– Что сделали вы?
– Я всё рассказала Боре. Он меня успокоил. Сказал, что клин клином вышибают.
– Что это значит?
– У Бори были какие-то бумаги, свидетельствующие о нечистоплотности Лыняева в делах… Что-то серьёзное. Если бы наша «императрица» узнала, то этот мерзавец тотчас был бы уволен.
– И Каверзин пригрозил Лыняеву разоблачением в случае, если он будет пытаться вас шантажировать?
– Именно. А этот негодяй испугался и убил его… И всё донёс мужу, чтобы отомстить мне! А Владимир был слишком горд, чтобы выдержать такой удар…
– Вы точно знаете, что Лыняев донёс?
– Нет, но я в этом уверена. Вы найдёте моего Володю?
– Обещаю вам, Екатерина Васильевна.
– Доктор, отведите меня в мою комнату, пожалуйста…
– Конечно, – Жигамонт помог несчастной женщине подняться и, бережно поддерживая, увёл её.
Немировский тряхнул головой и вышел из гостиной. На пороге он столкнулся с Асей и по нетерпению в её лице сразу догадался, что она ждала его.
– Что, егоза, ждёшь рассказа? А ведь это тайна следствия! – улыбнулся он.
– Не угадали, дядя, – насупилась Ася.
– Тогда что?
– Я вчера видела Володю!
– И что?
– С девушкой! В саду!
– Так, а подробнее? – заинтересовался следователь.
– Дядя, это была его возлюбленная!
– С чего ты взяла?
– Да вы бы их видели! Как они нежно держались за руки, как говорили… Целовались!
– Вот, это уже важно. А ты где была в это время, моя милая тайная полиция?
– Смотрела в окно.
– И кто же была эта девушка, мой дорогой соглядатай?
– Дочь колбасника Данилова, который приезжал вчера. Я потом спустилась на кухню и завязала разговор с поварихой о разных разностях. Вот, и выяснила. Дядюшка, я думаю, что она специально к нему приехала, и они вместе сбежали.
– И очень мудро сделали. Я склонен полагать, что ты права, – Немировский ласково потрепал крестницу по щеке. – Умница! Чтобы я без тебя делал!
– Раньше ведь обходились, – улыбнулась Ася.
– Действительно. Вот, чудо-то! Ну, вот что, крестница, возьмёшь сегодня коляску с кучером и поедешь в город.
– Зачем, дядюшка?
– Колбаски свеженькой прикупить, – пошутил Николай Степанович. – Скажешь, что письма сама отправить хочешь и город посмотреть.
– А, на деле, попытаться узнать, не случилось ли чего в доме купца Данилова?
– Именно.
– А не боитесь вы меня одну отпускать? – прищурилась Ася.
– А я тебя с кучером отпускаю!
– Тётушка бы этого не одобрила.
– А тётушке мы не скажем. Поезжай, красавица моя. Ты девочка умная, глупостей не наделаешь. Ты ведь хотела быть агентессой? Я тебе предоставляю возможность попробовать себя в этой роли.
– Мерси, шер онкль!22 – рассмеялась девушка, обнимая крёстного.
– Дё рьян23, – в тон ей ответил Немировский.
Глава 6
Извозчик остановился у дома в самом конце Тверской улицы, Василь Васильич спрыгнул на землю и постучал. Дверь отрыла Соня, спешно вытирающая полные, распаренные руки о белый фартук:
– Господин Романенко, здравствуйте! Где это вы пропадали столько времени? Анна Степановна не раз вас поминала.
– Надеюсь, не худым словом? – весело улыбнулся Романенко.
– Как можно! Вы проходите! Барыня сейчас в гостиной, «Могилу Наполеона» раскладывает.
– Спасибо, Соня.
Василь Васильич поднялся по ступенькам, по обыкновению перепрыгивая через одну, и с сияющей улыбкой вошёл в гостиную.
– Здравствуйте, дражайшая Анна Степановна! – воскликнул он, отвешивая земной поклон, касаясь при этом рукою пола.
Кумарина, сидевшая в глубоком кресле за низеньким чайным столом, погружённая в хитросплетения пасьянса, вздрогнула от неожиданности, подняла свои лучистые, как у брата, глаза на гостя и ласково улыбнулась:
– Голос у тебя, батюшка мой, что труба иерихонская. Напугал меня.
– Простите великодушно, Анна Степановна! Как ваше здоровье?
– Хвала Господу, недурно. А ты уж, часом, свет мой, не из-за города ли прибыл?
– Ничего-то от вас не скроешь! Глаз-алмаз у вас!
– Хорошо, небось, на природе-то?
– Ах, Анна Степановна, мне не до природы было. Я ведь по службе ездил. Вот, хотел об одном деле с Николаем Степановичем посовещаться. Дома ли он?
– О! За ним тебе нынче в Коломну ехать придётся! – лицо Кумариной выразило лёгкое недовольство. – Как ребёнок, ей-Богу… Ну, добро бы молодой был, не сиделось бы дома ему, а то уже и сердце подводит, а он всё туда же… И Асю мою с собой увёз. Тоже оглашенная… Что за люди пошли теперь!
Романенко медленно поднялся с поручня кресла, на который было присел, и переспросил:
– В Коломну вы сказали?
– Именно.
– А зачем он туда поехал?
– А это ты, друг сердечный, у своего друга Петра Андреевича полюбопытствуй. Он тебе всё доподлинно и подробно расскажет.
– Спасибо, Анна Степановна, я так и поступлю, – кивнул Василь Васильич. – Разрешите откланяться!
– Эх, Вася, Вася, не умеешь ты быть вежливым до конца, – вздохнула Кумарина. – Нет бы посидеть чуток, чайку с вареньицем откушать, потешить старуху…
– Анна Степановна!
– Да Бог с тобой, – рассмеялась Анна Степановна, махнув рукой. – Мне ли не знать, что такое ваша сыщицкая служба? Беги уж. А то у меня, видишь, экая трудность: пасьянс не сходится! Третий раз раскладываю, и ни в какую!
– Попробуйте короля переложить! – посоветовал Романенко.
Кумарина поправила очки и поглядела на расклад:
– А ведь и в самом деле! Вот, видишь, Вася, как удачно, что ты ко мне зашёл. Ну, ступай с Богом!
– Всего доброго, драгоценная Анна Степановна!
– И тебе не хворать!
После нескольких часов допросов свидетелей, Вигель решил не брать извозчика, а пройтись пешком, дабы проветрить голову и размяться после долгого сидения на одном месте. Пётр Андреевич неспешно шёл по Ильинке, поигрывая тростью и разглядывая многочисленных прохожих. Иногда пробегавшие мимо девушки кокетливо улыбались молодому и красивому господину, и он также отвечал им лёгкой улыбкой.
Как-то необычайно легко, свежо и радостно было на сердце у Петра Андреевича в последние дни, как будто он вдруг помолодел, сделался вновь юн. Причину этого Вигель боялся называть даже самому себе, обманывая вопрошающий ум хорошей погодой и успехами на службе, но непокорное сердце нашёптывало совсем другой ответ.
Пройдя по Ильинке, Пётр Андреевич повернул в Черкасский переулок и вошёл в трактир Арсентьича, где имел привычку обедать с давних пор. Услужливый половой тотчас подоспел к его столику:
– Что прикажете подать, господин Вигель?
– А подай-ка мне, Ганимед, щец с головизной да сёмушки. И салатец, пожалуй.
– Бутылочку Депре прикажете?
– Нет. Рюмочку кизлярской и чайку.
– Куанг-су, как обычно?
– Конечно.
– Сей момент сделаем-с.
Пётр Андреевич достал блокнот и карандаш и принялся набрасывать портрет. Он рисовал по памяти, но она услужливо воскрешала желаемый образ до мельчайших деталей.
– Ба, какой цветок! – раздался позади голос Василь Васильича, и его рука опустилась на плечо Вигеля.
Пётр Андреевич поспешно захлопнул блокнот:
– Умеешь ты, брат Романенко, появиться неожиданно.
– Служба такая! – Василь Васильич уселся напротив Вигеля, небрежно бросив головной убор на стол. – Что за очаровательную особу ты от меня спрятал?
– Так… – Вигель пожал плечами. – Это неважно.
– Ого! Темнишь, брат, горой тебя раздуй! Я тебя десять лет как знаю, и не надо мне здесь петрушку балаганить. Уж признайся честно, новая любовь?
– Просто лицо интересное, захотелось изобразить для тренировки руки.
– Ой, темнило ты! Ладно, чёрт с тобою, коли не хочешь, так, пожалуй, и не говори. Я за иным к тебе делом.
Подошедший половой подал Вигелю обед и повернулся к Романенко.
– То же, что и этому господину, – не дожидаясь вопроса, велел Василь Васильич и, положив ногу на ногу, вновь обратился Петру Андреевичу: – Куда это ты, братец, услал нашего дорогого генерала?
– Он ещё никакой не генерал. К чему ты преувеличиваешь?
– Так скоро им станет. Столько лет на службе!
Вигель промолчал. Николай Степанович Немировский, в самом деле, уже мог бы получить чин действительного статского советника, но из-за неумения ладить с начальством всё ещё оставался просто статским, несмотря на более чем тридцатилетнюю беспорочную службу.
– Ты был у Анны Степановны?
– Только что от неё! Она мне и пожаловалась, что ты отправил её брата в Коломну по какому-то делу. Больше ничего не сказала, а отослала к тебе. Так, может, ты мне объяснишь, что к чему?
– Я, Василь Васильич, получил письмо от доброго друга моего отца. Он просил моей помощи. Его пригласили в некое имение, а там стали происходить какие-то странные события.
Романенко нахмурился:
– А имение это, часком, не Олицами зовётся?
Вигель опустил поднесённую ко рту ложку и с удивлением воззрился на своего друга:
– Откуда ты знаешь?
– Я, брат Вигель, много чего знаю. Сдаётся мне, что мы с тобой, сами того не зная, работали над одним делом, но с разных сторон. Поэтому сейчас ты расскажешь мне свою сторону, а я тебе свою, и, горой меня раздуй, если они не сойдутся, как два обрывка одной картины. Такая, вот, закорючка выходит.
Илья Никитич Овчаров был доволен. Поездка в Звенигород оказалась ненапрасной. Супругов Палицыных там помнили. Особенно старика Кузьму Григорьевича. Правда, о том, что на самом деле произошло в их семье, никто не знал. Палицыны избегали этой темы, говоря лишь, что их сын погиб в результате несчастного случая, и потому они оставили Москву, где стало им слишком тяжело после его смерти.
Осиротевшие родители были людьми крайне религиозными. Кузьма Григорьевич вскоре стал регентом в одной из местных церквей. О нём пошла слава, как о человеке учёном и богомудром. Палицын по памяти мог читать многие страницы Священного Писания, знал творения святых отцов, но при этом был скромен, молчалив и суров. Образ жизни и он, и его супруга вели почти аскетический. Сам Кузьма Григорьевич в постные дни пил лишь пустой чай, иногда с сухариком. В Великий же Пост по средам и пятницам он и вовсе не брал в рот ни капли воды или пищи, проводя сутки в молитвах. Говорили, что от постоянного стояния на коленях, у него опухли ноги. Такая пламенная вера вызывала большое уважение среди прихожан. К Кузьме Григорьевичу часто приходили за советом.