ком понимании этого слова, но было в ней очарование, которое часто превосходит самою искусную красоту. Широкая в кости, крепкая, хотя и безукоризненно стройная, Ася отличалась отменным здоровьем, жизнелюбием и весёлостью, написанной на её румяном лице с тёмными глазами и золотистыми непослушными локонами. Рано лишившись родителей, оставивших ей небольшое, но всё же недурное наследство, Ася отличалось самостоятельностью, решительностью, доходившей подчас до вздорности. В Смольном весёлая мадемуазель Завьялова скучала и мечтала лишь о том, чтобы скорее покинуть его стены. Ей казалось, что жизнь проходит мимо, и она упускает что-то бесконечно важное, живя в пансионе. Вырвавшись из оного, Ася немедленно оставила родной город. Во-первых, столица успела наскучить девушке, мечтавшей увидеть другие края, о которых читала в книгах, а, во-вторых, оставаться в опустевшем после смерти родителей жилище было ей тяжело.
Своего крёстного Ася прежде видела всего лишь несколько раз, но этого хватило, чтобы он стал для неё, привязчивой по натуре, близким и родным человеком. Ещё в детстве она почувствовала, что этому пожилому господину с необыкновенными лучистыми глазами можно доверять. Будто бы волна теплоты шла от него, и оттого с ним рядом всегда было так спокойно и хорошо. Тётушка Анна Степановна полюбилась Асе не меньше. Милая старомодная дама, растворяющаяся во всех, кому случалось обратиться к ней. Поэтому сомнений, куда ехать, у выпускницы Смольного не возникло.
За свою недолгую жизнь Ася ещё ни разу не была влюблена. Лишь короткий момент она, как и многие юные девушки, была увлечена философом Владимиром Соловьёвым, на чьих лекциях бывала несколько раз. В этом красавце с чёрными, как бездна, глазами, таилось нечто демоническое, действовавшее неотразимо на девичьи сердца. И столь же завораживал глубокий голос философа, произносивший речи, смысла которых Ася не понимала, но и, не понимая смысла, слушать его доставляло ей большое удовольствие. Отчего-то при взгляде на Соловьёва ей вспоминался лермонтовский демон, «дух изгнанья», и это лишь придавало притягательности. Об известном философе ходили разные слухи: рассказывали, как раздавал он неимущим все свои деньги и вещи, не оставляя себе ни гроша, как явилась ему сама София, искомая и проповедуемая им, как напал на него и чуть не убил бес. Анна Степановна однажды назвала Соловьёва колдуном. Примерно год Ася тайно любовалась на портрет философа, а потом убрала его в коробку из-под шляпы, на том увлечение и окончилось, о чём девушка немного сожалела. Ведь увлечение кем-то или чем-то придаёт новое содержание и звучание скучной повседневной жизни.
Но вечером этого дня, увидев в кабинете крёстного господина Вигеля, Ася почувствовала, что неожиданно для себя оказалась на пороге куда более сильного увлечения.
Приближалось время ужина. Ася распахнула тяжёлую дверь дубового гардероба и стала задумчиво перебирать свои платья. Ей очень хотелось произвести на Петра Андреевича приятное впечатление. Выбрать туалет для девушки, имеющей в своём гардеробе хотя бы несколько платьев, всегда пресложная задача. Белое очень идёт, но для скромного ужина будет смотреться слишком празднично. В розовом не хватает взрослости, которая необходима для беседы с таким умным и серьёзным господином. Нельзя допустить, чтобы он видел в ней ребёнка! Ах, вот, то, что нужно! Пошитое весною воздушное платье цвета шампанского. В нём Ася неотразима – так говорят все!
Проворно одевшись, девушка расчесала густые, пшеничного цвета волосы и, с удовлетворением взглянув на себя в зеркало, прыснула со смеху, невольно вспомнив гоголевскую Оксану: «Хороша я! До чего ж хороша!»
Глубоко вздохнув, Ася вприпрыжку помчалась в гостиную. Прежде чем войти, она остановилась, вслушиваясь в доносившиеся голоса тётки и гостя, и лишь затем неспешно вошла и остановилась на пороге. Вигель тотчас поднялся, а сидевшая на диване Анна Степановна радостно улыбнулась:
– Ася, девочка моя, проходи! Ты ведь уже знакома с Пётром Андреевичем?
– Да, Николай Степанович нас представил друг другу.
– Пётр Андреевич, я так рада, что ты решил провести этот вечер в нашем обществе. Мне так приятно видеть вас обоих. Вы оба так молоды, так красивы! И я любуюсь вами, как родными детьми! Садитесь же рядом со мною!
Вигель опустился справа от Кумариной, а Ася слева. Анна Степановна поглядела на них, пожала им руки:
– Когда вы рядом, я чувствую себя молодой и полной сил. Вам этого не понять пока. Вы молоды. Но, прожив с моё, вы поймёте, как это важно. Ведь я уже очень старая. Мне страшно сказать, сколько мне лет, поэтому не скажу. Нынче я ходила сама на службу – и это было счастье. Потому что я смогла дойти до церкви сама, тогда как ещё недавно несколько месяцев не могла подняться с кресла. Нет, всё-таки счастье очень щедро даётся нам. Только оно напоминает жемчуг, который расточают перед свиньями… Мы пробегаем по драгоценным крупицам, не замечая их, а потом плачем, что нам их не досталось. Какие мы все заблуждённые… Кстати в нашей церкви появился молодой певчий. Чудный голос. Слёзы наворачиваются… Ты ведь слышала, Ася?
– Разумеется, ма тант12. Я тоже отметила.
– Ты напомни мне, пожалуйста, чтобы я Соне денег дала на нищих да блаженненьких. А то меня память подводит уж… Я говорила тебе, Пётр Андреевич, что моя Соня к Сергию Преподобному пешком идти вознамерилась? У меня душа не на месте. Ведь старуха совсем. Как пойдёт? Дойдёт ли?
– Богоугодное дело, – ответил Вигель, и Ася заметила, что он искоса смотрит на неё. – Всякому бы православному надлежало совершить его.
– Ты прав… Я и сама бы хотела, и Соне моей завидую. Да страшно мне. Тяжело… Уж я ей накажу просвирок купить… Пётр Андреевич, а отчего ты столь давно не читал мне своих стихов?
– Пётр Андреевич, вы стихи пишите? – приподняла брови Ася. – Почитайте, пожалуйста!
– А вы любите поэзию, Анастасия Григорьевна?
– А кто же не любит её?
– И чьи стихи вам по сердцу?
– Я Баратынского люблю, – улыбнулась Ася. – А ещё Соловьёва. Так вы прочтёте что-нибудь?
– Непременно, но в другой раз, – пообещал Вигель. – Я думаю, сейчас уже придёт Николай Степанович.
Лишь только были произнесены эти слова, как в гостиную вбежал крупный лохматый пёс, а следом за ним вошёл и сам Николай Степанович.
– Ну-с, о чём судите-рядите, друзья сердечные? – спросил он, крутя в руке тавлинку. – У Сони уже стол накрыт!
Анна Степановна поднялась и опёрлась на поданную братом руку:
– Мы, в самом деле, немного заговорились.
Ася посмотрела на Петра Андреевича:
– Идёмте?
– Да-да, разумеется! – кивнул Вигель, с лёгким поклоном предложив девушке руку.
Ася почувствовала тонкий аромат фиалки горных Альп, исходивший от гостя, и с наслаждением вдохнула его, радостно ловя на себе заинтересованный взгляд Петра Андреевича.
За ужином Николай Степанович неожиданно объявил:
– Аня, я завтра уезжаю.
– Куда? – удивилась Кумарина.
– В имение князей Олицких, что под Коломной. Пётр Андреевич получил письмо от своего доброго друга: странные дела творятся в этой усадьбе. А я любопытен до таких. Напала на меня охота самолично узнать, что там к чему.
– Странные дела? – нахмурилась Анна Степановна. – Николенька, это что, может быть опасно?
– Бог с тобой! Опасным это может быть только для того, кто там проказит, потому как я непременно отыщу его, – рассмеялся Немировский.
– Ты невозможен, Николай Степанович! – развела руками Кумарина. – И что тебе на одном месте не сидится? Ехать за сто вёрст киселя хлебать! Мало тебе московских преступников! Хоть бы отдохнул немного!
– Вот, я и отдохну! Переменю обстановку, подышу свежим воздухом. Там, говорят, леса великолепные. Съезжу, разберусь и вернусь. А если нужда будет, так Пётр Андреевич на выручку придёт! Верно ли, Пётр Андреевич?
– Всенепременно, прибуду по первому вашему зову.
– Дядя, возьмите меня с собой! – воскликнула Ася.
– Ещё одна сумасбродка! – сплеснула руками Анна Степановна. – Тебе-то что там делать?
– Как что, ма тант? – Ася даже приподнялась с места. – Ведь это же так интересно! Путешествие, новые люди, тайны!
– Ты рассуждаешь, как ребёнок, счастье моё миндальное! Тайны! Любопытной Варваре на базаре нос оторвали!
– Варваре оторвали, а мне не оторвут! Дядя, ну, пожалуйста, возьмите меня! Я нисколько не буду вам обузой! Я очень вас прошу! – Ася умоляюще сложила руки и краем глаза заметила, как по губам Вигеля скользнула улыбка. Ему тоже кажется ребячеством её просьба? Или одобряет?
– Николенька, что ты молчишь? Скажи ей, что это невозможно! – обратилась Кумарина к брату.
Николай Степанович неспешно размешал сахар в чае, сделал несколько глотков, прищурил глаз и с лукавой улыбкой спросил Вигеля:
– Что ты скажешь, друг сердечный? Стоит ли мне удовлетворить прошение мадемуазель Завьяловой?
– Не берусь давать советы вам, Николай Степанович, но мне было бы невероятно трудно устоять перед столь смиренной просьбой. И я бы даже ходатайствовал перед вами и Анной Степановной за её подательницу.
Немировский перевёл взгляд на крестницу, побарабанил пальцами по столу и решил:
– Значит, так тому и быть! Поедешь со мною! Только гляди: что бы больше одного чемодана не брала с собой!
– Ах, дядя! Спасибо! – Ася обошла стол кругом и, обняв Николая Степановича, чмокнула его в щёку.
– Егоза, – покачал головой Немировский.
– Ей есть с кого брать пример! – сердито сказала Кумарина.
– Не сердись, Аня. Я бы взял с собою тебя, как мою лучшую советчицу, но ты ведь побоишься пускаться в столь дальний путь?
– Я не сумасшедшая!
– Тётушка… – Ася подошла к Анне Степановне. – Мы совсем ненадолго поедем. Зато потом нам будет, что рассказать вам.
– Ах, поезжайте! – махнула рукой Кумарина. – Может, оно и правильно! Что скучать на одном месте? Только уж извольте посылать мне оттуда телеграммы, чтобы я не беспокоилась.