что о них рассказывать, пары строк на каждого хватит.
Гаэлин приходил и приносил ему… питье и орехи на резном деревянном блюдце Хэлгон едва замечал, а вот новые листы бумаги были для него сейчас как вода для жаждущего. Исписанные лежали рядом, их придерживали от ветра изящные каменные корабли на каменных бурунах; стопка росла, Гаэлин принес для них ларец, но через несколько дней сменил его на более вместительный.
Хэлгон был единственным в Мифлонде, кто торопился. Бешено торопился. И страшно боялся не успеть.
Он успевал.
Дошел до гибели Арадора и Араторна, не поверил своему счастью, что в запасе есть день, а может быть и несколько, и с чистой совестью стал писать о Глиоре, о том, как впервые в истории Арнора наследник рода Вардамира не мог править, и его наместником стал глава рода Манвендила… а дни еще были, и можно было откручивать цепь событий назад, и уж конечно написать о Хальбараде Первом, а еще из его предков стоит упомянуть…
…как ни медленно ехали в Гавани эльфийские владыки, они прибыли.
Ну что ж, сколько успел – столько успел.
– Глорфиндэль.
Твой друг здесь и не здесь. Он странно напоминает тебе лорда Вильвэ, хотя во все предыдущие века ты не счел бы их похожими. Но сейчас между тобой и ним – грань времен.
И узенький мостик дружбы через эту пропасть. Тоньше эльфийской веревки.
Но вам хватит.
– Прошу, отвези на Запад. Отдай Королю Финголфину.
Ларец тяжел.
Глорфиндэль внимательно смотрит на тебя… словно редеет туман, и очертания, прежде смутные, снова становятся отчетливыми.
– Хэлгон. Сделай мне подарок на прощание.
– Если успею добежать до мастерской, – ты пытаешься отшутиться, уже понимая и не то чтобы боясь, но…
– Отдай этот ларец не мне, – ваниар тих и серьезен. – Помирись. С ним – помирись.
Да, если уж отпускать Первую эпоху, то всю, без остатка. И не спрашивать, твоя или не твоя вина в разладе. Разлад с тобой – значит, и твоя доля вины есть.
У людей говорят «прощения попросит не тот, чья вина горше, а тот, кто мудрее». Хоть это утешает.
– Владыка Элронд.
Он тоже не здесь. Средиземье для него в прошлом, и ты для него в прошлом, он смотрит на тебя без неприязни, он смотрит сквозь тебя – и как же это хорошо, когда его взгляд вот так скользит, а не напряжен, как воин с копьем.
– Что тебе нужно? – в его голосе скорее усталость, чем равнодушие.
– У меня просьба к тебе, владыка. Именно сейчас.
Он чуть удивлен. Удивлен, что ты осмелился, что ты рассчитываешь на него… да и любопытство просачивается сквозь светлую грезу прощания, как кутенок сквозь щель в заборе.
– И что за просьба?
Вот всегда бы с ним так разговаривать! Просто праздник напоследок.
– Владыка. Когда-то я говорил с Королем Финголфином… он еще не был королем тогда… и сейчас сожалею о той своей дерзости. Он знает об этом, но… – нолдор поднял ларец за витую ручку на крышке. – Вот это послужит достаточным извинением. Я прошу тебя передать ему. Читайте, если хотите, секретного там нет.
Элронд взял тяжелый ларец и передал кому-то из стоящих позади.
– Ты прав. Я исполню твою просьбу.
Можно поблагодарить и уйти. Он согласился, это знак примирения, разлада больше нет.
Поклониться и уйти.
– Владыка… – Хэлгон кусал губы, хмурился, а потом почти крикнул, спугнув пару чаек: – Ну прости ты меня за то, что я тогда наговорил! Я себя тогда не помнил! да и все мы тоже…
Элронд молча смотрит на него.
Таким сына Эарендила Хэлгон не видел никогда. Ни один из тех, для кого он был владыкой, не видел его таким. Но этот взгляд у него знали другие Мудрые. Знала Келебриан. Знал Гил-Галад. Как ни странно, знал и Маглор.
Рана, свежа она или застарела, – болит. И зажившая, если ее разбередить, болит… меньше свежей, конечно, много меньше. Но иногда так, что – только стиснуть зубы и терпеть.
– Когда мы с братом были детьми, – Полуэльф смотрел в глаза нолдору, – мы знали, что отец и мама бежали из разоренных земель. Но о гибели Гондолина нам рассказывали… то, что можно рассказать детям. Я восхищался подвигом Глорфиндэля, это было лучшее, что я помню из тех историй.
Эльфы, стоявшие со своим владыкой, неприметно отошли. Скорее из нежелания снова прикасаться к жизни, чем ради того, чтобы не услышать лишнего.
– И однажды, отец тогда уже уплыл, – продолжал Элронд, – Элрос спросил маму, почему она ничего не рассказывает о Дориате. «Его тоже уничтожили балроги и драконы, да?» спросил брат. Мама тогда побледнела и сказала «Нет. Не балроги и не драконы». Элрос спросил, кто; я помню, ему очень хотелось услышать еще о каких-нибудь подвигах. И мама тогда ответила совсем тихо: «Другие эльфы». Я ее спросил «А разве так бывает, чтобы эльфы убивали эльфов?» Она сказала только «Бывает» и больше не говорила нам ничего.
– Прости, – опустил голову Хэлгон.
– Дослушай, – нахмурился Элронд. – Я ей тогда не поверил. Мне очень хотелось, чтобы было не так, а она же не рассказала нам ничего… В «ничего» не верить проще.
Хэлгон кивнул.
– А потом был ты. Убитый Нимдином. – Полуэльф на миг зажмурился. – Пойми. Горящий Гондолин, драконы, балроги, орды орков… ребенок выучил имена погибших, но он не думает о гибели и разгроме, ему про подвиги… И вдруг – «другие эльфы». Которые страшнее всего этого. Потому что эльфы.
Элронд говорил очень тихо, и Хэлгон молчал, закусив губу.
– И когда я увидел тебя, твой труп…
– Ты поверил, – произнес нолдор.
– Всё, что я знал, но не понимал о Гондолине, всё это – разом. Что всё это не истории, а всё это – случилось с мамой. И сейчас снова пришло. И с нами будет то же.
– Владыка…
– Замолчи. Ты затеял это, дай договорить. У меня ноги тогда подкосились, так меня скрутил страх. За что нас, почему?! мы же хорошие! я же хороший!! понимаешь ужас ребенка?
…и что ответить?
– Потом, когда вы пришли, было уже не так жутко. Ждешь, что это будет, хоть как-то готов… после тебя я и Саурона не боялся. Правда, Хэлгон, для меня ты был страшнее.
Нолдор молчал.
– Потом… – вздохнул Элронд, – это не то чтобы забылось, но пережилось, ушло под многим и многим другим. А потом ты приезжаешь.
– С Глорфиндэлем, – добавил Хэлгон. – Героем твоего детства.
– Да.
– И память выбросила тебя в тот день, – договорил нолдор за былого владыку Имладриса.
– Да, – сын Эарендила вздохнул, глубоко, тяжело. – Будто не было ни Эрегионской войны, ни Последнего Союза, ни Кольца, ни Ривенделла, ничего. Я – мальчишка, и на меня смотрят все балроги и драконы разом. И смерть пришла в наш дом.
– Ну почему ты мне об этом не сказал?! – вырвалось у нолдора.
– А как я мог тебе об этом сказать? – горько спросил Полуэльф. – И потом: скажи я – и что? что бы ты смог сделать?
– Да что угодно! Никогда не показываться у тебя, или… наоборот, приходить каждый год, еще чаще, чтобы ты привык меня видеть, чтобы память больше не возвращала тебя в прошлое!
– Ты громко кричишь. Мы не одни.
– Прости.
– Что ж, – произнес сын Эарендила, – ты узнал причину.
– Владыка… что мне сделать?
– Ты невиновен, Хэлгон. И большее, чем этот разговор, не в твоих силах. – Элронд помолчал и добавил: – Возможно, ты прав, и мне следовало пойти моему страху навстречу, а не прятаться от него.
– Тебе ведь легче? – участливо спросил нолдор. – От того, что рассказал?
…еще сегодня утром он и предположить не мог, что его станет волновать, легко ли Элронду.
– Пожалуй, – задумчиво отвечал владыка эльфов. – И к лучшему, что мне не придется везти это на Запад.
А Хэлгону думалось, что Глорфиндэль поистине величайший из героев Арды: сегодня он уничтожил всех балрогов и драконов Гондолина, но не мечом или копьем, а одной негромкой просьбой.
Звезда Феанора
Волны.
Тихие волны. Едва слышные.
Шелест одежд. Шепот голосов. Почти бесшумные шаги.
Волна за волной, они уходили: по одному и несколько. Эльфы и редкие люди. Осторожно, словно полную до краев чашу, неся светлую печаль прощания.
Их было… десятки? сотни? – но почти каждый шел один.
Не задеть другого. Не потревожить его хрупкий мир. Не нарушить тот светлый образ ушедшего друга, который сейчас – в последний раз и на века вперед – создается в сердце оставшегося.
Волна за волной, они уходили тихо.
А многие стояли, глядя в спокойно дышащие волны залива Лун, еще связанные незримой нитью с кораблем, которого уже было не различить даже эльфийскому взору.
Солнце зашло, но пока было светло.
Когда стемнеет – надо будет возвращаться в сегодняшний день. Но пока горизонт ясен – можно быть во дне вчерашнем, быть с тем, кто оставил тебя, но с кем ты всё еще не можешь проститься. Хотя корабль уже далеко.
…хотя корабль уже в другой судьбе.
…уже там, где нет никакой судьбы.
Волна за волной.
Идущие прочь из Гаваней не поднимали глаз на тех, кто смотрел на запад.
Словно виноваты в чем-то. Словно прося извинений, что их печаль разлуки не так глубока.
Молчали и фалмари. Ни звука флейты или арфы.
Не нарушить тишины.
Только вздохи моря.
Волна за волной.
Взгляд. Не прикоснуться рукой, не потревожить словом. Но дотронуться взглядом – осторожным и вежливым.
Гаэлин.
Этот юноша умеет смотреть – почтительно, настойчиво и скромно разом.
Юноша?
Сколько тысяч лет Гаэлину, если за те без малого семнадцать веков, что вы знакомы, он не изменился ни лицом, ни нравом? Как давно он спрятался от судьбы в этой раковине облика почти мальчика? Юность и слабость – надежная броня… как давно ты надел ее, вечный слуга Кирдана? Эпоху назад? Две? Три? От Куйвиэнен?
Хэлгон глубоко выдохнул. Надо идти. Надо жить дальше. Ждет лорд. И чего-то хочет…
Нолдор вопросительно приподнял бровь.
– Владыка Кирдан просит тебя придти, – с легким поклоном произнес Гаэлин, – в Беседку Ветров.