– Я думаю, когда владыка Тингол узнает, он не будет огорчен.
Серебристая Гавань
Минуло два года – как вода меж пальцев. Чистая, вкусная вода ручейка, если опустить в него руку: холодно и весело.
Хэлгон и Келегорм обживались в Холмах Мертвых: следопыт нашел себе уютную пещерку, что-то из скудного скарба ему привезли дунаданы, что-то он выменял в Брыле на пойманных кроликов и был вполне доволен скромным бытом.
Келегорму нужно было гораздо больше. Ему нужен был весь Арнор.
За все века.
Вычищенный, аккуратно уложенный и с историей каждой вещи.
Пещера за пещерой они отчищали Холмы от следа умертвий, отчищали оба – на долю Хэлгона приходилась грязь, которую можно убрать руками, на долю Келегорма – остальное. И трудно сказать, кому труднее. Слепая жажда умертвий и алчность людей, не желавших расставаться с нажитым и после смерти, ярость погибших и ненависть убийц, подлость и гнев, отчаянье и зависть… много всего было на древних сокровищах, не считая паутины и ржавчины.
Женские украшения бывали ничуть не добрее клинков и доспехов.
Днем в лучах солнца, ночами в холодном свете эльфийских костров лежали на траве они, отдавая земле могильный холод, отдавая прошлому злость и мерзость. Руки Хэлгона чистили их, но тепло солнца, эльфийский огонь и всепрощающая мягкость земли делали больше.
Древнее золото становилось добрым золотом.
Поначалу Хэлгон лишь повиновался, но быстро вошел во вкус, не слушая слов Келегорма о том, что та и та пещера полны ненависти и их надо первыми… – не слушая, открыл гробницы князей Артедайна, похороны которых помнил как вчера; словно обретенных младенцев, вынес к свету их всё еще острое оружие, и плакал, заново чистя его, и говорил, говорил, говорил, а Келегорм слушал, и не кривил брови при словах «наши» и «мой князь», и молчал, и в молчании сына Феанора было больше доброты и понимания, чем в любых речах.
Несколько раз к ним поднимался Том Бомбадил. Келегорма он видел так же ясно, как камни на холмах, удивился его присутствию не больше, чем этим камням (чем, кажется, несколько уязвил гордость сына Феанора), об извлеченных сокровищах сказал «Зло былое как вода – высохнет и сгинет, силу прошлого ваш люд снова чистой примет», что, вероятно, означало одобрение… словом, помощи от него нолдоры и не ждали, а вот что ближайший сосед не возражает против их планов – это прекрасно.
Нередко у них гостили дунаданы – кто по дороге в Гондор, кто из него. Привозили новости, хлеб, фрукты (чем спасли жизнь дюжине-другой кроликов); Келегорм общался с ними хоть и через Хэлгона, но легко, они же почти видели мертвого нолдора – во всяком случае, отвечая ему, ни один из следопытов не смотрел мимо своего незримого собеседника. Хэлгон опасался было, что станет чужаком для прежних своих – но нет, дунаданы как само собой разумеющееся восприняли и призрачного сына Феанора, и то, что Хэлгон верен древнейшей из данной им присяг, и то, что у эльфов свои заботы, ничуть не похожие на дела людей.
Идея же возрождения памяти Арнора их только радовала, они бы слушали и слушали Хэлгона, но тут оба нолдора являли свою легендарную жестокосердность и требовали, чтобы рассказывали гости – новости и севера, и юга. Дунаданам приходилось подчиняться.
Не раз и не два побывал здесь Глорфиндэль и не забывал брать с собой арфу…
Дважды приезжали сыновья Элронда – первый раз скорее к Хэлгону, вместе посидеть у костра. Второй раз (это было на исходе нынешнего лета) они явились строгими и стремительными гонцами. И привезли всего лишь одну весть: «Скоро. Не больше месяца».
«Отпустишь меня в Серебристую Гавань? Проводить», – спросил Хэлгон. Он ждал этой вести – и всё же она ударила внезапно, как стрела из темноты.
Неистовый ответил движением бровей: а как же иначе! – и к удивлению следопыта стал расспрашивать Элладана и Элрохира о путях из Лориэна в Мифлонд, потом узнал, что сначала всех собирает Ривенделл… так через Карадрас? и собирается вести сам? …значит, по Эрегиону? тем проще. И не меньше недели пути. Отлично.
«Я отпущу тебя в Серебристую Гавань, Хэлгон. Но прежде сам прогуляюсь до Эрегиона».
– Аранг, зачем?
Неистовый усмехнулся:
«Поговорить кое с кем. Из родичей. Я пытаюсь посчитать, сколько тысяч лет назад мы говорили… не спорили, не кричали гневных слов, а просто говорили. Знаешь, я сбиваюсь со счета. Одно могу сказать – это было в Свете Древ».
В Эрегионе осень сползала с гор медленно. Выше по склонам дубы уже бурели, еще выше гордо несли свои темные иглы сосны и кедры, а здесь колонны вековых буков всё еще закрывали небо густыми кронами, не позволяя свету проникнуть в лесное царство. Там, где власть буков кончалась, остролист раздумывал, пора ли ему алеть ягодами или пока можно не спешить?
Скорее лето, чем осень.
…звуки кавалькады эльфов вдалеке.
Едут медленно, шаг лошадей бесшумен. Но звенят колокольцы в гривах коней, слышится тихое пение. Прощаются с краем, для кого-то ставшим второй родиной, а для кого-то бывшим единственной.
Не надо их торопить.
Он рассчитывал на долгий разговор и выбрал эту поляну – хорошее место для привала. Ручеек, мягкая трава, солнце золотит листву… светлая тишь. Лучше места для беседы не найти.
Они показались меж деревьев, и Келегорм перестал прятаться. Он смотрел в глаза Галадриэли, и в любой другой час она бы уже увидела его. Но не теперь… погруженная в воспоминания, она была далеко от этих дней и мест.
Келеборн тоже не смотрел на него.
А дать заметить себя одному из тех, с кем убивал умертвий, он не хотел. Он пришел к сестре, и именно она будет первой, кто узнает, что он здесь.
Ее конь был уже в десятке шагов. Келегорм мог различить узорочье венца на голове владычицы Лориэна, Кольцо на ее пальце… она же оставалась безучастной.
В светлой грезе меж прошлым и будущим. В той бесконечности, что называется словом «жизнь».
Тогда сын Феанора просто вышел на тропу.
Всадница по-прежнему не замечала его, но заволновался ее конь. Заржал, затряс головой… Галадриэль вскинулась – и тут Келегорм отдал должное ее искусству наездницы: увидев его, она удержалась в седле.
«Здравствуй, сестра».
– Ты?! Что тебе…
Испуг Галадриэли передался ее мужу, остальным. Звон сбруи, храп коней. Келегорма увидели многие, остальные узнали от тех, кто видел.
«Просто поговорить. Извини, если напугал. Я звал, но ты не слышала».
Ей помогли сойти с коня, она приблизилась к брату, но голос ее был напряжен, как тетива:
– О чем же?
Келегорм против воли усмехнулся:
«Просто поговорить. Не веришь? Мне ничего от тебя не нужно. Я ни о чем не прошу. Я просто соскучился. Сколько тысяч лет мы не виделись?»
– Всего два года. – Ее голос излишне тверд: то ли от недоверия, то ли из желания скрыть недавний испуг.
«Нервен, – он произносит это имя мягко, но она вздрагивает едва ли не сильнее, чем когда встал конь, – я же не об этом. Я вспоминаю дерзкую маленькую девочку, которая так хотела выучиться ездить верхом. Должен заметить, ты отлично держишься в седле».
– Ты… – она не готова к такому разговору, она совсем не могла ожидать, что он… что она сама вспомнит то, что сгорело в пламени Лосгара и Дориата, но он улыбается ей и ждет ответа, она уже забыла, как он умел улыбаться, да что там – ей казалось, она навек забыла его лицо, лицо того, кто из брата стал врагом, но вот – нет врага, и есть брат, снова есть, и что-то надо ему отвечать… но что..?
– Ты… не хочешь вернуться? – проговорила она неожиданно для самой себя.
«Вернуться? – с мягкой усмешкой. – Я?»
– Келегорм, Валар милосердны, а эта Война искупила многое! Мне ведь был закрыт путь домой, но сейчас…
«Я вижу».
– Я лучше других знаю, что ты совершал, но поверь – ты можешь быть прощен! Да, Намо будет суров, но ведь и твой Хэлгон сражался в Альквалондэ, в Дориате… но он вышел! И ты выйдешь, нескоро, но…
«И снова будут скачки наперегонки в Лесах Оромэ?»
– Да… брат.
Такое простое – и такое непривычное слово.
«Моя маленькая сестренка… как же плохо ты меня знаешь. Что, по-твоему, держит меня здесь?»
Она отвечает мгновенно:
– Гордость.
«Гордость…» – он качает головой.
– Да, Келегорм, это ваша слепая гордость. Ты не желаешь предстать перед Намо, признать свою вину…
«Моя милая сестренка… – нет привычной усмешки, есть легкая улыбка. Печальная. – Представать перед Намо я действительно не хочу, но отнюдь не поэтому».
– Тогда почему?
«Свою вину я давно признал. Думается мне, Намо это хорошо известно, – хотя последний раз я видел его в час Проклятия».
– Но, Келегорм, если так, Мандос не будет для тебя долгим!
«Не будет».
– Раз так… брат, тебе ведь даже уплывать не надо..!
Мягкой усмешкой:
«Хочешь, чтобы я встретил тебя в Альквалондэ?»
– Вряд ли так скоро, но…
Ее порыв, как волна о скалу, разбивается о его печальную улыбку.
«Я же сказал, Нервен: ты совсем меня не знаешь».
Эльфы тем временем ставили лагерь – было ясно, что один призрак преградил им путь надежнее лесного завала, и они здесь до завтра, не меньше. Пустили пастись коней, раскинули небольшой шатер для владык – скорее знак уважения, чем действительно защита от ветра и холода. Впрочем, ни ветра, ни холода здесь нет.
«Хорошо, Нервен. Представим, что я ушел в Мандос, потом вышел – и?»
– И… ну, как раньше уже не будет, но мы сможем…
«Промчаться по Лесам Оромэ, найти всех, кто нас любил, насладиться радостью встречи… а что потом, Нервен?»
– Потом?
«Да, потом. Когда первая радость схлынет. Как она когда-то схлынула для моего Хэлгона. Ну?»
– Брат…
Она бледнеет.
Юной Нервен, внезапно возвращенной из прошлого, больше нет. Перед Келегормом стоит владычица Галадриэль, бесстрастная и мудрая.
Она молчит. Здесь нечего сказать.
И он молчит. Потому что она всё поняла.