– Обещаю, тётушка!
Кумарина повернулась к Вигелю:
– А тебе, батюшка, стыдно должно быть: за моею спиной секреты разводишь. Мне о письме том ни слова не сказал!
– Простите меня, Анна Степановна. Я просто не успел.
– Не успел… Кто хоть друг твой?
– Доктор Жигамонт.
– Жигамонт? Наслышана. Он Веру Маврикиевну пользует. Надо будет и мне обратиться к нему…
Поздно вечером, когда Пётр Андреевич ушёл, Кумарина позвала Асю к себе. Анна Степановна уже легла, и девушка села на край её постели, пытаясь догадаться, о чём пойдёт разговор.
– Понравился он тебе? – спросила тётка, отложив молитвослов и откинувшись на высоко стоящие подушки.
– Кто? – Ася изобразила непонимание.
– Девочка моя, я старуха, но я много видела в жизни и хорошо разбираюсь в людях. Ведь я видела, как ты заглядывалась на господина Вигеля.
– Это было столь заметно? – покраснела Ася.
– Ему – нет, я думаю. А мне очень. Так я права?
– Правы, ма тант. Мне, в самом деле, очень понравился Пётр Андреевич.
– Я тебя понимаю, – улыбнулась Анна Степановна. – Будь я раза в два моложе против нынешнего, так сама влюбилась в этого молодого человека. Только…
– Что – только?
– Будешь ли ты с ним счастлива? Пётр Андреевич прекрасный человек. Но некогда он очень любил одну девушку. Но, увы, она вышла замуж за другого, хотя тоже любила его. Она была очень бедна, ей нужно было заботиться о маленьких сёстрах, а Пётр Андреевич тогда только начинал службу…
– Ах, Боже мой, да это же было так давно!
– Иногда давность произошедшего не имеет значения. Господин Вигель – однолюб. И, сколько бы ни минуло лет, он будет помнить ту женщину и любить её всегда. Ты должна это знать.
– Что же, из-за какой-то призрачной женщины он всю жизнь будет жить в одиночестве, оплакивая свою любовь к ней и не замечая других?
– Я этого не сказала. Дело в другом, моя милая девочка. Он может увлечься другой женщиной, жениться на ней. В этом случае, несомненно, он будет образцовым мужем и отцом. Но та женщина никогда не умрёт для него, она всегда будет жить в его сердце.
– Зачем вы говорите мне это, ма тант?
– Чтобы ты наперёд знала всё и понимала, на что идёшь.
– Я пока ещё ни на что не иду! – воскликнула Ася, поднимаясь. – С чего вы взяли? Мало ли кто показался мне приятным и интересным! Это не значит…
– Это – не значит, но значит – твоё теперешнее волнение.
– Спасибо, что предупредили, тётушка. Спокойной ночи! – Ася поцеловала тётку и направилась к двери.
– Постой!
Девушка обернулась. Анна Степановна приподнялась и перекрестила её:
– Храни тебя Бог, моя милая девочка!
– Спокойной ночи, тётушка…
Вернувшись к себе, Ася распахнула окно и долго вдыхала прохладный ночной воздух, вслушиваясь в редкие звуки засыпавшего города. Нужно было выспаться перед дальней дорогой, но Ася не могла уснуть. Ей хотелось выйти из дома, идти, куда глаза глядят, подставляя пылающее лицо прохладному ветерку, но идти было некуда, и Ася неподвижно сидела на подоконнике, обхватив руками колени и глядя на пустынную улицу.
Глава 4
– Вам шах, милый доктор… Будем продолжать, или сойдёмся на пате?
– Я поражаюсь вашей выдержке, княгиня, – сказал доктор Жигамонт, вынимая трубку изо рта.
Чёрный цвет подчёркивал бледность Олицкой. Она явно устала в последние дни, но ничем не выдавала этого. В ту ночь, когда не стало Бориса Борисовича, княгиня едва ли ни одна сохранила полное хладнокровие и распоряжалась так, точно ничего страшного не произошло. У Екатерины Васильевны случилась истерика, она не поднималась третий день, и Георгий Павлович прописал ей успокоительные капли. Князь Владимир старался выглядеть холодным, но дрожащие руки и судорожно подрагивавшее веко выдавали в нём сильное волнение. Что касается его младшего брата, то, казалось, точно на время его покинул рассудок. Вся тяжесть дел вновь легла на плечи Елизаветы Борисовны и её похожего на крысу управляющего, которому она и поручила все заботы относительно похорон.
– Знаете, мой милый Жорж, даже моей выдержке есть предел… – промолвила Олицкая, сделав глоток подогретого красного вина. – Что вы думаете обо всём этом?
– Вы уже спрашивали меня. Вскрытие покажет, интуиция подскажет… А так как первого не будет, да и вряд ли оно что-либо показало бы, то остаётся полагаться исключительно на интуицию.
– Как бы я хотела, чтобы это был обычный удар!
– Вполне вероятно, что так оно и есть. Борис Борисович весь вечер неважно чувствовал себя, даже пил какие-то пилюли. Кстати, я не нашёл ни одной у него в карманах, как и в комнате. Сердце шалило у него, это несомненно. Явление призрака могло напугать его и спровоцировать смерть.
– Но могло быть и отравление, верно?
– Княгиня, если бы в вашем доме не происходило других странных событий, я был бы уверен, что это обычный удар. Но, принимая во внимание всё прочее, нельзя исключать и другие версии. Яд мог быть подсыпан в вино. Но определить это я не могу. К тому же есть такие яды, следов которых не остаётся в кратчайшие сроки.
– В тот вечер мы все пили это вино…
– Это ничего не значит. Яд могли подсыпать ему в бокал. В гостиной он, помнится, стоял на столике, и сделать это мог каждый совершенно незаметно.
– Каждый… Вот, милый доктор, самое страшное слово: каждый! – Елизавета Борисовна смяла лист бумаги. – В моей семье может оказаться убийца! Что чудовищнее может быть?! Кто-то из моей семьи… Кто? Владимир? Антон? Катя? Но для чего? Для чего кому-то понадобилось убивать Бориса? Это непостижимо!
– Успокойтесь, Елизавета Борисовна, – Георгий Павлович взял Олицкую за руку. – Ведь это лишь предположение, которое, скорее всего, не оправдается.
– А если оправдается? Если умрёт ещё кто-то? Не успокаивайте меня. Я же вижу, что от меня в этом доме что-то скрывают. Вам не показалось странным поведение моих любезных пасынков в тот злополучный вечер?
Жигамонт задумался. Вопрос был задан не в бровь, а в глаз. Поведение князей Олицких настораживало доктора. Когда он сообщил всем о смерти Каверзина, Антон Александрович истерично закричал:
– Она всех, всех нас убьёт! Она за нами пришла!
– Замолчи! – грозно оборвал его старший брат, смерив испепеляющим взглядом.
Эта сцена, как наяву, пронеслась перед мысленным взором Георгия Павловича и, покрутив в руках выбывшего из игры белого ферзя, он осторожно отозвался:
– Ваши пасынки что-то знают о призраке. Они чего-то очень боятся.
– Чего-то! Они боятся, что будут следующими! – воскликнула Елизавета Борисовна. – А если не они? Если Володя? Или, упаси Господи, мой сын? Милый доктор, мне страшно! Я чувствую, что какая-то ужасная угроза нависла над моим домом! Вы написали своему другу?
– Да, и надеюсь, он скоро будет здесь.
– Дай Бог…
– Елизавета Борисовна, расскажите мне о Каверзине, – попросил Жигамонт. – Какое положение он занимал в вашем доме? Кем он доводится вашей семье? Честно говоря, я не совсем понял.
Олицкая разжала судорожно сжатые кулаки и, помедлив, ответила:
– Боря был одним из князей Олицких…
– Как?
– Мой муж до брака со мной был, как бы это выразиться, большой ходок. Первая жена его умерла рано. У него был роман с крепостной… Знаете, этакая почти пасторальная история. Девушка забеременела, Александр Владимирович дал ей вольную и выдал замуж за старика-почтмейстера, который был его доверенным лицом. К сожалению оба супруга умерли, когда Боре не было и десяти лет, и мой муж взял его в свой дом, став ему опекуном и благодетелем. Боря учился наравне с законными детьми Саши, но всегда помнил своё место. Он был очень трезвым человеком.
– Вот как… Но Каверзин знал, что является сыном князя?
– Не могу сказать с уверенностью. Не должен был знать. В нашем доме этот факт скрывался. Я узнала о той истории совершенно случайно…
– Откуда же?
– Не всё ли равно! – в голосе княгини послышалось раздражение. – Там, где узнала я, вряд ли мог узнать Боря. Хотя он, может быть, и знал. Я ведь говорила, что он был очень умён. Знал, но не показывал виду.
– А Владимир и Антон? Они знали, что Каверзин их родной брат?
– Ах, милый доктор! Кто ж разберёт их! – сплеснула руками Олицкая. – Но не думаю. Вы имели удовольствие слышать воззрения моего старшего пасынка. Мужварьё! Да узнай он, что Боря сын крепостной, с которой спутался его отец, он бы возненавидел своего друга! А ведь они были близки… А, впрочем, чужая душа потёмки.
– О том, что внутри человека, знает только врач, о том, что в душе – только Господь Бог. С вашего позволения, княгиня, я поднимусь к себе.
– Да-да, ступайте, милый доктор. Мне тоже нужно заняться делом. В такое время только в работе и спасение.
Георгий Павлович оставил Олицкую и направился к себе. Елизавета Борисовна была не первой, с кем он говорил о Каверзине. Доктор успел справиться о нём у Родиона, Володи, старика Каринского и горничной Даши. Все они отзывались о Борисе Борисовиче как о человеке большого ума, но скрытном, сдержанном, холодном. Каверзин никогда не был женат, и неизвестно было, чтобы у него была какая-то большая страсть. Кажется, близок он был только с Владимиром Александровичем, но Жигамонт никак не мог решить, как построить разговор с ним. К тому же Георгий Павлович понимал, что надменный князь ни за что не станет откровенничать.
Проходя мимо гостиной, доктор с удивлением заметил сидящую там Машу. Девушка о чём-то глубоко задумалась и не сразу заметила вошедшего Жигамонта.
– Маша! – окликнул её Георгий Павлович.
Девушка вздрогнула и быстро поднялась:
– Здравствуйте, доктор.
– Благодарю, не хворать и вам! – улыбнулся Жигамонт. – Скажите, что вы делали здесь одна? И где ваш дедушка?
– Почивает… Он потрясён случившимся несчастьем… Бедный Борис Борисович! – Маша смахнула слезу. – Он казался очень суровым и мрачным человеком. Но у него было доброе сердце!