– Господин Немировский, всё это пустое. Ни один сторож не будет бодрствовать, не понимая надобности в том. Он рассудит: этот пьяница-князёк спит-храпит, а я чем хуже? И захрапит так же! Что мне Лыняева было просить проследить за этим баламутом? Да и как прикажете? Он не весь день сиднем сидел. Я удивляюсь, что он ещё прежде не свернул себе где-нибудь шею…
– Не очень-то вы печалитесь о своём пасынке.
– Ваша правда. Я о флигеле и доме своём больше печалюсь, – откровенно сказала княгиня. – Вот, только теперь остались в нашем доме трое Олицких: я, Родион и Володя. И если что-нибудь с ними случиться, то… – Елизавета Борисовна в сердцах взмахнула хлыстом. – Я пригласила вас, чтобы вы нашли убийцу, а вы только дурацкие вопросы задаёте!
Олицкая отошла в сторону. Немировский вздохнул и сказал стоявшей рядом Асе:
– Не люблю пожаров. Огонь слизывает все следы возможного преступления, ничего не оставляя нашему брату…
– Что ты жадно глядишь на дорогу… – Амелин тоскливо посмотрел на небо и протёр очки полой фартука. Этим утром он выглядел опрятнее, чем накануне. Лицо его было выбрито, а волосы расчёсаны. Всеволод Гаврилович появился, когда флигель был почти потушен, и приступил к осмотру пострадавших в ходе тушения. Таких насчитывалось более десяти человек с ожогами, переломами и ушибами.
– Вам помочь, коллега? – предложил Жигамонт.
– Не стоит, – усмехнулся Амелин. – Вы аристократ! Человек благородный! Ваше дело – господа, а моё – холопы.
– Напрасно вы так. Среди моих московских пациентов есть и бедняки.
– Что ж, это делает вам честь, – отозвался Всеволод Гаврилович, принимаясь осматривать ногу одного из пострадавших.
– Доктор, доктор, слышишь, только не режь её, слышишь? Я ведь не обженился ещё, а кому я без ноги нужён буду? – говорил тот, дёргая Амелина за рукав.
– Успокойся, никто твоей ноги резать не будет. Нужна-то она мне… Сейчас вот жгут наложу, и ковыляй до дому…
– Точно резать не будешь?
– Сказал же уже.
– Хороший ты доктор, – обрадовался мужик.
– Я, по правде, удивился, Всеволод Гаврилович, что вы только теперь пришли, – сказал Жигамонт. – Ведь так долго полыхало! Со всех деревень народ сбежался!
– А у нас народ горазд бегать на всё, что ни попадя, глазеть, раззявив рты. Помнится, и государь наш, Пётр Третий, большим любителем пожаров был. Ну, да я ведь не Пётр, а потому предпочитаю приходить только туда и только тогда, где во мне нужда есть. Тем паче, не скрою, пьян я с вечеру был… А браться за скальпель дрожащими руками – это уж, чума бубонная, не по мне.
– Да, скальпель не игрушка: раз махнёшь, и души не вернёшь.
– Вот-вот… Говорят, княгиня-то всю ночь на пожар любовалась? А сейчас что ж, вздохнуть отправилась?
– Боюсь, что нет. Елизавета Борисовна вместе с управляющим занимаются подсчётами убытков.
Амелин вдруг расхохотался:
– Ай, скосырь-баба18! Уважаю! Три покойника в доме, пасынок только что сгорел, а она, вооружившись счётами, убытки считает! Любому деляге фору даст! Она бы, чума бубонная, могла такими делами ворочать!
– А откуда вы взяли, что Антон Александрович погиб?
– Так кто ж этого не знает? Вон, бабы наши уже воют. Главное, объясните вы мне это, коллега, какого дьявола они воют? Как будто им дело есть до этого вечно пьяного князька! Да они едва видали его! Нет-с! Традиция! Кто из бар помер (туда им всем и дорога!) – так они в вой и причитания! Особый вид искусства народного! Особое амплуа, так сказать! Плакальщицами называется! – Амелин внезапно прищурился. – Вот, интересно, что будет делать эта барыня, когда её собственный сынок преставится?
– Это вы о чём?
– Только не прикидывайтесь, Георгий Павлыч. Четвёртая смерть за столь короткий срок – это неспроста. А, если они продолжатся, то нетрудно догадаться, кто станет следующим. Вы не согласны?
– Не дай Бог, чтобы это случилось, – ответил Жигамонт, которого начинала коробить плещущая через край желчь Амелина. – Простите, но мне нужно идти, если, конечно, моя помощь вам излишня.
– Жили без вашей помощи и дальше проживём. Желаю здравствовать!
– И вам – того же…
Георгий Павлович быстро пошёл по аллее. Обогнув большую розовую клумбу, он столкнулся с Немировским.
– Николай Степанович, надо что-то делать! – сразу начал он.
– Разумеется, – кивнул следователь. – Давайте пройдём немного вглубь сада.
– Послушайте, это же уже ни на что не похоже! Что если завтра что-то случиться с Родионом или княгиней? Ясно ведь, как Божий день, что кто-то присвоил себе функции рока! Может, лучше, чтобы все покинули этот проклятый дом?
– Бесполезно.
– Но почему?!
– Вы знаете княгиню лучше меня, Георгий Павлыч. Для неё этот дом – всё. Она не покинет его никогда. Она предпочтёт умереть, но умереть в его стенах. А, если не поедет она, то не поедет и её сын, который, конечно же, не пожелает оставить мать в такое трудное время. Это во-первых.
– А что во-вторых?
– Во-вторых, если кто-то возомнил себя роком, то он доберётся до них, где бы они ни были. Может, только несколько позже.
– Тогда что делать?
– Быть всё время рядом. Вам, например, – с княгиней.
– Мы не сможем быть рядом всегда! Вы хоть имеете малейшее представление, кто может быть убийцей?!
– Я сегодня отправил письмо в Москву. Вигелю. Хочу, чтобы он установил, чем занимались братья Олицкие и неразлучный с ними Каверзин в Москве в молодые годы. Они прожили там около трёх лет, прежде чем поспешно отправились за границу. И об этом периоде ничего толком неизвестно. Почему-то об этом в доме не говорилось. Княгиня сказала только, что решение о поездке в Европу было принято спонтанно. Что её муж очень раздражён был в то время. Что Антон оставил вдруг полк. Знаете, это всё очень напоминает бегство. Вопрос, от кого? И ответ на него можно найти только в Москве. Я бы отправился туда сам, но должен быть здесь. Поэтому остаётся надеяться на Петра Андреевича, который меня, впрочем ещё ни разу не подвёл… – Немировский вдруг замолчал и крепко схватил Жигамонта за руку. – Поглядите скорее туда!
Доктор посмотрел в указанном направлении и вздрогнул: в глубине сада, среди кустарника шаткой походкой двигалось нечто, облачённое в белый балахон.
– Белая дама… – прошептал Жигамонт.
– Причём эта дама из плоти и крови, – кивнул Николай Степанович. – И я навсегда откажусь от табака и выброшу мою тавлинку, если это не та особа, которую я подозреваю.
– Что будем делать?
– Ловить призрак, дорогой доктор. Вы заходите справа, а я слева. И старайтесь двигаться бесшумно, чтобы не спугнуть её…
Взяв трость под мышку, Георгий Павлович стал осторожно приближаться к покачивающейся из стороны в сторону фигуре. Он не заметил, как наступил на ветку, и та предательски хрустнула. «Белая дама» вздрогнула, обернулась, закричала и бросилась бежать, но путь ей преградил Немировский. Николай Степанович схватил бьющуюся женщину за руки:
– Ну, ну, спокойно, Евдокия Яковлевна…
Подоспевший доктор увидел бледное лицо пойманной «дамы», с приоткрытым ртом и безумными, блуждающими глазами.
– Демоны, демоны… – захлёбываясь, шептала она. – Ослаби, остави… Изыди!! Свят-свят-свят…
– Бог мой, кто это? – спросил Жигамонт.
– Лыняева, – коротко ответил Немировский. – От табака отказываться не придётся. Вероятно, кто-то опять забыл запереть её. А ещё кто-то время от времени отворял ей дверь по ночам, чтобы она блуждала по дому в сшитом из простыней балахоне. Не так ли, Евдокия Яковлевна?
– Демоны, демоны… Свят-свят Господь наш… Страшный Суд грядёт!
– Похоже, она, в самом деле, сумасшедшая, – вздохнул Георгий Павлович, глядя на ползающую на коленях Лыняеву. – В таком случае, нам трудно будет добиться от неё, кто надоумил её на этом маскарад.
– Это мог сделать только кто-то близкий ей.
– Муж?
Немировский пожал плечами:
– Доктор, вы разбираетесь в психологии?
– Не могу сказать, чтобы очень хорошо. У меня несколько иная специальность.
– Вы можете отличить безумие природное от вызванного воздействием каких-нибудь снадобий?
– Вы думаете, что её нарочно сводили с ума?
– Не исключаю. А потому я вас очень прошу, доктор, со всем вниманием осмотреть эту женщину, узнать, чем её лечили. В общем, не мне вас учить!
– Я понял, Николай Степанович.
Немировский глубоко вздохнул и утёр рукавом лоб.
– Вам нехорошо? – спросил Жигамонт.
– Всё в порядке. Просто сердце слегка зашлось… Всё же мне не двадцать, чтобы бегать во лесам, ловя сумасшедших. Не вспомню, когда и было такое.
– Зато тряхнули стариной, – улыбнулся Георгий Павлович.
– Да уж. И теперь нам, наконец, будет, что предъявить княгине. По крайней мере, с одной тайной этого милого дома мы разобрались, и призрак больше не будет пугать по ночам его обитателей…
– Какая, однако, тишина воцарилась в нашем доме… – промолвил Алексей Львович, отходя от окна. – Страшная тишина. Не скрою, я не был привязан ни к Володе, ни к Антону… Вообще-то, они были чужими людьми для меня, но это не укладывается в голове: они были молоды, им бы ещё жить да жить, и вдруг… – старик развёл руками. – Мои сыновья также умерли молодыми. Один от болезни, другой был убит на дуэли, а третий погиб в Севастополе… Мне это казалось такой страшной, непоправимой несправедливостью! Я, старик, оставался жить на этом свете, а они лежали в могиле… Князь Вяземский, как и я, дожил до очень преклонных лет, он похоронил семерых из восьми своих детей… Когда уходит человек в летах, это горько, но это должно быть… Но человек в расцвете сил! Несправедливо…
Каринский опустился в своё кресло и взял за руку сидевшую перед ним девушку:
– Вы так ещё молоды, мадмуазель Завьялова, у вас впереди всё, вся жизнь… Мне бы очень хотелась, чтобы она была счастливой и долгой… Знаете, вы немножко похожи на жену моего старшего сына Николая. Он погиб в Севастополе… Они прожили вместе только два года, и она осталась вдовой. Мне так больно было смотреть на неё! Такое было ощущение, точно она птенец, выпавший из гнезда… Она потом ушла в монастырь