«Что я должен сделать? что-то сломать, что-то разбить? Но я не маг. Никогда им не был…»
«Древние заклятия плохи тем, что всегда имеют слабую точку. Иными словами, надо мной каменный свод, который никак не пробить изнутри; но, если ударить по нему снаружи, всё повалится. Это мог бы сделать любой, человек, эльф, гном или кто-то ещё, и совсем не будучи магом. Но, чтобы привести когото из них сюда, я должна была добиться, чтобы эльфы учредили бы свою собственную «стражу». Стражу, состоящую из людей.
И да, если бы меня пленили нынешние хозяева сущего, так просто было б не вырваться».
Под ногами — нечто гладкое, без малейших неровностей, словно лёд. Нет, неправда. Лёд не бывает таким. Наверное, скорее зеркало, огромное, какое, болтали, висит в гареме кинтского правителя. Плоть мира расступается и смыкается за Лемехом, и он не может взять в толк, как же это оно так.
«Что я должен сделать?»
«Ты увидишь».
Парни шагают молча, Гриня почти висит на плече Ариши, ноги у него заплетаются. То и дело принимается что-то бормотать себе под нос, словно не в себе. Хотя, может, и впрямь не в себе. Дурь-то эльфийская небось так просто не уйдёт, чай, не похмелье после доброй попойки.
Становилось всё холоднее. Мертвенный синеватый свет, тропа возникает прямо перед ними и тотчас же исчезает за спинами. Ариша тяжело дышит, жалобно поскуливает Найда — даже ей жутко, обычно бесстрашной.
«Долго ещё?»
«Нет. Мне приходится держать эльфов занятыми, чтобы они не перехватили бы вас. Пока вы не доберётесь до меня, это в их власти».
«Смотри, можем и не успеть».
«Должны», — безапелляционно заявила Птица.
Позади Гриня снова начал что-то бормотать, всё взволнованнее и неразборчивее, потом начал дёргаться, словно кукла на ниточках.
«Борозда пытается открыть сюда дорогу через твоего сына. У неё ничего не получится».
Лемех утёр со лба пот. Стало совсем холодно, точно зимой, изо рта валил пар — и с тебя же градом льёт, словно дрова рубишь без устали, топором машешь.
«Скорее», — вдруг поторопила их Птица.
Да, отсюда дороги уже нет. Захочет она — и останутся Лемех с сыновьями и Найдой тут на веки вечные.
«Ещё быстрее!» — словно удар хлыста. Мороз начал обжигать щёки.
«Бегом!»
Ноги едва несли Лемеха, синеватый неживой свет и впрямь казался исходящим от Солнца Мёртвых, они шли и шли не через мир и не через подземелья, шли невесть какой дорогой, запретной для прочих смертных. Точнее, уже не шли, бежали, и Ариша едва волочил Гриню, голова младшего моталась из стороны в сторону тряпичным мячиком.
«Всё», — вдруг сказала Птица.
Лемех замер, тяжело дыша, в левом боку кололо.
— Что теперь-то? А?
«Ломай!» — почти взвизгнула их провожатая.
— Что ломать-то? — недоумевая, Лемех развёл руками. Вокруг ничего, кроме всё того же света, сожравшего реальность.
«Прямо перед тобой. Ломай руками. Это просто иллюзия, но иначе тебе не справиться — ты же не маг».
Из ниоткуда в никуда, пронзая потоки синеватого света, прямо перед Лемехом тянулся толстый сук, дубовая ветвь с листьями. Живая ветвь, зелёная, даже чуть трепещущая под неощутимым ветерком, словно дул он где-то в совсем иных мирах.
«Ломай!» — крикнула Птица, и впервые мысли её прозвучали, словно голос, кроме её собственного, слышался там ещё целый хор, воющий, рычащий, храпящий. Ничего человеческого, ничего даже звериного в нём не было, а лишь голод, ненависть и предвкушение мести.
Ариша тоже понял. Поднял бледное лицо, бессильно взглянул на отца:
— Б-батюшка…
«Нет дороги назад! — отчаянно крикнула Птица. — Освобождай меня, скорее, пока они не вырвались сами! Вот тогда уж точно всему конец, и тебе, и эльфам, всему!»
— Ты обманула! — заорал Лемех, что есть силы врубая топор в незримую стену. Сталь зазвенела, оружие отлетело от несокрушимой преграды, едва не размозжив хуторянину череп.
«Я не обманула. Я умолчала, — сейчас в женском голосе Птицы слышалось самое настоящее рыдание. — Иначе ты бы не согласился. Никогда. Но мы можем победить! Можем, я клянусь! Своим создателем, великим Духом!»
Трудно сказать, что двигало в тот миг Лемехом. Может, тот ужас загнанного зверя, наполнявший каждый неслышимый другим звук в речах Птицы? То, что невозможно было подделать, где не мог обмануться бывалый наёмник — так не лгут.
Топор описал дугу и с размаха ударил по дубовой ветви. Полетели брызги тёмной коры, разруб забелел, словно обнажилась живая кость.
«Скорее! Сюда… прорываются… не… удержать…» — голос Птицы утонул в рёве и вое.
— Лемех! Стой! Ради всего святого, стой!
Голос Борозды. Спаситель превеликий, присносущий, как, откуда?!
Синеватый пузырь на миг раскрылся, и Лемех увидел тянущуюся далеко-далеко сквозь неведомые крепи дорогу; дорогу, заканчивавшуюся на чёрном поле Ниггурула.
Магия ль была в том повинна, что ещё — но Лемех наяву видел бушующую на верхах бурю, поверхность Ниггурула вздымалась горбами, обсидиановые копья взмывали вверх, точно и впрямь норовя пронзить поднебесье, зачастую вырывая вместе с корнями деревья-хранителей. Высоко над землёй чёрный камень и зелёный лист, так и не разжав смертельных объятий, распадались пылью, равно поглощавшей оба цвета.
А Борозда уже была здесь. Бледная, в изорванной одежде, по щеке стекает кровь из рассечённой брови. Безоружная, с голыми руками, она бросилась прямо на Лемеха, так, что бывалый наёмник едва уклонился.
— Нет! Только не это!..
«Поздно…» — голос Птицы полнило отчаяние.
Синие стены вокруг пузыря расступались, и в осветившемся пространстве появилась совершеннейшая копия Ниггурула — только здесь не было деревьев, а чёрные зубья вдруг обрели гибкость, вытягиваясь и угрожающе нацеливаясь острыми вершинами в крошечную золотистую фигурку, что сломя голову бежала к застывшим Лемеху, Арише, Грине, Найде и Борозде.
За её плечами вился призрачный плащ, и в самом деле слагаясь в Тёмную Птицу, но не осталось и следа прежней истребительной мощи.
Страх, страх нёсся перед бегущей, а вовсе не жажда истребить всё и вся. Лемех ощутил это всем существом, нюхом, словно зверь, точно волк, защищающий щенков. Он, простой смертный, знал, что бегущее создание — не человек, хоть и похоже на человека, — сейчас слабее ребёнка. Оно может вновь обрести силу, но для этого…
Оттолкнуть повисшую на руке Борозду, размахнуться топором и ударить, без мыслей, чувств и паники. Просто срубить ветку, дать ей упасть, и…
Теперь уже можно было видеть женщину в золотом облегающем платье, в котором, казалось, и бежать-то невозможно. Она быстро-быстро перебирала босыми ногами, плывя над самой поверхностью.
А за нею, стремительно глотая пространство, накатывалась не то волна, не то облако, не то скопище смерчей. Серая бурлящая, кипящая завеса, непроницаемая для глаз; её передняя кромка то и дело вспухала багряным, песочным, закатным. Пурпур и кровь, складывающиеся в невообразимые гротескные фигуры, чудовища, словно перетекающие одно в другое; здесь крыло, там пасть, тут лапы с когтями; возникала порой и человеческая фигура, вернее, похожая на человеческую — с бычьей головой и двумя парами рук на достойном сказочного великана торсе.
Все они возникали, вспыхивали ярко на тёмно-сером фоне и тонули вновь, словно голодное море не желало выпускать жертву. А может, и не жертву, может, они были его атакующим, наступающим авангардом; вправо и влево, насколько мог окинуть взгляд, живая завеса вздымалась, разворачиваясь, точно полы исполинского плаща. Это донельзя напоминало явленное Бороздой видение, видение Тёмной Птицы, несущей губительные молнии на изломах крыла. Здесь молний тоже хватало, они срывались с извивов серой волны, целясь в ускользающую золотую фигурку.
Ариша замер, уставившись на Лемеха, — кажется, парень не сомневался, что батяня непременно что-нибудь да придумает. Гриня сполз вниз, сидел, привалившись к коленям брата, и, склонив недоумённо голову, неотрывно глядел на подступающую смерть.
Лемех глянул вниз, на валяющуюся перерубленную ветвь, нагнулся, неспешно поднял. Ладони покалывало, от дубовой коры по запястьям и дальше, к локтям, поползло приятное тепло.
Бегущая приближалась. Борозда замерла, закусив губу, по щекам стекали слёзы, руки тряслись.
— Ничего, эльфка, — у Лемеха получалось только хриплое рычание, как всегда перед атакой «Весельчаков», — ничего, мы ещё повоюем!
— Наш мир, — прошептала она. — Наш мир… ты его убил.
Загибающаяся вниз обсидиановая громада, нацелившись игольчато-острой вершиной, ринулась с быстротой атакующей змеи. Женщина в золотом платье увернулась в последний миг, её с головы до пят обдало чёрной пылью, и она закашлялась.
Закашлялась, словно простая смертная.
И, захлёбываясь, почти рухнула на руки Лемеху, пройдя сквозь прозрачные стены ограждавшего их пузыря.
Хуторянин вздрогнул, в упор глядя на странное, разом и человеческое, и нечеловеческое лицо, впалые щёки, острый подбородок, нос, более напоминающий птичий клюв; и жуткие глаза, огромные, больше, чем у эльфиек, вытянутые, с четырьмя бездонными чёрными зрачками ромбом.
Она тяжело дышала, жемчужного оттенка кожа покрыта пылью, словно угольной:
— Скорее! Их ещё можно остановить!
Низкий, сильный, грозный голос, каким только вести полки в атаку.
— Чего делать-то? — только и смог выдавить Лемех. Борозда просто висела на нём, обливаясь слезами.
— Гриня, твой сын, сможет, — сказала Птица. Щека её странно и жутковато дёрнулась. — Борозда была права — у него и впрямь дар, дар великий. И, чтобы не наступили, как она выражалась, времена кровавые и страшные, он должен… — она вдруг прикусила губу. — Он сам знает, что должен. А мы ему поможем. Ты, эльфийка!
Дрожащая Борозда подняла взгляд. Слёзы уже высыхали на её щеках, страх сменялся гневом.
— Ты… тварь… чудовище… какое счастье, что я не увижу твоего триумфа!
— Достойно трагедии, — сухо сказала Птица. — Приди в себя, волшебница! Они сейчас будут здесь. Мир ваш мне без надобности, всё, что мне надо, — выбраться отсюда. Вас обманули, Борозда.