Доктор приблизился и склонился над местом, куда указывал Николай Степанович.
– В самом деле, пепел… Кажется, папиросный. Как это вы углядели? Я бы не заметил в траве.
– Профессиональная наблюдательность. К тому же трава в этом месте примята. Здесь какое-то время стоял некто и курил папиросы. Причём, судя по этому окурку, – Немировский поднял с земли окурок и, показав Жигамонту, завернул в платок и убрал в карман, – это были очень дешёвые папиросы. И выкурено их было больше одной, но прочие окурки куривший заботливо убрал, а один, вероятно, просмотрел или обронил. К дому этот человек не приближался, соответственно, и следов его не осталось. Заметьте ещё, Георгий Павлыч, из-за этого куста прекрасно видно окно покойного князя, из которого любой скрывающийся здесь будет незаметен.
– Простите, Николай Степанович, – Жигамонт нахмурился, – какое это всё имеет значение, если князь покончил с собой?
– Значение, доктор, может иметь всё, и ни одна деталь не должна быть упущена.
– Бог в помощь, – раздался негромкий, резковатый голос.
Немировский обернулся. На выложенной булыжником дорожке, опираясь на посох, стоял высокий, худой священник с суровым лицом и длинными белыми волосами. Высокий лоб его пересекала глубокая, похожая на шрам морщина, а глаза были устремлены то ли внутрь себя, то ли в какие-то неведомее дали, но только не на человека, к которому он обращался.
– Здравствуйте, отец Андроник! – обратился к священнику Георгий Павлович. – Позвольте вам представить Николая Степановича Немировского.
– Доброго здоровья, батюшка, – следователь приблизился к отцу Андронику.
– Вы что-то искали там? – спросил тот отрывисто.
– Чернильницу, которой покойный князь перед смертью разбил окно.
Отец Андроник перекрестился:
– Великий грех, великий грех… А всё оттого, что души хладны, от Христа отпали.
– Разве князь не веровал?
– Как сказать… – священник неопределённо повёл плечами. – Может быть, и верил. Да только в ересь впал. Увлёкся протестантским учением. На службу не ходил, Святых Тайн не приобщался. Вот, и результат. Нонче в газетах пишут, будто много самоубийц сделалось. И всё больше из благородных, из образованных. А чему удивляться, коли дух растлён? Зело мудры все стали. В нашем уезде господа многие в Божий Храм лишь по праздникам являются. И то только потому, что полагается вроде, друг перед другом показаться надо, а то бы и вовсе дорогу забыли.
– А Олицкие? – спросил Немировский.
– А что Олицкие? То же и они.
– Вам не кажется странным, что в столь короткое время уже третья смерть в доме?
– На всё воля Божья.
Отец Андроник явно не отличался разговорчивостью, но Николай Степанович не спешил сдаваться.
– Вы давно здесь служите?
– Три года.
– И хорошо знаете вашу паству?
– Кого как.
Лаконичность – Божий дар. Но лаконичность допрашиваемого – большой порок, который всегда раздражает следователя. Не вовремя появился этот аскетичный старец: Николай Степанович ничего не успел узнать о нём, а, следовательно, и подготовиться к разговору. Тем более, что беседовать с лицом духовным часто сложнее, нежели с человеком мирским. А отец Андроник, по всему видно, не относился к категории простых сельских батюшек, словоохотливых и, по сути, вполне мирских. Этот священник был суров, умён, сдержан и не расположен к праздным разговорам.
Повисшее на несколько мгновений молчание прервал доктор Жигамонт:
– Прошу меня извинить, но я должен проведать Екатерину Васильевну. Увидимся вечером!
– Да, да, разумеется, – кивнул Немировский, возвращая доктору трость.
Когда Георгий Павлович ушёл, отец Андроник, всё так же не глядя на собеседника, спросил:
– Хотите узнать более о князьях Олицких?
– Хотел бы, – ответил Николай Степанович. – Всегда полезно иметь представление о людях, в гостях у которых находишься.
– Зело верное замечание. Только не следовало бы вам лукавить, господин Немировский. Не простое любопытство у вас. Но уж я пытать не стану: дело ваше, почто вы здесь следствие учиняете. Задавайте свои вопросы: на что смогу, ответствую.
– Благодарю. Вы хорошо знаете эту семью?
– Давайте пройдёмся немного. Стоять нонче холодно, – сказал священник и двинулся вперёд по дороге, опираясь на посох. Ветер развивал полы его простой чёрной рясы, пошитой из грубой материи. Пройдя несколько шагов, отец Андроник заговорил вновь:
– Кому же лучше знать её, когда почти все они исповедуются у меня. Только вам сие всё одно ничего не даст.
– Тайна исповеди, понимаю. Но я хотел бы узнать о князьях лишь в общих чертах… Ведь есть же у вас какое-либо мнение на их счёт?
– Есть, но не думаю, что мне стоит его высказывать. Сие есть соблазн судить других. Скажу лишь, что из сего семейства мне люб юный Родион. Сей отрок с неспокойным духом, ищущий. Для него середины не может быть. Он или всецело предастся Богу, или отшатнётся от Него. В последнем случае всю жизнь будет страдать и, может быть, окончит дни, как его брат… Владимир Александрович был гордый человек. Я всегда знал, что он дурно кончит. Такие люди либо стреляют кого-нибудь, либо стреляются сами… А иногда успевают и то, и другое.
Священник говорил отрывисто, медленно, негромко, и Немировскому казалось, что он умалчивает о чём-то главном. Внезапно отец Андроник остановился и произнёс:
– Чтобы найти того, кого вы ищите, вам придётся узнать очень многое, а пока вы не знаете почти ничего.
Николай Степанович не успел спросить, что имел в виду священник, так как в конце аллеи появилась странная фигура. Эта была маленькая женщина в немыслимом одеянии из двух юбок, сорочки, халата и шали. На голове её был чёрный платок, из-под которого выбивались тёмные волосы с сильной проседью. Женщину шатало из стороны в сторону, она бормотала что-то себе под нос, трясла головой, вращала безумными глазами. Увидев отца Андроника, она подбежала к нему, приникла к руке и простёрлась ниц:
– Батюшка! Батюшка! Спаси! Демоны кругом, демоны… Они меня утащить хотят! Так ты не давай им!
– Встань, дочь моя! – ровным тоном приказал отец Андроник, но женщина ещё крепче обняла его ноги, шепча: – Страшный Суд грядёт… Он над этим домом вершится! Потому что демон здесь! Демон!
Из-за деревьев выбежал запыхавшийся управляющий.
– Дуня! Евдокия! – крикнул он.
Женщина вздрогнула, приподнялась на колени, утирая испачканной ладонью мокрое от слёз лицо. Лыняев подбежал к ней:
– Спаси Господи люди твоя! Дуня! Куда же ты ушла? Я искал тебя по всему парку! Идём домой, ты простудишься…
– Демон, демон… – шептала женщина, раскачиваясь из стороны в сторону. – Я его видела… Архипушка, ты прости меня…
– Ничего, ничего, – Лыняев помог ей подняться и крепко схватил под руку. – Идём домой! Отец Андроник, господин Немировский, простите мою жену, она нездорова!
– Нет… Я здорова… – мотнула головой Лыняева. – Демон за кустами затаился и лебедя моего убил…
– Дуня, что ты мелешь! Замолчи! – прошипел управляющий, чьё лицо побагровело.
– Божий Суд пришёл! – закричала безумная, поднимая руку. – Святой человек, благослови!
– Бог с тобою, дочь моя! – сказал отец Андроник, благословляя несчастную. – Ступай к себе, а я навещу тебя.
Лыняева несколько успокоилась, и позволила мужу увести себя.
Немировский вопросительно посмотрел на священника, и тот ответил:
– Евдокия Яковлевна Лыняева страдает тяжкой душевной болезнью уже несколько лет. Её держат взаперти в одной из комнат, чтобы она не натворила чего-нибудь в беспамятстве.
– Она может быть опасной?
– Нет… Но она может разбить что-нибудь, заблудиться, допустить какую-нибудь неосторожность, нанести себе вред… Ключи от комнаты есть лишь у её мужа и дочери. Но иногда Лыняевой удаётся сбежать. Возможно, в суматохе Даша забыла запереть её. У вас больше нет ко мне вопросов?
– Пока нет.
– В таком случае, до свидания, господин Немировский. Да хранит вас Господь!
– До свидания, отец Андроник.
Ася ждала крёстного на пороге, кутаясь в сиреневую мантилью и немного сердясь, что Немировский не пожелал взять её с собой. Николай Степанович поднялся на крыльцо, чмокнул девушку в щёку и, взяв её за руки, сказал с укоризной:
– Ты совсем замёрзла, красавица моя. Руки-то какие холоднющие!
– А вы сами, дядя? Ноги-то промочили, – в тон ему ответила Ася.
Николай Степанович посмотрел на свои ботинки:
– В самом деле. Надо будет сапоги сыскать.
– Уже, – улыбнулась Ася, довольная своей предусмотрительностью.
– Что «уже»?
– Я попросила горничную, и она сыскала две пары прекрасных сапог: для вас и для меня.
– Умница моя! Мне начинает казаться, что я не зря взял тебя с собой.
– Конечно, не зря! – счастливо ответила Ася. – Я ещё распорядилась насчёт крепкого горячего чая для вас и кофе – для себя. С булками!
– Это как нельзя более кстати! – улыбнулся Немировский, обнимая крестницу.
За чаем, который следователь с девушкой пили в его комнате, Ася, расположившаяся на застеленной шёлковым покрывалом кровати с чашкой чёрного кофе с корицей, сообщила:
– В этом доме, дядя, обедают вечером. А мы сейчас с вами едим «ланч». Покойный князь Владимир установил в доме английские традиции. Когда горничная произносила это слово, у неё была такая гримаса, точно она проглотила лягушку. «Лянч»! И поморщилась! Ужасно интересно живут люди в этом имении!
– И умирают не менее интересно, – прищурился Николай Степанович, откусывая кусок сдобной, благоухающей булки с хрустящей корочкой. – Одно радует: здесь, кажется, прекрасная кухня.
– И умеют готовить хороший кофе. Я даже не ожидала. Оказывается, княгиня большая его ценительница. Так что мне повезло!
– Ты не теряла времени в моё отсутствие, я не ошибаюсь? – спросил Немировский.
Ася замотала головой и хотела уже ответить, не дожевав куска, но крёстный предостерегающе поднял палец:
– Дожуй сначала, сыщица!