Когда командир после боя остается стоять, и только сведенные пальцы выдают его.
Он говорил спокойно, но чуть медленнее, чем обычно:
– Вы помните Войну Гнева. Вы помните победу ваниар, ответивших спокойствием на ярость. Но тогда силы всё-таки столкнулись, и это погубило Белерианд. Здесь мы не можем допустить этого. Но нам проще – здесь нет врага. Этот камень – не живое существо, он просто полон силой назгулов. Вы знаете, что делать с ним. Вы знаете, как его уничтожить. Я сделал свое дело – идите и сделайте свое.
Синдары, коротко кивнув, исчезали. Лишь Брондор задержался:
– Железный лорд, тебе…
– Мне. Ни один. Из вас. Не. Поможет.
Хэлгон, стоящий за плечом Келегорма, кивнул.
Но Брондор хмурился и не уходил.
– Огонь. Туманом. Не. Разжигают.
Синдар это понимал, и всё же не мог заставить себя бросить того, кто… что? живой был бы ранен, а что бывает с призраками?
– У-би-рай-ся..! – процедил Хэлгон беззвучно, одними губами.
Брондор не мог его слышать, но выражение лица следопыта было красноречивее доводов его лорда.
Холод? Конечно.
Тихая прохлада вечеров ранней осени. Шепчутся травы, давно смолкли птицы, и паутина в глубине леса еще тяжела в ожерелье недавнего дождя.
И прядет свою нить туман, и ткет, и ткет свое полотно, словно бесчисленные помощницы Вайрэ вздумали покинуть Валинор и придти в Смертные земли, чтобы каждому соткать ткань его судьбы, и сшить из того полотна рубашку, и пусть носит на себе свою судьбу, чтобы не свернуть и не уклониться, чтобы родиться – в свой час, встретить любовь – в свой час, познать горе – в свой час и принять смерть – в свой час. Ибо нет в мире беды горшей, чем разойтись со своей судьбой. Со своей любовью. Со своей потерей. Со своей смертью.
Бедою из бед назовем смерть до срока, но еще большей бедою – упустить свой час. Как конь обезумевший, помчится такая жизнь, калеча и губя всё вокруг, пока не сокрушит сама себя.
И туман примет ее в свои милосердные руки, и поднимет Вайрэ обрывки своих гобеленов, изодранных дерзким, и соединит их в новый, скрыв под светлым и мягким узором раны разрывов, словно и не было тех ран, ибо придет за жизнью смерть, а за смертью жизнь, и вечно стучать челноку, и вечно сплетаться нитям, и пусть за покоем идет ярость, но и за яростью идет покой, и как бы ни спор был челнок в руках Ткачихи, но придет пора и ему замереть, ибо – выткан узор и приходит работе конец…
…самый обыкновенный камень. Большой осколок породы, скатившийся вниз, когда строили крепости. Не теплее и не холоднее любого придорожного валуна.
И сейчас, и когда-либо в грядущем.
– Почему вдруг Вайрэ? – спросил Галадорн у Нимдина. – Никогда не слышал от тебя ничего подобного. Тебе владычица Мелиан рассказывала о ней?
Нимдин покачал головой:
– Не она. Хэлгон думает о ней последние дни. А он ее видел… и мысли не прячет.
Они непроизвольно обернулись туда, где оставили нолдора.
Тот сидел неподвижно возле одной из стен. Казалось, что-то лежит у него на коленях, – но даже эльфийский взор не мог увидеть ничего. Это понятно – у Келегорма нет сил удерживаться в Явном мире.
Что бывает с призраками, получившими удар того, кто дважды мертв?
Им ли не знать, что убить мертвого – можно.
Да нет, выберется. Он упрямый, не может не выбраться.
И его ручной дракон – упрямый. За волосы лорда вытащит. Не хочется думать, откуда, но вытащит.
Сколько времени прошло? Всё началось в полдень, сейчас смеркается.
Вечер того же дня? Хорошо бы – того же.
Галадорн, Рининд, Нимдин, не сговариваясь, обернулись к Кархиду: пока Железный лорд не очнется, командуешь ты.
– Будем ждать, – отвечал он на их молчание. – Хеледир, Аэллим, возьмите с собой кого-нибудь и быстрее за поклажей. Арфы в этот поход мы взяли не зря… нам здесь теперь долго петь.
– Ты уверен, что это им поможет? – кивнул Галадорн в сторону Хэлгона.
– Нет, – спокойно ответил Кархид. – Им это не поможет. Но этот камень не был единственным.
– Железный лорд торопился, – заметил Нимдин.
– Значит, стоит поторопиться и нам. Поищи ближайшие? Надеюсь, теперь их ничто не разбудит.
– Он, – Нимдин смотрел на Хэлгона, хотя имел в виду Келегорма, – должен их знать.
– Очнется и укажет, – спокойно отвечал Кархид. – Или… Хэлгон потом укажет. Он тоже их знает.
Ночь. Тихое пение.
У двух камней сразу – далеко друг от друга, звуки едва слышны, каждая песнь сама по себе, и всё же вместе, словно два берега реки, соединенные тонкой веревкой-мостом. И порознь, и рядом.
От песни разъяснилось, видны звезды. Красивое здесь небо – во весь горизонт, если встать на вершину холма. Непривычно после стольких веков в лесу: не нужно ловить звезды меж ветвей и листвы.
Куйвиэнен вспоминается… хотя там всё было по-другому, и небо было иным… как давно не доводилось смотреть в глаза небу спокойно и открыто, не из-под спасительной сени леса, не напряженным взглядом дозорного, не сквозь бойницу спешно выстроенной стены… просто стоять на холме и смотреть, потому что твердо знаешь, что с лука своей души можно спустить тетиву, потому что ни тебе, ни тем, кого ты любишь, ничего не грозит. Еще не грозит. Уже не грозит.
Не грозит, но время отдыха кончилось.
Кархид и Нимдин осторожно глядели на происходящее в Незримом мире.
Келегорм был жи… то есть… как это называется?!
Словом, он – был.
Был в сознании. Уже. Хэлгон тоже был в сознании. Еще.
Синдары вернулись к яви.
Самого страшного не произошло и не произойдет, и это прекрасно, но… ждать и ничем не помочь?
К ним подошел Брондор:
– Железный лорд прав: огонь туманом не разжечь.
Кархид проговорил медленно:
– А у нас точно нет огня? Из чего нолдор черпают свою силу?
– Из творчества, – покачал головой Галадорн.
– Из битвы, – заметил Брондор.
– Не годится, – возразил Нимдин. – Вы же помните, что он сказал владыке Келеборну: если бы я командовал штурмом Дол-Гулдура, я сделал бы всё иначе и не смог победить.
– Из ярости, – вздохнул Кархид, понимая всю бесполезность своих слов.
– Из ненависти, – добавил Нимдин.
Кархид внимательно посмотрел на него и повторил с посветлевшим от радости лицом, так не сочетавшимся с этими словами:
– Из ненависти… Где Эредин?!
Тот меньше всего понимал, зачем понадобился перворожденным.
– Эредин, – негромко спросил Кархид, – когда я взял тебя с собой, ты ненавидел Келегорма. А сейчас?
Юноша закусил губу и отвел взгляд.
Древние эльдар ждали.
Он молчал.
– Прекрасно, – проговорил командир. – Ответь ты «да», ты был бы бесполезен. Ответь «нет»… опять бесполезен, хотя и иначе. Но ты молчишь. Значит, ты сможешь.
– Смогу что?
– Помочь ему.
– Ему?!
– Да, ему. У нас сейчас двое раненых. Дуилин жив благодаря Келегорму. Дуилина есть кому исцелить. А Железному лорду можешь помочь только ты.
– Нет.
– Он спас жизнь твоему другу.
– Не думаю. Сила назгула не может убить эльфа.
– Вступая в мой отряд, ты давал слово подчиняться.
Эредин опустил голову и глухо проговорил:
– Ни-ког-да.
– Подождите, – раздался тихий голос Нимдина. – Послушай меня, Эриндин.
Утраченное имя прозвенело, как песнь жаворонка.
Юноша вздрогнул.
Две эпохи никто не называл его так. Чуть дольше, чем две эпохи: после падения Гаваней.
– Говорят, ты намерен вернуться в Валинор и увидеть снова своих отца и мать?
Это не было вопросом.
– А знаешь ли ты, что с ненавистью в сердце ты не доплывешь до Амана?
Эредин молчал, кусая губы.
Нимдин продолжал, вспоминая то немногое, что слышал от мореходов:
– Бывает так: сойти на остров и там уснуть. Пока Валар не решат твою судьбу.
Эредин, сполна оправдывая имя, молчал, но глядел в сторону, и плечи его опустились.
Нимдин был благодарен судьбе за недавнюю открытость Хэлгона, от которого он невольно так много узнал об Амане:
– А если ты и доплывешь, если увидишь тех, кто покинул Чертоги Намо, то подумай: что принесешь ты им? Из Мандоса выходят свободными от груза прошлого, а ты, придя с ненавистью к убийцам, вернешь своих родных к ужасу тех сражений. Этой участи ты им желаешь?
Тот опускал голову всё ниже.
– Ты хочешь услышать от матери имя «Эриндин» – так стань им снова. Избавь себя от ненависти. Сделай это не для Келегорма. Сделай это для себя. Для нее. Для отца.
– Что я должен делать?
– Это несложно. Пойдем.
Они подошли к не пошелохнувшемуся за это время Хэлгону и вместе скользнули в Незримый мир.
Келегорм был в сознании. Увидев их, он слабо сдвинул брови: не то возражение, не то вопрос.
Хэлгон, почувствовав, что что-то изменилось, медленно открыл глаза.
– Не я. Он, – ответил Нимдин на непроизнесенное.
– О…н? – от изумления у Келегорма нашлись силы заговорить.
– Опять по приказу Кархида? – прохрипел Хэлгон. – Или теперь по собственной воле?
Лицо Эредина напряглось, и губы вытолкнули два слова:
– По собственной.
Келегорм движением глаз указал на место рядом: иди сюда.
– Удачи вам, – кивнул Нимдин и исчез.
Неистовый протянул синдару руку.
Тот не решался дотронуться, словно она была куском раскаленного железа. Спросил, скорее оттягивая, чем действительно не зная:
– Что я должен делать?
– Откройся… – выдохнул Келегорм. – Боишься… увижу твои мысли? Нет… не стал бы… будь и силы… Сам… смотри, что хочешь… мне всё равно…
Синдар осторожно коснулся ладонью его ладони, железные пальцы нолдора с неожиданной силой сомкнулись на ней – и в следующее мгновение Эредину показалось, что он очутился в посреди урагана.
Не было ни опоры, ни направления, было лишь стремление – бешеное, неукротимое, само себе и конь, и всадник, и цель, и средство, и в этом яростном водовороте неслись, подхваченные им, какие-то лица – по одиночке и во множестве, эльфийские, людские, орочьи… промелькнула морда белого пса, и это было единственное, что Эредин смог разглядеть и понять… горы, леса, огонь, горы… он мог увидеть всё и не мог разглядеть ничего, это было по силам лишь тому, кто сам был таким же ураганом, кто мог мчаться так же бешено или хотя бы не слишком отставая.