его не глядя будешь… Хотя какое «глядя», «не глядя» для призраков.
Рвануть бы туда. Мгновения хватит, чтобы встать против него. Достойный противник. Рискнуть жизнью (пусть тела нет, так и у него нет тела – а жизнь есть у обоих!). А с таким щитом, как пророчество, – быть уверенным, что риск не напрасен.
Но нельзя. Надо сторожить эту мерзость, снова превратившуюся в мелочь. Променять сильнейшего из слуг Врага на мелких молчаливых мертвяков… А что делать, ты сам согласился на это в тот осенний разговор с Гэндальфом.
Что бы ни происходило на юге, ты можешь только смотреть.
Не уйти отсюда – ни ради доблести, ни ради помощи.
…пронзительный крик пронесся над миром. Крик убитого мертвеца.
И затих.
Даже бессовестная пичуга замолчала.
Келегорм медленно обернулся к Хэлгону.
Такого лица у сына Феанора былой дружинник не видел никогда. Он знал лорда и в бешеной ярости, и в ледяном спокойствии, в горечи утраты и в отчаянье поражения. Он впервые видел на лице Келегорма глубокую, беспросветную, безысходную… обиду.
– Зачем ты мне рассказал о пророчестве? – горько спросил он. – Нет надежды для Дома Феанора.
– Надежды для Дома Феанора нет, – невозмутимо отвечал следопыт. – Но восемь назгулов пока осталось.
«Выиграна битва, но не война». Они повторяли себе это каждый день.
Впрочем, им и не давали отдохнуть больше привычного.
Оправившись от ужаса гибели Моргула, умертвия вовсе не сдались. Да, они больше не пытались выбраться наружу – зачем это делать, если сначала надо уничтожить этих огненных, потом завладеть новыми телами и только потом…
Сила Саурона продолжала питать их. Не так мощно, как всего несколько дней назад, но – эльфийские костры раз за разом гасли, а дурманящие слова про черный холод, черный лед звучали в сознании нолдор то громче, то тише, но почти всегда.
Нолдоры пели в ответ. Как же быстро это стало привычным. А ведь еще месяц назад и не думали, что такое возможно.
Хэлгон урывками спал. Призрак во сне не нуждался, и это было кстати. Оч-чень кстати.
«Береги силы, – повторял ему Келегорм. – Если победят наши…»
Мертвый сын Феанора не слишком задумывался, кого он теперь называет этим словом. Гэндальфа? Дунаданов? Роханцев? Кого-то еще? Наши – и всё тут. Если победят – в точности узнаем, кто это.
«…наши, то мы потом разберемся и с умертвиями. А если нет – я предпочту, чтобы после встречи с нами из восьми назгулов осталось не больше шести. И лучше – вообще не одного. Чтобы было что Хуану потом рассказать».
Хэлгон являл собой воплощенное повиновение. Почти как в Первую эпоху. Внешне – так не отличить.
Им сильно помогало арнорское оружие в гробницах. Хэлгону оно откликалось с полумысли («Ты был оружейником?!» – «Нет, просто знаю, как его ковали. И помогал иногда. Не с молотом»), у Келегорма сначала не получалось, но когда следопыт посоветовал «Думай о дунаданах, ты же их видел. Представь себе Хальбарада, представь, что это его кинжал» – дело наладилось.
Так прошло девять дней.
Ночь на двадцать пятое марта была ясной. Молодой месяц сиял на небе, а ниже его, над самым горизонтом блестела та из звезд, чей свет был для нолдор некогда горечью гнева, но – прошлое опало тленом, а Изначальный Свет сиял так же, как и немыслимые тысячи лет назад.
Келегорм неотрывно глядел на небо, и лицо его было спокойным. Почувствовав взгляд Хэлгона, он обернулся.
«Добрый знак».
– Ты сам говорил: выиграна битва, но не война.
«Узнаем, что будет завтра».
– Ты чувствуешь…
«Я не провидец, как твой Глорфиндэль. Для Дома Феанора нет надежды, но – мы тут, они там. Для них она есть».
Он улыбнулся – но не той холодной улыбкой смертника, с какой ждал прихода Тьмы.
…их чуть не сшибло с ног. Извержение Ородруина и крушение Барад-Дура было столь мощным, что казалось, земля дрожит – даже здесь, на севере, за сотни лиг. То, что творилось в Незримом мире, Хэлгону напомнило гнев Оссэ, когда однажды потревожили его, – только многократно усиленный, а Келегорму – Войну Гнева, только десятки лет, сжатые в один день.
Не скоро они обрели дар речи.
«Что ж, Хуану придется еще несколько веков скучать без меня. Хэлгон, ты не мог бы, когда будешь писать жене, попросить ее…»
– Что?
«Передать ему весть от меня».
– Что, «люблю, тоскую, не вернусь»?
«Ну… да».
– Хорошо. Только я боюсь…
«Теперь?! Чего?»
– Хуан очень обрадуется вести от тебя. Даже такой.
«Так чего бояться?»
– Тебе ли не знать, как радуется Хуан. Я боюсь за прическу Эльдин.
Белые стрелы
Это было на четвертый день, в предрассветный час.
Беспричинное радостное возбуждение, словно праздник сегодня… или битва.
Битва?
Где? Кого из слуг Саурона решено добить?
Хэлгон с надеждой смотрел на лорда: ты же можешь видеть не только незримое, но и явное, если оно возмущает призрачный мир! Так расскажи!
«Я не знаю здешних земель, Хэлгон. Я не знаю их правителей».
– Я знаю. Рассказывай.
Призрачный облик Келегорма стал таять, мертвый лорд сейчас, словно пловец в яростное море, уходил в волны той силы, что поднималась за десятки лиг к востоку.
Белое. Пронзительное. Словно стрелы – но не они. Словно стаи гусей – но не они. С запада на восток.
Легко. Стремительно. Неотвратимо.
– Лодки? Эльфийские лодки?
«Возможно».
– Их так много?
«Очень много. Это войско».
– Но тогда это может быть только одно…
«Рассказывай, Хэлгон».
– Это Лориэн. Лориэн переправляется через Андуин.
«И их цель?»
– Ты ее видишь, не я.
Серое. Бурое. Изломанное. Брошенные плоты – они уже не понадобятся. Пошедшие ко дну бойцы – иные мертвыми, иные ранеными. Липкий смрад поражения и бегства. Черный след ненависти: бежавший враг – не разбитый враг.
– Дальше рассказывай!
«Ты понимаешь, где это?»
– Кажется. Боюсь ошибиться. Дальше!
Душно. Грязно-серый сумрак впереди. Скоро встанет солнце, и серые тени ослабеют – но оттого явь предстанет во всем уродстве, всей грязи, всей мерзости.
Белое. Вперед! Столь быстро, что грязь не успеет коснуться чистоты. Так вода, какой бы ни была она, разлетается из-под носа ладьи ослепительной белоснежной пеной.
– Вперед? Ты уверен?
«Безусловно».
– Значит, Дол-Гулдур. Крепость Саурона на юге Сумеречья.
«Так близко от Лориэна? Куда смотрели эльфы?»
– Мой лорд, тебе известно, куда смотрят родичи Тингола: каждый внутрь своего леса. Лориэн за Великой Рекой, ему не о чем было тревожиться. А Трандуилу его гордость дороже даже собственных владений… он позволил мраку из Дол-Гулдура завладеть почти всем лесом, некогда звавшимся Ясным.
Черное. Голые ветви деревьев, словно ожившие скелеты тянут вверх руки.
Серое. Клочья паутины, от которой в этом лесу сумрачно даже в солнечный день.
И снова черное. Когтистое, как мертвые деревья. Живое, голодное и ненавидящее. Сверху и со всех сторон.
«Отродья Унголианты… Мало мы их в Нан-Дунгортебе били. Они перебрались сюда».
– Сколь я понимаю, эти слабее. И что там?
«Бьют», – пожал плечами Келегорм, даже не сочтя нужным уточнить, кто кого. И так понятно.
Белое. Ослепительно белое. Серебристое. Бело-золотое.
Словно раскрывается цветок со множеством длинных тонких лепестков. И всё длиннее, всё дальше.
«Хорошо бьют! – одобрительно нахмурился Неистовый. – По одной стреле на тварь».
– Они слабее, – Хэлгон имел в виду пауков.
«Не только. Эти бьют силой, – он снова нахмурился. – И как же они бьют! Залюбуешься…»
– Расскажи!
«Это видеть надо…»
Словно искры от жаркого костра, разлетается белое. По дюжине бойцов, по две… маленький цветок от большой грозди. И расцветает острыми лучами посреди черноты. И падает чернота, становясь прахом, как серым пеплом становится погасший уголь.
– Что там? Что они делают?
«Если я правильно понимаю, окружают замок».
Иссиня-серое, как грозовая туча. Оглушительное, как гром. Ненависть и сила. Надломленная, но всё еще слишком опасная.
«Не понимаю Келеборна. Пауков он сейчас перебьет, и что дальше? Штурмовать замок? Орки способны его удерживать более чем долго… и это если нет подземных ходов. А они должны быть, Саурон не глупец».
– Не был глупцом, – уточнил Хэлгон.
«Ты можешь объяснить, что происходит? Зачем Келеборн позволил оркам укрыться в замке?! Это же… их надо было перебить в лесу, еще ночью. А он начал переправу на рассвете, когда орки уже затаились!»
Следопыт покачал головой:
– Я очень мало знаю о Келеборне. Я никогда не видел его в бою. Но одно я скажу точно: каждый, кому довелось встретиться с владыкой Лориэна, потом называл его Мудрым.
Ненависть – и ненависть. Безысходно мрачная и пронзительно сияющая. Гордое отчаянье обреченных – и холодное стремление убивать. Убивать, как иглы мороза убивают жизнь: бесстрастно и безжалостно.
«Я не понимаю! Это же не человеческая осада. Орки не выйдут на стены, не подставятся под стрелы. Эльфы год, век так простоят вокруг Амон Ланк!»
– Что ты видишь, мой лорд? Рассказывай. Что ты видишь?
…вода. Ручейком просачивается она мимо гордых эльфийских воителей, журчащим потоком бежит по мертвому лесу – только не вниз, а вверх. Ну и что, что обычным ручьям так нельзя. Ей – можно.
Уже не ручей, не поток – могучая река катит волны вверх по голым скалам Амон Ланк. Ревом водопадов бежит по камням всё выше. Водоворотами и бурунами подступает к стенам крепости.
Словно песок, смоет заклятья, которыми держится мрачная твердыня.
Как непрочно то, что скреплено песком… двух, трех могучих волн хватит, чтобы зашаталось и посыпалось всё, что было возведено силой сгинувших чародеев.
«Она рушится, Хэлгон! Крепость рушится! Он действительно Мудрый!»