Белег отчетливо понял, что мечтает поженить лорда Аглона и принцессу Дориата. «Он бы помог этому птенцу войти в мир и расправить крылья. Она бы помогла Неистовому снова стать Благородным. Если есть во всей Арде пара, которую Единый предназначил друг другу, то это – Келегорм и Лучиэнь».
С уст Белега уже готово было сорваться «я знаю такую девушку, о которой ты говоришь» – но дориатец вовремя представил себе свой грядущий разговор с Тинголом. «Сказать ему, что нолдор, сын Феанора, обагренный кровью тэлери, – это подходящий жених для его дочери?! А если… не спешить? Убедить Элу позволить Келегорму приехать ко мне… не в Менегрот, а в мое гнездо? Дать ему увидеть Лучиэнь? Если я прав и если они – пара, то им хватит и одного взгляда… Да, но что потом? Тингол не простит Келегорму Альквалондэ, а Келегорм не простит ему этой гордости…»
Белег молчал, с отчаяньем понимая, что – не судьба. Брак Келегорма и Лучиэни невозможен.
А как хорошо бы было…
Вечер. Пир. Песни.
Хозяин и гость сидели поодаль, не принимая участия в общем веселье. Друзьям хотелось наговориться впрок – пока есть возможность.
– А где Мегвен? – спросил Белег, долго и безуспешно разглядывая собравшихся.
– Она оставила нас, – вздохнул лорд Аглона.
– Погибла?!
– Нет, нет. Просто забрала дочь и уехала куда-то на юг. Кажется, в Оссирианд. Я не знаю.
– У них с Райво была дочь?
– Да… И Мегвен сказала, что потерять и отца и мать – это слишком для ребенка.
– Понимаю.
– Я… я пытался ее удержать. Просил остаться в Аглоне. Говорил, что больше никогда не пущу на охоту. Но она…
Дориатец кивнул, ответив не словами, а волной сочувствия.
А кто-то из воинов тем временем пел:
Под чужим недобрым небом
Нам цена невелика.
Вы ушли в такую небыль,
Что могилы не сыскать…
– Для меня всегда было загадкой, как воительница может печь хлеб, – проговорил Белег позже. – Но в ее лембасе было такое тепло… Видно, она сильнее многих стремилась к мирной жизни.
– Потому и стала воином, – кивнул Келегорм. Потом усмехнулся: – Не странно ли, что мы говорим о ней – живой, будто о погибшей?
Тем временем хор гремел:
…Не станет нас – и мир не обеднел.
Мы не стремимся умереть,
Но мы привыкли к слову смерть,
Страшнее оказаться не у дел!
– Мне стыдно, что я – неучтивый гость, – вздохнул Белег.
– Что случилось?
– Ничего, просто я никогда не смогу ответить на твое гостеприимство тем же.
– Не самая большая потеря в моей жизни, – дернул углом рта Неистовый. – Не переживай. Ерунда.
– Ерунда? Ненависть Элу к вам я бы не назвал ерундой.
– Ненавистью больше, ненавистью меньше, – отмахнулся Келегорм. – Что ж, я никогда не приеду в Дориат.
– Элу никогда не простит вам Альквалондэ, а вы никогда не признаете это своей виной…
– Виной, говоришь? – прищурился Неистовый. – Да, виной это я не считаю. Бедой, горем – но не виной. Послушай меня – и постарайся понять нас. Ты же не Элу Тингол.
И песня эхом отражалась от стен:
На моем клинке не прочитана вязь,
Перепуталась нить – только не порвалась.
На клинке узор из кровавых полос –
Три столетья с лишним, так повелось!
– Да, мы силой захватили корабли. И в этом было мало хорошего. Да, при этом мы убили или ранили многих тэлери. И это было еще хуже. Но ведь мы начали не с нападения – с просьбы. И корабли нам были нужны – для праведного дела.
– Можно ли мостить путь к правде – убийством? – глухо спросил перворожденный.
– На словах – конечно, нельзя, – пожал плечами Келегорм. – Но у нас не было выбора. Когда Ольвэ отказал нам – иначе мы уже не могли поступить. И тэлери – я хорошо понимаю их. Не согласившись отдать добром, они тем более не хотели отдавать, когда мы напали. Безумная беда, когда сочувствуешь убитым тобой…
– Не знал, что ты – так…
– Я вот что тебе скажу. Резня в Альквалондэ – ужасное преступление, за это было проклятие Мандоса, ненависть Тингола и тому подобное. Но ведь убито было не так уж много, и – только державшие оружие. Но нас за это все называют самыми злыми словами. А когда я со своей дружиной уничтожал орочьи поселения в этих горах – всех, до последнего младенца, не различая мужчин и женщин, воинов и нет – никто не осудил нас. А разница?
Келегорм засмеялся, не разжимая губ.
– Точнее, разница как раз есть! – зло добавил он.
– Но тэлери не сделали вам ничего дурного… – попытался возразить Белег.
– Вот тэлери-то нам дурное и сделали! они отказали в просьбе, хотя знали о нашем горе. А орки этих гор – они нам не навредили ничем. Не успели, не смогли. Да, от них натерпелись вы, синдары, но мы перебили этих тварей отнюдь не из мести за ваши тяготы.
Перворожденный молча покачал головой.
Келегорм решительно продолжал:
– Вот я и хочу сказать тебе: великий подвиг отличается от подлого убийства отнюдь не причиной битвы и не числом трупов. Он отличается только одним: судьями. Если судья скажет: убили моего друга или, упаси Эру, родича – убийца будет проклят во веки веков. Если судья скажет: убили моего врага – то убийцу назовут героем.
– Иногда мне страшно слушать тебя, – проговорил Белег. – Неужели для тебя нет разницы между убийством эльдара и убийством орка? Неужели ты утратил способность различать Свет и Тьму?
– Тьма была убийцей нашего короля, а Свет – причиной этого, – жестко ответил сын Феанора. – Так в чем разница между ними?
И словно подхватив последние слова лорда, аглонцы пели:
То ль богам войны молиться,
То ли войны проклинать,
Только длинной вереницей
Всё идет за ратью рать
Умирать.
Белег зажмурился, сжал кулаки и резко выдохнул:
– Ты ошибаешься. Ты лишь на словах утратил различие Тьмы и Света. Ты говоришь: для тебя нет разницы между эльдаром и орком – но на самом деле это не так. Говори что угодно – но ты бьешься против Тьмы и ради Света. Я сотни раз видел тебя в бою. Я знаю, кого ты выбираешь себе во враги.
– Не стану спорить с тобой, – примирительно улыбнулся тот, кого некогда звали Учтивым.
Белегу отчаянно не хотелось уезжать из Аглона. Перворожденный явственно ощущал: останься он здесь – ему удастся стать опорой Келегорму в его метаниях. Именно тут, в спокойной жизни крепости (насколько жизнь Аглона можно назвать спокойной), а не в бесконечных охотах, когда Неистовый топит в крови чудищ свою тоску и боль.
Но уезжать было надо.
…Они ехали шагом. Вдвоем. Был вечер, тучи пасмурного дня медленно расходились, и на западе разгоралось зарево. Синдар и нолдор, глядя на закат, видели совершенно разное. Для Келегорма алые просветы меж тучами были ранами – той незаживающей раной, которую в далеком Амане нанесли их народу; а зарево… Лосгар, вечно полыхающий Лосгар.
Для синдара же это была просто изумительная красота. Он придерживал коня, чтобы полюбоваться, как далекие, дальние и почти совсем неразличимые горы из серо-голубых становятся сиреневыми, а потом – розовыми, светло-оранжевыми, бледно-алыми… Это было чудо, недоступное жителю лесов. И как любое чудо – оно длилось лишь несколько мгновений.
Пик утеса на пару шагов загородил всадникам закат – но уже не было ало-оранжевого сияния, лишь лиловые сумерки.
Видение четвертое. Менегрот
Мы себе придумаем праздники,
А за нас решает война.
– Белег.
Одного этого негромкого обращения было достаточно, чтобы Куталион мог отчетливо предсказать, о чем с ним хочет поговорить Тингол.
Собственно разговор был уже излишним: Белег твердо решил, что против воли Элу он не пойдет. Это не раз и не два было обговорено с Келегормом, который каждый раз прощался с дориатцем как навсегда – и отнюдь не потому, что Куталион мог погибнуть.
– Белег, понимаешь ли ты, какой опасности подвергаешь себя – и всех нас?
Но не попытаться переубедить Тингола следопыт не мог.
– Элу. Я знаю, что они – прокляты. Я видел это Проклятие во плоти. Искажение, которое живет в нолдорах – в лучших из них! – страшнее, чем все рассказы о Резне в Альквалондэ.
Он взглянул королю синдар в глаза и продолжал:
– Но, Элу, я чувствую, я знаю: они борются с Искажением в самих себе. Без помощи извне – Искажение победит. Но я все эти века пытался помочь им… и мне кое-что удалось.
– Постоянно рискуя жизнью.
– Элу, стараниями дружины Келегорма Химлад стал безопасным.
– И поэтому вы теперь заезжаете в самое сердце Нан-Дунгортеба?
– Что в этом дурного? Мы убивали чудовищ, которые…
– Которые не угрожали никому из эльдар. Ты – воин Дориата – рисковал жизнью заодно с этим… н-нолдором! – последнее слово Тингол выплюнул, как ругательство. – Ты нужен Дориату, а стал безрассуден, стал искать бессмысленных подвигов.
– Элу, – тихо сказал Белег, – ты мой король, и ты вправе мне запретить покидать пределы Дориата. Я не стану перечить твоей воле. Но об одном прошу тебя: не…
Он чуть не сказал: «не оскорбляй моих друзей», но понял, что это будет чересчур.
– …не суди мои поступки.
– Послушай меня, Белег… – услышали они мелодичный голос Мелиан.
Королева приблизилась к ним, окутанная серебристыми туманами, будто тончайшей тканью. Капельки росы блистали в ее волосах ярче алмазов, а под ногами майэ Ирмо, казалось, не гнутся травы.
– Белег, я вглядывалась в твою судьбу и скажу тебе: следующая твоя встреча с Келегормом станет причиной гибели вас обоих.
– Ты слышал? – резко спросил Тингол. – Я не допущу, чтобы…
– Моя королева, ты хочешь сказать, что мы с сыном Феанора убьем друг друга? – переспросил Куталион, с дрожью понимая, что подобное вполне возможно.
– Нет, Белег. Ни один из вас не нанесет другому смертельной раны, и всё же – каждый погубит другого.
Следопыт опустил голову. Говорить стало не о чем. Осталась лишь одна просьба: