Враги на время стали совершенно безопасны, и Келегорм отправился осматривать местность. Для начала – в мире живых.
Золотое октябрьское солнце на миг ослепило его.
Свиристела какая-то пичуга. Ящерка, которой уже давно пора в спячку, выскочила погреться в последних теплых лучах. Изумрудная мягкая трава под ногами. На западе в зелено-рыжем великолепии высился древний лес.
Безмятежность мира живых оглушала.
Сознание никак не желало связывать этот ясный день, золотистую листву, прозрачный бодрящий воздух – не со схваткой, нет: Келегорм помнил бои и в более погожие дни, – не желало связывать с той душной сыростью, с могильным смрадом, с омерзительной прожорливостью тварей, которые сейчас корчились под потеплевшими на солнце камнями, под холмами, покрытыми такой мягкой, такой зеленой травой.
Однако к делу.
Вдоль всех холмов – дорога с юга на север. Вероятно, к той самой деревне, в которой, как изволил сообщить Гэндальф, находится «лучший в Средиземье трактир», подлежащий охране отборного отряда нолдор. Вдалеке на севере – еще одна дорога, шире ближайшей. Совсем далеко на юге – третья, отсюда едва видно, но запомним, что она есть.
Три дороги, и одна у самого подножия холмов.
Плохо.
Очень плохо.
Это значит, что у тварей, когда они придут в себя от первых ран, не будет недостатка в путниках, которых можно заманить. Это значит, что скучать, как обещал Гэндальф, нолдорам придется вряд ли.
«Перекрыть бы эту дорогу», – мрачно думал Келегорм, присев на развалины древней крепостной стены и глядя на восток. Там в тени синели невысокие холмы, дорога шла между ними и Могильными.
При мысли о том, что ему снова досталось сторожить ущелье, лорд Аглона невесело усмехнулся.
Осматривать руины кардоланских крепостей он не стал – в войне они ему бесполезны, полтора нолдора не удержат ни полуразрушенную стену, ни лучшую из башен – и соскользнул в Незримый мир.
Здесь эти стены были укреплены гораздо лучше. Укреплены ненавистью, отчаяньем, страхом. …беженцы Кардолана, спасающиеся то от шаек Рудаура, то от войск Ангмара, то от своих же разбойников, облюбовавших пещеры Южного Всхолмья.
…последний рубеж обороны в войне с Королем-Чародеем, когда уже пала Амон-Сул, и надеяться было не на что, и оставалось лишь умереть – воинам на стенах, а женщинам и детям в пещерах, и неоткуда ждать помощи…
…но помощь пришла!
Камни помнили, как содрогнулись своды пещер от мерной песни эльдар-фалмари, когда Кирдан прислал войско. Камни вспомнили это под пальцами нолдора, и память о победе, о мощно-спокойной песни мореходов, отбросивших ангмарские войска тогда, – эта память отбросила чары умертвий теперь.
Дышать стало легче.
«Что ж, надо будет велеть Хэлгону подробно рассказать об этой битве. И о других победах, если они тут были».
Стоны тварей стали громче. Келегорм удовлетворенно кивнул и продолжил обход руин.
В отличие от Явного мира, здесь нужно было запомнить многое.
Скоро лорд Аглона уже знал с дюжину очень-холодных-камней. О чем хорошем не вспоминай рядом с ними – не поможет. Будить их память – гм, в лучшем случае бесполезно. В худшем – опасно. У каждого такого камня нолдор выходил в Явный мир, запоминая место, расстояние от дороги и прочее. Новости были плохими: большинство камней было совсем, совсем недалеко от тракта: захочется путнику отдохнуть в тени такого – и всё.
На одном из северных холмов он обнаружил нечто странное: ворота, которых в Явном мире не нашлось. Приглашение? Для кого? Для потерявшей память нелюди из соседнего леса? Вряд ли.
След Кольца проходил сквозь них, и это совсем не радовало.
Нолдор вышел в мир живых.
Хорошая погода больше не баловала. И то, самый конец октября, дождям пора уже быть. Сколько дней прошло – Келегорм не знал: за это время он пересекал границу Яви и днем, и ночью, совершенно не думая об этом. Хэлгон обещал дойти за три дня – значит, так и будет.
А лорду надо решать, как им выполнять поручение Гэндальфа.
Идей было до обидного мало: ни одной новой.
С другой стороны, твари до сих пор мучительно стонут от первых стрел. Может, не надо придумывать решение там, где оно уже найдено?
Хэлгон появился на следующий день к вечеру – усталый, голодный, но бодрый. Вместо приветствия лишь спросил:
– Как?
«Сидят, – Келегорм обвел холмы взглядом. – Скулят. Наша встреча их не обрадовала».
Понял, о чем молчит следопыт, и ответил на невысказанное:
«Можешь обживаться. Время есть».
К удивлению лорда, Хэлгон предпочел устроиться не в какой-нибудь из уцелевших башен (две с половиной стены и что-то над головой), а сделать шалаш в распадке холмов. Едва перекусив, он ушел искать место, закрытое от ветров, но достаточно высокое, чтобы не залило дождями. Потом стал носить хворост.
«Почему не у стен?» – спросил Келегорм.
Следопыт покачал головой:
– Только не у этих. Слишком много памяти и слишком много беды.
«Вот как? А я рассчитывал, что ты расскажешь мне о победах, которые здесь одержали. Мне это было бы интересно, а нашим, гм, друзьям снизу не понравилось бы».
Хэлгон снова покачал головой. Молча.
«Но хотя бы одна победа здесь была, я знаю».
– Да, и она на пять веков отсрочила падение Северного княжества.
«Чем же это плохо?»
– Мой лорд, я не хочу рассказывать тебе о том, как и почему погибла страна, ставшая мне новым домом.
Келегорм нахмурился:
«Хэлгон, ты не заметил, что за последние дни сказал мне больше «нет», чем за всю предыдущую жизнь?»
– Возможно, мой лорд. За эти века я много говорил с правителями, большинство ждали от меня совета и ни один не ждал подчинения. Я привык решать сам.
«Теперь осталось привыкнуть мне?» – против воли в голосе Келегорма прозвучал сарказм.
– Ты предпочел бы, чтобы на моем месте был Дирнаур, – отвечал следопыт.
Келегорм побледнел и очень тихо проговорил:
«Ни-ког-да, слышишь, никогда не произноси при мне его имени».
– Понимаю, – начал было Хэлгон. Он хотел сказать, что знает, что Дирнаур был для лорда больше чем дружинником: он был его правой рукой, его вернейшим помощником, тем, кому Келегорм мог доверять больше, чем самому себе.
«Не понимаешь, – внезапным холодом обдал следопыта тон Неистового. – Ты не можешь понять! Но тебе придется узнать, раз ты заговорил о нем».
Таким Хэлгон видел Келегорма в Лосгаре – сведенное напряжением лицо и мрачная решимость в глазах. Даже отсветы пламени – и те совпали, хотя сейчас это был всего лишь небольшой костер, разложенный следопытом.
«Что ты знаешь о смерти Дирнаура?» – требовательно спросил лорд.
– Что он погиб в Менегроте. Сгорел в пожаре.
«И скорее всего – живым, – резко кивнул Неистовый. – А что с ним было потом?»
– Не знаю. Но почти уверен: в Мандос он не ушел.
«И?»
– Когда я узнал, что ты… – Хэлгон чуть не сказал «жив», но вовремя поправился: – следишь за миром живых, я подумал, что он с тобой…
Келегорм покачал головой:
«Я был один».
– А твои братья?!
«Один, Хэлгон. Всегда один. В мире Скорби нет ни братьев, ни друзей. Я ни разу не встречал того, кто обрел бы их».
– Но ты же видел других обитателей Незримого мира!
«Видел. Тех, кто отверг призыв Намо и кого медленно поглощает черное беспамятство. Мыслями они всё глубже уходят в свое прошлое, забываясь в нем. Что с ними происходит потом – я не знаю».
Хэлгон нахмурился:
– В Мандос приходят лишь по собственной воле.
«Значит, их удел – сон без сновидений до Дагор Дагорат. И если я когда-нибудь узнаю, что черное беспамятство поглотило Дирнаура… – он вздохнул, посмотрел на костер и неожиданно закончил: – это будет счастливейший день в моей жизни. Что той, которая до смерти, что после нее».
– Почему?!
«Потому что беспамятство настигает не всех!»
– Мой лорд… – Хэлгону стало страшно.
«Слушай. Ты сам заговорил о нем – так узнай то, что терзает меня. Будем вдвоем жить с этой ношей.
Ты помнишь наш первый разговор после смерти. Нет, это не вопрос, я тоже помню его как сегодня. Ты помнишь, чего я боялся. Но я тогда не сказал тебе всей правды.
Хэлгон, я всю Вторую эпоху думал – попробовать или нет. Меня спасло… чутьё охотника, наверное: я решил сначала посмотреть, как это происходит с другими.
И я стал подстерегать свежепогибших. Яростных, как мы. Мечтающих отомстить за свою смерть, добить врага… примерно о том, о чем мечтал и я. Обычно это были орки, иногда – варги. Что с того, что враги у нас разные? Страсть к жизни была одинаковой.
Тенью я скользил за ними в мире Яви, видел захват первого тела, радость возвращения к жизни, свершения мести и прочее… и первые искры безумия в глазах. Новая смерть всегда наступала очень быстро, а алчность только возрастала. Шел захват второго – часто уже зверя… третьего… десятого… то, ради чего надо было возвращаться в жизнь, – забывалось, жизнь становилась самоцелью, а дух, как ни мало сознавал теперь, понимал главное: его новое тело очень скоро умрет. Он бежал прочь от войн, туда, где его драгоценную плоть никто не повредит, он оберегал его как мог…»
– Умертвия… – прошептал Хэлгон.
Келегорм кивнул и продолжал:
«Иногда бывало не так страшно: тело выбиралось поспокойнее. Дерево или даже камень. Нам ли не знать, что камень – живой.
Чтобы насмотреться на это, у меня были века. Я тенью был на полях сражений, выбирал вожаков, следил за орками с самой сильной волей, думая: ну этот-то сможет удержаться в сознании!»
– И?
«Жизни три-четыре, не больше. Потом безумие, голод и в наилучшем конце – какое-нибудь неприятное дерево в лесу».
Следопыт невольно улыбнулся.
Неистовый оставался серьезен.
«Ну а теперь, Хэлгон, приготовься к самому страшному.
Я наблюдал не только за воинами Врага».
– Нет…
«Я наблюдал и за эльдарами».
– Нет!!
«Да.
Начальный порыв благороднее, в сознании тоже дольше. Но ненамного».