд» кануло в пустоту: Келегорм исчез.
У мироздания есть дурацкая привычка: оставаться внешне прежним, хотя изменилось всё. Назгулы скачут по дорогам, лорд вернулся к жизни и переступает через собственные приказы, но что за дело небу, деревьям, траве до того, что мертвые – наши и ненаши – толпой явились в мир живых? Это ведь только в сказках говорится: «Мир изменился, я чувствую это в траве, земле и воздухе». Хотя, может, те, кто из сказок, так и вправду чувствуют.
И уж конечно ни одной травинке нет дела до того, что у тебя внутри всё обрывается, проваливается в какую-то пустоту, и ты не знаешь, не имеешь ни малейшего понятия не только о том, что с тобой будет завтра, но и не ответить на простейший из вопросов: кто я?
Кто я? – если лорд вернулся. Кто я? – если я нужен ему. Я больше не следопыт Арнора – раз здесь мой лорд. Но я больше и не его дружинник, потому что… Потому что – и всё тут.
Мир, в котором ты жил две тысячи лет, рухнул. Не в пламени драконов, не от мощи Валар. От простых слов «Иди на юг. Ты мне нужен».
Разнесен до основанья.
На юге ждет новый мир. Рядом с Ривенделлом притаилось и ждет – его, Хэлгона, личное мироздание.
Бегом туда.
«Наконец-то».
А чего ты ждал от лорда? Сердечных приветствий? Много он разговаривал с тобой за всю Первую эпоху? За Третью – и то сказал больше.
«Ты знаешь тайные тропы в Ривенделл».
Это не вопрос, отвечать не надо.