Князь со злостью швырнул камень в окно и сам бросился к нему. Он долго вглядывался в зеленоватую муть сада, но там никого не было.
– Кто ты? Кто ты? – простонал Олицкий.
Владимир Александрович перечёл записку, выдвинул третий ящик своего стола. В нём лежал его всегда заряженный револьвер. Князь истерично рассмеялся, а затем заплакал.
– Хватит, хватит… Не хочу…
Взяв себя в руки, Олицкий положил записку в пепельницу, поджёг её, зажёг от пламени сигару, затянулся несколько, руки перестали дрожать, и в душе появилась ледяная решимость. Владимир Александрович поправил ворот, сменил сюртук, докурил сигару, бросил окурок в пепельницу, достал револьвер и приставил дуло к груди:
– Что ж, пусть так… Нужно было давно этак… По-княжески…
Комнату заволакивал дым от непотушенной сигары, прохладные струи сырого воздуха врывались в разбитое окно. Урядник только что отбыл, проведя более времени на кухне за угощением, чем на месте трагедии.
В общей суматохе никто не заметил приезда гостей: пожилого господина и юной девушки. Между тем, они отпустили коляску и, взяв два небольших баула, прошли к дому, попутно расспрашивая о чём-то встречных людей.
Войдя в кабинет погибшего пасынка, княгиня Олицкая замерла в недоумении. Незнакомый человек в дорожном платье внимательно осматривал комнату, пристально изучая каждую деталь и, несмотря на явно немалые годы, не ленясь заглядывать в самые укромные уголки. Заметив княгиню, незнакомец выпрямился, по-юношески легко поклонился и отрекомендовался:
– Действительный статский советник Немировский Николай Степанович.
– Ах… – выдохнула Олицкая. – Да-да… Мне, кажется, говорили… Тот самый?
– Смотря, что вы подразумеваете под тем самым.
– Тот самый известный на всю Москву следователь.
– Если следователь, то, вероятно, тот самый, хотя не думаю, что столь знаменит. А вы, я полагаю, княгиня Олицкая?
– Елизавета Борисовна, – кивнула княгиня, с любопытством разглядывая эксцентричного следователя. – Когда же вы приехали?
– Только что. Простите, что не приказал о себе доложить. Мне показалось, что я приехал вовремя?
Елизавета Борисовна опустилась на стул и подняла на Николая Степановича усталые глаза:
– Да, ко времени… Видите, что у нас творится. Однако я ожидала не вас…
– Пётр Андреевич не мог столь скоро оставить службу и попросил поехать меня. Сам он, может быть, также сможет выбраться, но позже.
– О, тогда, я чувствую, в моём доме соберётся вся московская полиция!
– Ваш пасынок покончил с собой, сидя в этом кресле? – спросил Немировский, указывая на кресло, в котором нашли мёртвого князя.
– Да… Мы услышали выстрел, бросились сюда, а он был уже мёртв…
– Покончил с собой выстрелом в сердце?
– Как вы узнали?
– Пятен крови нигде нет, хотя видно, что здесь ещё не успели прибрать. Такое могло быть только при точном попадании пули в сердце. Владимир Александрович был хорошим стрелком и знал анатомию, судя по всему?
– Он увлекался химией, физикой. У него даже была своя лаборатория…
– Он оставил предсмертную записку?
– Нет. Всё случилось так внезапно. За четверть часа до этого несчастья с ним разговаривал доктор Жигамонт. Владимир Александрович был сильно раздражён, даже повысил голос. Ему не нравилось, что посторонний вмешивается в наши семейные дела. Но Георгий Павлыч и подумать не мог, чтобы он вдруг наложил на себя руки… Господи Боже, и зачем он это сделал? Теперь ведь и не отпоют по-христиански…
– Это странно, что предсмертной записки нет, – задумчиво сказал следователь. – Люди, решающиеся на такой шаг, обычно оставляют их. Значит, это было либо спонтанное решение, либо не самоубийство.
– Вы полагаете, его убили? – вздрогнула княгиня.
– Я могу лишь предполагать. Хотя трудно себе представить, как это могло быть. Выстрелить в упор в сердце человеку можно лишь, если он крепко спит. А князь не спал. Он курил сигару, сильно нервничал, разбил чернильницей окно: вон, даже занавески в чернилах, я слегка запачкал себе рукав.
– Может, он увидел что-то в окне?
– Или кого-то. Я думаю, стоит пройтись вблизи окна – может, там есть какие-то следы – погода нынче дождливая. Кстати, это ещё одна причина, делающая маловероятным гипотезу об убийстве. Дверь ведь была заперта изнутри, судя по тому, что вам пришлось её выломать?
– Да…
– Значит, убийца мог войти только в окно, либо уже находился здесь. В первом случае он изрядно наследил бы в комнате, во втором – ему пришлось бы уходить через окно, и на клумбе под ним остались бы следы. Правда, есть третий вариант. Когда вы вбежали в комнату, вы ведь не проверяли шкафы и прочие укромные углы?
– Мы были так потрясены…
– Разумеется. Когда я вошёл сюда, здесь никого не было. Убийца мог подождать, когда все разойдутся и спокойно выйти из своего укрытия.
Елизавета Борисовна потёрла пальцами виски. У неё редко болела голова, но сейчас она начинала наливаться свинцовой тяжестью. Между тем, Немировский расположился в кресле убитого князя, положил ногу на ногу и невозмутимо продолжал:
– Но начнём всё же с версии самоубийства. Что могло так потрясти Владимира Александровича, чтобы он в одночасье решил свести счёты с жизнью?
– Не имею понятия, любезный Николай Степанович.
– Вы заметили, что в его пепельнице, кроме окурка, лежит ещё горсточка пепла и самый краешек бумаги?
– Нет, – покачала головой княгиня.
– Очень похоже на сожжённую записку.
Елизавета Борисовна подняла голову:
– Записку, вы говорите? Записку… Может быть, это была записка наподобие той, что я видела тогда… Ведь доктор написал в письме, не правда ли?
– Записка, подписанная инициалами А.К.? Я тоже об этом подумал. Тогда выходит следующая картина: князь уже был доведён до края последними событиями, его нервы были расшатаны, о чём свидетельствует утренняя ссора с доктором Жигамонтом. В этот момент он обнаруживает очередную записку с угрозой и этого уже не выдерживает. В ярости разбивает окно подвернувшейся под руку чернильницей и сводит счёты с жизнью. К слову, я не нашёл среди вещей Владимира Александровича другой чернильницы. Может быть, поэтому он и не оставил записки? Когда в отчаяние приставляешь пистолет к груди, уже не остаётся сил и духа, чтобы встать, принести чернил или велеть подать их… Как вы думаете?
– Ах, господин Немировский, я не знаю, что думать. Слишком много смертей становится в этом доме, слишком много. Словно смерть, войдя однажды, решила надолго остаться здесь жить, затаилась в углу и собирает жатву.
– Некто, действительно, затаился в углу вашего дома. Только не смерть, а тот, кто несёт её.
– А, может, он и не таится, и я каждый день встречаюсь с ним взглядом, – вздохнула княгиня, возвращаясь к мысли, неотступно мучавшей её. – Вы уже окончили осмотр кабинета?
– Да, княгиня.
– В таком случае, пройдёмте. Я прикажу Даше приготовить для вас комнату.
– Две, пожалуйста. Со мной приехала юная мадемуазель, моя крестница и ассистентка, – лицо следователя озарилось теплотой, и Елизавета Борисовна впервые заметила, какие лучистые, молодые глаза у этого человека. Она невольно улыбнулась:
– Конечно, две… Где же теперь ваша спутница?
– Ждёт меня внизу.
– О, это не годится. В нашем доме гостей никогда не заставляли ждать в прихожей. Идёмте!
Внизу Николай Степанович и Елизавета Борисовна застали бурную сцену, в которую оказались вовлеченными все обитатели дома. Немировский прищурил глаза и, пользуясь случаем, стал внимательно разглядывать присутствующих. Свою крестницу он заметил сразу: она сидела на бауле, в тёмном углу, не замечаемая никем, поскольку внимание всех было направлено на неопрятного мужчину средних лет с разлохмаченными рыжеватыми волосами и искажённым страхом, пунцовым лицом, решительно направлявшегося к дверям, таща в руке большой дорожный сундук. Дорогу ему преградил невысокий, сутулый человек с неприятной, лживой физиономией, в котором Николай Степанович инстинктивно угадал управляющего имением:
– Куда вы направляетесь, Антон Александрович?
– Не твоё собачье дело, холоп! – рявкнул князь, отталкивая управляющего.
– Простите-с, но я не холоп! – вспыхнул тот, снова становясь на пути князя.
– Пошёл прочь!
– Дядя, постойте! – крикнул темноволосый молодой человек, сбегая по лестнице следом за Олицким. – Вы уезжаете?
– Да, будь я проклят! Я ни секунды не останусь в этом чёртовом доме! В нём смертью пахнет, разве вы не чувствуете?! Она всех, всех убьёт! В каждой комнате будет покойник! Она за этим пришла!
– А кто пришёл? – неожиданно спросила Ася.
Все взоры в одно мгновение обратились на неё.
– Кто это?! – завопил князь. – Какого чёрта в доме делают посторонние?
– Меня зовут Анастасия Завьялова. Я приехала из Москвы с моим крёстным по приглашению доктора Жигамонта.
– Что?! Ещё одна московская выскочка?!
– Антон! Ты не можешь оскорблять нашу гостью! – подал голос высокий белокурый юноша.
– Вашу гостью! Чёрт с вами и вашими гостями! Хоть все здесь передохните, а я хочу жить! Я сегодня же уеду!
– Дядя, но как же похороны отца?!
– Хороните сами своих мертвецов! А я в могилу не спешу!
– Он прав! Прав! – раздался истерический вопль. На лестнице показалась едва стоящая на ногах женщина с больными, фосфорическим блеском сияющими глазами, судорожно мнущая в руке платок: – Я тоже уеду отсюда! Володичка, прикажи заложить коляску!
– Маменька, вы никуда не поедите! Вы нездоровы!
– Нет, я поеду… Антон, подожди меня…
– Ну, уж нет! К чёрту вас всех! К чёрту!
Женщина зарыдала и начала оседать на пол.
– Доктор Жигамонт! – вскрикнул Володя, испугавшись за мать. Стоявший позади неё высокий, сухопарый господин в тёмно-коричневом сюртуке успел подхватить её, и она бессильно уткнулась лицом в его плечо, захлёбываясь слезами.
– Воистину – кара Господня! – воскликнул, всплеснув руками, седовласый старик.