– Не впутывайте сюда Господа! Это дело рук человеческих! – глухо прорычал Антон Александрович. – Прощайте!
– Постойте-с, князь! Княгиня рассердится… – начал управляющий.
– Плевать на княгиню!
В этот момент на лестнице появилась Елизавета Борисовна. Она сурово окинула взором собравшихся и, топнув ногой о ступеньку, крикнула громовым голосом:
– Тихо!
В воцарившейся тишине, нарушаемой лишь судорожными всхлипами вдовы, Олицкая произнесла ледяным, не терпящим возражения тоном:
– Никто никуда отсюда не уедет! Никто не покинет этого дома до той поры, пока я не узнаю, что в нём происходит!
– Проклятье! – Антон Александрович с угрожающим видом стал надвигаться на княгиню. – Да кто вы такая, чтобы мне запрещать?! Я плевал на ваши запреты! Плевал! Тьфу!
– Ты никуда не уедешь отсюда. Я приказала закрыть ворота и никого не выпускать без моего разрешения.
– Да я убью вас, если вы станете мне препятствовать! – князь уже занёс было руку, но перед ним вырос белокурый юноша.
– Заклинаю тебя, Антон, опомнись! Побойся Бога! – прошептал он.
– Щенок! – зло бросил князь и, круто развернувшись, выбежал из дома.
Управляющий хотел последовать за ним, но княгиня остановила его:
– Оставьте его, Архип Никодимович. Пускай проветрится, ему полезно будет.
– Слушаюсь, Елизавета Борисовна. Ох-ох-ох, спаси Господи люди твоя…
– Какое право вы имеете распоряжаться нами?! – вдруг закричала женщина с фосфорическими глазами. – Здесь не ваши крепостные!
– Успокойся, Катя, – холодно отозвалась Олицкая. – Куда ты хочешь ехать? Тебе в постели лежать надо, ты горишь вся.
– А вы озаботились?! Вы?! Вы всегда меня ненавидели! И Владимира! И Антона! Вы не хозяйка в этом доме! Мой сын теперь хозяин! Володичка, скажи, что хозяин ты…
Володя подхватил мать на руки:
– Успокойтесь, маменька, успокойтесь…
– Отнесите её в комнату, – негромко сказал доктор Жигамонт. – И пусть кто-нибудь остаётся при ней и следит, чтобы она пила микстуры, которые я прописал.
Когда молодой князь унёс свою впавшую в бесчувствие мать, Елизавета Борисовна глубоко вздохнула:
– Ну, слава Богу, унялись… Если так будет продолжаться и дальше, то мне и в самом деле потребуются ваши услуги, дорогой доктор.
– Я всегда к вашим услугам, княгиня, – откликнулся Георгий Павлович.
– Ах, кель анюи!14 – сплеснул руками старик, подходя к Олицкой. – Всё это так ужасно. И так… позорно! Антон вёл себя возмутительно! Ещё мгновение, и он бы ударил тебя, ма шер! Се терибль!15 Он словно обезумел…
– Мне кажется, мы все скоро обезумеем здесь, дядя, – мрачно сказала Елизавета Борисовна. – Кстати, позвольте вам и всем присутствующим представить нашего дорогого гостя, Николая Степановича Немировского. Это друг доктора Жигамонта и мой. Прошу любить и жаловать.
Немировский учтиво поклонился, отметив про себя, что княгиня явно не пожелала сразу оглашать его должность, и, подыгрывая ей, произнёс:
– Я сожалею, что приехал в такое печальное время. Если бы я мог знать, то, разумеется, отменил свой визит.
– Ну, что вы, что вы! – отозвалась Елизавета Борисовна. – Гостям в этом доме рады даже в тяжёлые времена. И я настаиваю, чтобы вы остались.
Николай Степанович, заметил, как княгиня слегка прикрыла свои тёмные глаза, словно в знак согласия и одобрения, когда он заговорил.
– Я рад приветствовать вас, господин Немировский! – Георгий Павлович протянул следователю руку.
– Взаимно, доктор! Пётр Андреевич просил передавать вам поклон.
– Алексей Львович Каринский. Прошу вас бывать у меня, – слегка грассируя, сказал старик.
– Всенепременно, – кивнул Николай Степанович и, поманив к себе Асю, добавил: – Хотел бы также представить вам мою крестницу, но она, кажется, опередила меня.
Между тем, княгиня подозвала управляющего:
– Прикажите приготовить комнаты нашим гостям.
– Слушаюсь, ваше сиятельство. Не извольте беспокоиться.
– Николай Степанович, а скажите, вы на бильярде играете? – вдруг спросила Олицкая, повернувшись к Немировскому.
– И, смею сказать, недурно, – ответил следователь.
– Это кстати! Не составите ли мне компанию нынче вечером?
– Не имею ничего против, Елизавета Борисовна. А теперь я, с вашего позволения, хотел бы пройтись по саду. Георгий Павлыч, не желаете прогуляться со мной?
– Не откажусь.
– А мне можно пойти с вами? – спросила Ася.
– Нет, моя дорогая, – покачала головой Немировский. – Ты лучше осмотрись пока на новом месте, разбери наш багаж.
Девушка грустно вздохнула.
Выйдя на улицу, Немировский спросил Георгия Павловича:
– Вы были последним, кто видел живым князя Владимира?
– Да.
– Он мог, по-вашему, покончить с собой.
– Думаю, мог. Что-то жгло его.
– Итак, что мы имеем: три смерти – старый князь, его сын и друг семьи…
– Каверзин также был сыном старого Олицкого. Внебрачным. В семье этот факт скрывался. Княгиня узнала о нём совершенно случайно и не пожелала сказать, при каких обстоятельствах. Но, судя по тому, что мне удалось узнать, Каверзин знал о своём происхождении.
– Из вас получился бы неплохой сыщик, – улыбнулся Немировский. – Значит, отец и двое сыновей… Это уже совсем худо.
– Вы думаете, кто-то хочет посчитаться с семьёй Олицких?
– Пока рано делать какие-то выводы, но, согласитесь, похоже на то.
– Прямо «Граф Монте-Кристо» какой-то!
– И не говорите.
Дул сильный ветер, срывая тяжёлые дождевые капли с промокших деревьев. Немировский зябко передёрнул плечами, пожалев, что не надел плащ. Обогнув дом, следователь и доктор встретились лицом к лицу с Антоном Олицким. Князь был уже сильно нетрезв, глаза его заплыли и смотрели зло.
– И носит же вас здесь!
– Вы бы в дом пошли, Антон Александрович, – посоветовал Немировский.
– В этом доме уже три покойничка есть! Хватит! Я с сего дня во флигеле жить стану!
– Один? Не боитесь?
– Зачем же один? – Олицкий нехорошо усмехнулся. – У нас дворовых девок много! А, поживши весело, помирать не страшно!
– Так уж и не страшно?
– А хоть не напрасно! Эх, господин Немировский, ни черта-то вы не знаете!
– Ну, так, может, просветите?
– Э, нет! Я хоть и пьян, а не настолько, чтоб всяким московским ищейкам исповедоваться! Княгиня вас представить, как следует, не пожелала, она думает, что я дурак! А я газетки-то в былые времена, небось, почитывал! И фамилию вашу вспомнил! Ищите, ищите, господин Немировский! Только не отыщете! Не по вашей зарплате это дело! Братец мой – тссс! – умным себя считал! А меня дураком! А дурак-то он! Был бы не дурак, так живой был бы! А, вот, я её не испугаюсь! Нет! Я её дождусь и сам её убью… Меня она врасплох не застанет! Нет! – Олицкий извлёк из кармана флягу, сделал несколько крупных глотков, икнул и, шатаясь, побрёл в сторону.
– Вот, кто бы мог пролить свет на наше дело, но он молчит, – заметил Жигамонт.
– И сам напрашивается на смерть, – вздохнул Николай Степанович. – Эх, черти драповые, серьёзное дело…
– Думаете, он может стать следующей жертвой?
– Вполне вероятно. А вы ещё не пытались выследить призрака?
– Да до того ли здесь было!
– А надо бы… – Немировский извлёк тавлинку и понюхал табаку. – А у нашего князя хорошие сапоги.
– Что вы имеете ввиду?
– То, что мы собираемся осматривать не только дорожку, а на нас с вами этакая неподходящая обувь одета. На пленере без сапог худо! К тому же после дождя!
Георгий Павлович рассмеялся:
– Возвращаться – плохая примета, но на будущее надо будет раздобыть приличные сапоги.
Дом князей Олицких относился к тем старинным на совесть построенным домам, которым даже землетрясение не могло бы нанести серьёзных трещин. Западный фасад дома, на который выходило окно кабинета Владимира Александровича, был опутан сетями хмеля, перекидывающегося на растущие у дома колонны можжевельника.
– Странный парк в этой усадьбе, – заметил Немировский. – Не похож ни на английский, ни на французский. Напоминает что-то хаотическое.
– Ле жардан дё ля рюс!16 – развёл руками Жигамонт. – Парк в русском стиле. Княгиня – большая русофилка.
– Вот как? Интересная женщина. Редкая. Вы хорошо её знаете, доктор?
– Когда-то знал неплохо, а теперь затрудняюсь ответить. Мы познакомились с нею много лет назад на водах. Старый князь лечил там свою подагру, а его молодая супруга скучала. Мы очень сдружились с Елизаветой Борисовной по схожести интересов и взглядов. Ныне же могу сказать только, что это не женщина. Это адамант! Кремень! Натура сильная, цельная. Княгиня не отличается аристократизмом в своём поведении, напоминая нравом наших купчих. Она мало обращает внимание на этикет, светские обычаи. Она предпочитает диктовать правила сама. Этакий просвещённый деспотизм. Елизавета Борисовна заботится о своих родных, о своих людях, даже, если между ними напряжённые отношения, но зато никому не позволяет нарушать установленные ею законы. В этом доме она хозяйка, царица, а все остальные подданные её величества. Поэтому-то её так возмущает то, что в её царстве происходит нечто, о чём ей не докладывают.
Николай Степанович с любопытством посмотрел на Жигамонта:
– Вы, вероятно, хороший врач. Рассказываете о людях так, точно вскрываете их острым скальпелем. Одолжите-ка мне вашу трость, доктор.
– Возьмите, Николай Степанович.
Немировский взял трость и заметил:
– Тяжёлая!
– Хорошо тренирует руки. У врача они должны быть твёрды.
Николай Степанович медленно прошёл вдоль стены дома, сделал несколько шагов в сторону, раздвигая тростью ветви кустарника и траву. Наконец, наклонившись, он осторожно поднял с земли чернильницу:
– Кажется, это та самая, которую выбросил покойный князь.
– И что же? – пожал плечами Жигамонт, закуривая трубку. – Вполне логично, что она лежит здесь.
– Логично, логично, – кивнул следователь. – А пепел за кустом акации столь же логичен?