Келегорм понял, что и ему туда.
Он заранее знал, что там увидит.
Оно полыхало багровым пламенем. Выпущенное из Ривенделла, где было заперто эти два месяца (таких невозвратно тихих, таких невозвратно прекрасных в своих глупых переживаниях два месяца!), оно сейчас позволяло нести себя на юг – неважно куда, неважно зачем, а важно, что Оно снова может вольно раскинуть протуберанцы своей силы, словно огненный спрут –мощные щупальца, терзая одних и наполняя других силой и алчными стремлениями.
Неистовый второй раз за этот день отогнал мысль стать владыкой мертвецов.
«А внутрь тумана я пойти не рискнул, – объяснял он Хэлгону, вернувшись в Явный мир. – Этих тварей хорошо стрелять из лука, но вблизи… я один, их больше дюжины».
Он криво усмехнулся.
– Это не трусость, мой лорд, – ответил следопыт на усмешку.
«Собирался на назгулов, а бежал от умертвий. Ладно. Нам велено не победить их, а сдержать. Этим и займемся».
– Холодные камни?
«Да. Ты сторожишь на юге, я на севере. Человек не должен подойти ни к одному из них».
Хэлгон ответил привычным коротким кивком дружинника.
«Туман изрядно мешает, но, думаю, ты почувствуешь…»
– Мой лорд, туман нам помощь.
«?»
– Чтобы человек подошел к холодному камню, он должен его увидеть. А значит – туман должен рассеяться.
«Верно. Что ж, тем проще».
Сторожить холодные камни оказалось легко. Совсем легко.
Боевое напряжение выгнало из головы все мысли, не разбирая – мрачные они или нет, внушены умертвиями или свои. Боец на посту не понимает смысла слова «уныние».
Редеющий туман отлично выдавал намерения хозяев. Хэлгон спешил туда – и едва видел путника, стрелял из лука: напугать. Бедняга был уверен, что злой разбойник хотел убить его, но промазал, мчался прочь от этих мест, а «злодей», выждав, спускался за стрелой. Не пропадать же ей.
Легкий дозор. По ночам даже спать можно: луна едва народилась, света от нее никакого даже при ясном небе, значит, ночных путешественников не будет.
Это случилось на четвертый день.
Отчаянный крик лорда. «Не могу удержать!»
Следопыт сбежал с холма, помчался по дороге.
Это же больше дюжины миль! Где надежда, что сам успеешь?!
Но надежда есть. На то, что человека надо сперва одурманить. А для этого нужно время.
Спасти его уже не успеешь, но не пустить – возможно.
Быстрее. Еще быстрее. Успеть.
Успел.
Этот человек шарил в развалинах башни, ища ход вниз. Напряженное тело, хищный прищур… что тебе нашептали эти твари? Богатство? могущество? власть над миром?
Хэлгон неспешно поднялся по склону холма, обогнул руины и, встав за спиной горе-грабителя, сказал спокойно:
– Добрый вечер.
Тот в шоке развернулся, и нолдор, легким движением выхватив кинжал, перерезал ему горло.
И так же быстро отскочил, чтобы кровь, фонтаном брызнувшая на него, не слишком запачкала одежду.
«Чисто… – уважительно проговорил Келегорм. – Не думал, что ты нынешний можешь так легко убить безоружного».
– Мой лорд, – следопыт вытер лезвие одеждой мертвеца, – ты знаешь: он не был безоружен. Он был оружием.
«Был бы».
– Мой лорд, я за хворостом. Надо сжечь тело. Посторожи пока. Боюсь, наши хозяева и трупом не побрезгуют.
Неистовый коротко кивнул: сделаю.
Но умертвия вылезти не решились, только вой стал громче, гуще и влажнее туман, сильнее холод – то, что оба нолдора самым равнодушным образом отказывались замечать.
Вернулся Хэлгон – едва разглядеть из-за охапки хвороста.
– Чтобы сжечь, не хватит, но я еще…
«Сложи костер и положи труп сверху».
– Что ты хочешь?
Келегорм не ответил, и Хэлгон предпочел молча повиноваться. Не так, как дружинник слушается лорда, а как не спорят с соратником, который безусловно знает, что он делает.
Неистовый подошел к костру, прикрыл глаза, сосредотачиваясь…
Струйки голубого эльфийского пламени проскользнули между ветками, выше, выше, сильнее, охватили тело – и вот костер заполыхал почти в рост воинов.
Под холмом взвыло так, что нолдоры вздрогнули.
Переглянулись.
И расхохотались гневным смехом победителей.
«Чтобы на каждом холме, где эти, был хворост! – торжествующе приказал Келегорм. – Еще до рассвета!»
– Слушаюсь, мой лорд! – радостно крикнул Хэлгон и умчался за дровами.
К утру нолдоры убедились, что приказ был не совсем выполним. Понадобилась бы вся аглонская дружина, чтобы за ночь разложить костры на холмах, протянувшихся на пару дюжин миль. К тому же умертвия, которых эльфийский огонь язвил не меньше стрел Келегорма, попрятались, так что Неистовому пришлось не раз и не два уходить в Незримый мир, чтобы точно сказать, на каком холме костер нужен, а где – нет.
Разумная мысль развести костры у холодных камней и не искать обиталища умертвий оказалась бесплодной: там костры гасли, словно неумелый хоббитёнок пытался зажечь сырые дрова.
Так что провозиться пришлось не до рассвета, а до начала января.
Зато, когда труды были завершены, Тирн-Гортад стал прекрасен, как никогда прежде за все века: серебристо-голубые огни в обрамлении древних руин сияли как самоцветы в исполинской короне. Ни пряди тумана теперь не скрывало эту красоту, разве иногда белело у подножия, когда с Южного всхолмья стекала самая обыкновенная январская мгла. Но тогда огни лишь подчеркивали ее, а полнеющая луна (тучи отсюда удрали решительно) добавляла великолепия в эту красоту.
…снова стало можно разговаривать, вспоминать, переживать.
– Мой лорд, а как ты не пускал к холодным камням?
«Становился видимым. Пугал».
– А..?
«А наши хозяева не так глупы, как нам бы хотелось. Сгустили туман».
– А про эльфийский огонь ты как догадался?
«Я не догадался. Я просто почувствовал: надо поступить так. Ты же помнишь, как это бывало, когда мы били тварей в Нан-Дунгортебе».
– Помню, – медленно проговорил Хэлгон.
Следопыт занялся костром, хотя тот горел ровно и дров хватало. Ему не хотелось не только говорить о той жизни, но и вспоминать о ней. Не потому, что там были Альквалондэ, Дориат, Арверниэн, – эти вины искуплены и пережиты. Нет, сознание, как испуганный конь, дыбилось и отворачивалось от другого: от воспоминания себя – дружинником. От ощущения себя одной из стрел в колчане лорда – не лучшей и не худшей, неотразимо разящей, если он спустит тебя, и спокойно ждущей его повелительной руки, если сейчас ему нужен не ты.
Тогда это чувство – всё решено за тебя, ты должен лишь исполнять приказ – было слаще восторга любви и торжества победы, а сейчас… Хэлгон предпочел бы вспоминать свою гибель, чем дни жизни, казавшейся тогда счастьем.
Келегорм молча ждал.
– Пойду принесу еще хворост. Вон там, – он показал головой в сторону вереницы костров, – один едва горит.
«Там хвороста хватит до вечера, и ты это отлично знаешь. Хэлгон, – мертвый лорд усмехнулся, – раньше за тобой я этого не замечал».
– Чего?
«Трусости».
– Мой лорд?
«Ты боишься своих воспоминаний. Ты боишься этого разговора. Ты боишься того, как сильно ты изменился. Я не прав?» – он прищурился.
– Мой лорд…
«Ты боишься того, насколько я тебе теперь не ‘лорд’. Ты боишься слова ‘друг’».
Он посмотрел прямо ему в глаза. Следопыт не выдержал, отвернулся.
«У тебя были друзья, Хэлгон? Кроме этого гондолинца?»
Тот кивнул.
«Люди?»
– Да.
«Погибли?»
– По всякому. Кто-то умер своей смертью. Они так быстро умирают…
«И ты закрылся ото всех? Проще быть вечно одному, чем вечно терять?»
Молчаливый кивок.
«Я не умру, Хэлгон, – Келегорм усмехнулся, на этот раз весело. – Обещаю тебе: я не умру».
– Ты изменился, мой лорд. Ты научился шутить.
«Смерть изменила не только тебя. Ты сказал, что знаешь Глорфиндэля долгие века, и не ответил на вопрос, сколько знаешь меня. Я потом понял: ты был прав. Я совсем не знаю того Хэлгона, что здесь со мной. Только черты лица… и те не совсем прежние».
– В Аглоне один из дружинников не слишком интересовал тебя.
«Разумеется. Но спроси о причине».
– И?
«Ты не слишком интересовал себя, Хэлгон. Ты был там и тем, где тебе нравилось. Нет?»
– Да. Ты всегда умел видеть скрытое. Поэтому я и шел за тобой.
«Раз мы уже потревожили память Дирнаура, скажи мне, отчего он был мне правой рукой, а ты – рядовым? Роду вы примерно одинакового, ты был выше и сильнее, с ножом и луком – точно не хуже, как следопыт – лучше во много раз. Что было у Дирнаура такого, чего не было у тебя? Что, как ни вера в себя?»
– Я верил в тебя.
«Знаю. Во что ты веришь теперь?»
* * *
Январь показался нолдорам долгим, февраль – бесконечным.
Для них война свелась теперь к поддержанию эльфийских костров, которые не только терзали умертвий, но и лучше любых стрел отпугивали путников.
Поручение Гэндальфа выполнялось как нельзя лучше.
Хотелось взвыть.
Безделье и томительная неизвестность.
Чтобы чем-то занять себя, Хэлгон принялся делать стрелы. На случай, если. Что «если» – не сказал бы ни следопыт, ни мертвый лорд.
В конце января что-то произошло. Келегорм ушел в Незримый мир, но не смог узнать ничего: далеко уйти от курганов он не решился, а здесь были лишь слышны отзвуки всплесков силы.
Вестей – никаких.
Двадцать второй день февраля был ничем не лучше остальных. Не хуже – хоть так.
Низкие тучи держали солнце в плену так же надежно, как нолдоры – своих измученных «хозяев». Вдобавок налетел ветер, пошел снег – мелкий, он таял, едва касался земли.
Хэлгон сидел в шалаше, делая очередные стрелы.
Келегорм где-то бродил, неразговорчивый последние дни. Служба дозорного чем дальше, тем больше угнетала его. Хэлгон понимал и не произносил ненужных слов ободрения. О какой бодрости говорить, если Неистовый уже скоро три месяца вынужден не делать ничего, привязанный к курганам, как коза колышку?