– А если эльдар хотел вернуться не ради битвы..?
«Но я хотел вернуться ради нее. А впрочем, и на твой вопрос у меня есть ответ: век-полтора. Без промежуточных смертей».
Хэлгон молчал, бездумно подбрасывая веточки в костер.
«К концу Второй эпохи я понял, что шансов нет. Смирился. Даже медленно стал уходить в полусон. Ну а потом приплываешь ты».
Следопыт кинул в огонь очередную ветку, взбив сноп золотистых искр.
«Ты приплываешь, и я, будто и не было веков, убедивших меня в безнадежности, начинаю думать: сколько?»
– И сколько бы? – равнодушно спросил Хэлгон.
«Трудно сказать. Ни одному из тех, кого я видел, не отдавали тело добровольно. А ты бы сделал именно так. Мы бы с тобой ужились – два духа в одной плоти. Лет пятьсот, не меньше. Если бы не погибли».
– А если бы погибли, тогда что?
«Для меня – захват нового тела. Ну и дальше тебе известно, скрипучей елью в густой чаще я бы вряд ли стал. А для тебя – не знаю».
– Наверное, снова Мандос. Только много-много дольше, чем первый раз.
«Почему? За что тебя карать, ты пустил бы духа, а не захватил плоть».
Хэлгон покачал головой:
– Мой лорд, Мандос – место не мучений, а освобождения от груза прожитого.
Он снова принялся молча кормить костер.
Келегорм молчал тоже.
Думать о том, что среди тварей внизу – кто-то из эльдар, прошедший по дороге, вымощенной самыми благими намерениями, было невыносимо.
Молчание давило как каменный свод.
«Да, Хэлгон, хотел тебе сказать…»
Тот поднял голову.
«Хватит уже называть меня ‘мой лорд’. Дружинник лорду не возражает, а у тебя ‘нет’ через слово. Это непривычно, но… наверное, правильно. Оставь прошлое имя – прошлому. Зови меня Келегормом».
Хэлгон встал. На лице нолдора отразилась мучительная борьба, губы явственно сопротивлялись разуму, пытавшемуся вытолкнуть из них короткое «Хорошо, Келегорм».
Следопыт опустил голову и выдохнул:
– Не могу, мой лорд. Прости.
«‘Нет, мой лорд’, – хмыкнул Келегорм. – Понимаешь ли ты всё безумие этой фразы?»
– Да. Но я столько тысяч лет звал тебя так. Я не могу заставить себя переучиться.
«Ладно, называй как хочешь, не в имени дело. И как вожди Арнора терпели тебя, такого упрямца?»
Хэлгон нашел в себе силы улыбнуться в ответ.
Несколько дней прошло в тени этого разговора.
Умертвия совсем стихли, но легче от этого не стало. Однообразие пасмурных дней давило на душу, развалины кардоланских крепостей казались гнилыми зубами древности – и ты попал в пасть этому монстру, слишком слабому, чтобы он съел тебя, но – не выбраться.
Пусть бы непогода, буря, ветер, пусть бы любой враг – но не это…
…а прошлое щерится на тебя кривым ртом с каменными зубами и твердит, что твой друг, возможно, стал одним из тех, кто вызывает не ненависть, но омерзение.
«Так. – Келегорм резко встал перед следопытом, его кольчуга блеснула. Ни костра, ни луча солнца сквозь свинцовые тучи, но разве нужен призраку иной свет, кроме ясного духа? – Мы попались в ловушку, как щенки. Рассказывай!»
– Рассказывать, мой лорд? Что?
«Проклятье, да что угодно! Я бы послушал про битву, которую здесь выиграли, но если ты не хочешь – говори про другое. Только хватит молчать и подкармливать наших хозяев мрачными мыслями!»
– Так вот в чем дело! Я должен был сам понять...
«Ты должен рассказывать. Давай. За эти века у тебя было много того, о чем приятно вспомнить».
Хэлгон помолчал, перебирая в памяти прошлое, как драгоценные жемчужины на нити:
– Если ты не против, я бы рассказал о том, как женился мой сын…
Келегорм пожал плечами, усаживаясь на обрушенную стену.
– Мой лорд, ты помнишь Мегвен?
«Ты спрашиваешь, помню ли я ее?!»
Следопыт совершенно человеческим жестом хлопнул себя по коленке:
– Прости. Когда столько живешь с людьми, то поневоле привыкаешь к их краткой памяти.
«Итак, Хэлгон, я помню Мегвен. И что же с ней стало после того, как она ушла из Аглона?»
То ли добрые воспоминания были тому причиной, то ли погода решила разъясниться, а только вслед за тоской отступили и тучи. Первые дни ноября, конечно, не могли быть солнечными, но моросящий неподолгу дождик вызывал скорее улыбку, чем досаду, светло-серые облака стояли высоко, по ночам иногда расходясь и показывая края полнеющей луны.
Хэлгон с удивлением обнаружил, что воспоминания об Арагорне приносят не боль, а странное чувство легкой печали, которая не тяготит душу, а ведет ее куда-то ввысь.
Это чувство было приятно удерживать, и следопыт говорил, говорил, говорил… заново возвращаясь в те годы.
Да и нынешнее сидение на Холмах Мертвых слишком сильно напоминало о том, как в жару сторожили троллей. Только и разницы, что тогда был с человеком и рассказывал об эльфах, а теперь – наоборот.
Келегорм был не лучшим из слушателей – в нем не было ни открытости Глорфиндэля, ни внимательности Кирдана, но Хэлгон не обижался: нынешний рассказ – это хитрый боевой прием, и нечего жаловаться, что ведение военных действий приносит меньше удовольствия, чем болтовня на отдых.
Приближение гостя они почувствовали оба.
«Эльф», – сказал Келегорм. «Похоже», – отвечал Хэлгон, боясь спугнуть ощущение, кто именно едет к ним.
Тучи разошлись вовсе, и стала хорошо видна светлая точка, то появляющаяся, то исчезающая меж вершин Южного всхолмья, – ближе, ближе, ближе.
Следопыт с трудом сдерживал желание бегом помчаться навстречу.
Белоснежный конь легко взлетел по склону.
– Глорфиндэль!
Ваниар приветливо кивнул, спешился, поискал взглядом призрак.
– Лорд Келегорм.
«Лорд Глорфиндэль».
– Тихо? – он обвел глазами окрестности.
– Тихо, – улыбнулся Хэлгон раньше, чем ответил Неистовый. – А ты как здесь?
– Отчасти по делу, – ответной улыбкой. – Отчасти по просьбе Гэндальфа.
– Что за дело?
– Назгулы.
«И как?» – на этот раз Келегорму удалось опередить следопыта.
– Ничего. Как сквозь землю провалились.
«Те, кто проваливается сквозь землю, – он показал взглядом на холмы, – потом нередко становятся причиной больших бед».
– Знаю. Но пока – ни следа. К добру, к беде ли – но другой вести о назгулах у меня нет.
– А Гэндальф тебя о чем просил?
Златокудрый не ответил, молча подошел к коню, достал сверток из седельной сумки.
– Возьми. Вам обоим может пригодиться, хоть кормить надо одного.
– Лембас?! Но мы…
– Да, вы никуда не идете на этот раз. Но, как ты рассказывал, и в прошлый раз ты его ел не в пути. Сейчас всё слишком тихо.
«Затишье перед бурей?» – приподнял бровь Келегорм.
– Уверен, – спокойно отвечал ваниар.
«Так его ты зовешь просто Глорфиндэлем», – с горечью проговорил Келегорм, когда белый всадник умчался на восток.
– Мой лорд, я знаю его не первый век…
«А меня ты сколько знаешь?»
Следопыт опустил голову, не находя ответа.
«Значит, меня ты называть по имени не можешь. Но можешь быть другом этому… гондолинцу!»
Как выплюнул последнее слово.
– Мой лорд, – отчеканил Хэлгон, – я напомню тебе, что у меня сын – гондолинец. И здесь не Белерианд, чтобы возрождать прежнюю неприязнь, основанную на гордости и ошибках.
Неистовый побледнел – от гнева? от изумления?
Несколько мгновений двое нолдор молча стояли друг против друга, сжав губы и сверкая гневным взглядом.
Потом Келегорм расхохотался:
«‘Мой лорд’ в этой фразе звучит прекрасно!»
Хэлгон потупился:
– Прости, я был…
«Ну, договаривай. Ты был – что? Дерзок? Непочтителен?»
– Проклятье, я был прав!
Неистовый усмехнулся, что сейчас означало одобрение.
Следопыт проговорил примирительно:
– Мой лорд, позволь, я расскажу тебе о гондолинцах. И ты поймешь, почему…
«Он рассказывал?»
– Да. И ведь ты сам хотел, чтобы я рассказал о победе.
«Постой. О чем именно ты хочешь рассказать?»
– О падении Гондолина. О великой победе нолдор.
* * *
Туман.
Серое душное марево.
Как в той хоббитской сказке, где тролли под землей варили туман вместо каши, но варево убежало и растеклось по миру.
Зимой туман не редкость, но еще вчера ничего не предвещало столь неприятной перемены погоды.
«Что ж, – усмехнулся Келегорм, – мы почти два месяца отдыхали и рассказывали интересные истории. Теперь пора заняться делом. Жди меня».
Хэлгон коротко кивнул.
Неистовый скользнул в Незримый мир.
Здесь туман был гуще, живее, опаснее. Он не хотел задушить, напротив – он был мягок, ластился, пытался нежно гладить, а едва слышные голоса шептали о том, как сладко будет такому могучему духу стать подземным королем, обрести подданных, которые будут вечно восхищаться его силой и непременно станут отдавать ему лучшие тела из тех, что идут сюда, идут сюда, идут…
Холодная ярость омерзения стала клинком в руке Келегорма, он принялся рубить этот туман – голоса затихли, и только. Белёсый морок не стал реже.
С кем сражаться? Кого побеждать – здесь, в сплошной белой мути, лишившейся теперь всяких форм и очертаний?
На восток! Прочь из тумана! Ведь не разлился же он по всему миру.
Нолдор поспешил, держась как за путеводную нить, за воспоминания об окрестностях Ривенделла, о Гэндальфе, об этом желтоволосом гондолинце, от которого хоть такая польза…
Ему пришлось брести через туман, как через болото, но шаг за шагом муть становилась менее вязкой, и обычная бессветная серость Незримого мира радовала сейчас Келегорма, как солнце ясным январским днем.
…а Незримый мир был взбудоражен.
К Холмам Мертвых тянулись гости – из тех духов, что давно лишились и памяти, и облика, сохранив лишь жажду обрести тело.
«Чуют поживу? Плохо. Очень плохо».
Редкие духи эльфов или метались в испуге, или были недвижны, словно хотели спрятаться от чего-то страшного. Пару раз встретились мертвые орки – бодрее, чем обычно, они спешили на восток.