– Ох, и тошно же мне, косолапушка… Словно вся тяжесть небесная на мою больную голову свалилась… Никогда так дурно не было.
В кабинет осторожно вошёл Георгий Павлович:
– Вы позволите, Елизавета Борисовна?
– А, это вы, милый Жорж… Входите, конечно. Что вы так на меня смотрите? Скверно выгляжу?
– Не стану отрицать, вид у вас – краше в гроб кладут, – отозвался Жигамонт.
– И самочувствие такое же, – бледно усмехнулась княгиня.
– Я вам микстуру сделаю.
– Не трудитесь. Я её пить не стану.
– Почему?
– Лекарства вредны. Никогда ими не лечилась и лечиться не буду. Вот, вино – другое дело. И кофе. И шоколад. Ну, пустырник с мятой на худой конец. А если совсем занедужу, так бабку-знахарку покличу…
– Воля ваша, – пожал плечами Георгий Павлович, вертя в руках трость.
– Чувствую я, милый доктор, что вы какой-то камень за пазухой принесли, чтобы меня им в висок огреть. Так не тяните. Что у вас?
– Простите заранее за такой вопрос, но я обязан его задать. Елизавета Борисовна, сколько вам было лет, когда родился Родион?
– Сорок, милый Жорж. Я так понимаю, что это был лишь первый из вопросов, которые вам настолько неудобно мне задавать, что вы смотрите в пол, а не мне в глаза? – слабый голос Олицкой вдруг набрал силу. – Так?
– Вы правы.
– Следующим вопросом будет, как случилось такое чудо после двадцати лет брака, учитывая почтенный возраст моего супруга?
– Да… – сдавленно отозвался доктор.
– Ну, вы же врач, – криво усмехнулась княгиня. – Вот, и объясните эту загадку! К чему задавать вопросы?!
– Родион не сын князя Олицкого? – едва слышно спросил Жигамонт.
– Вы догадливы. Да, я обманула мужа. И ни разу до сих пор в этом не раскаялась, если угодно знать! Чтобы было у меня сейчас, если бы я не презрела эту вашу мораль… А так у меня есть сын! Я имела на это право!
Георгий Павлович молча опустился в кресло и закурил трубку. Княгиня залпом допила вино и прикрикнула на появившуюся Дашу:
– Дарья, оставь нас! Кофе можешь выпить сама!
Молчание продлилось несколько минут, после чего Елизавета Борисовна спросила:
– Что же вы не спросите у меня, милый доктор, кто настоящий отец? Ведь вам это надо знать, не так ли?
– Мне не нужно спрашивать, я уже знаю, – отозвался Жигамонт. – Амелин. Ещё когда мы были с вами у него, я почувствовал, что между вами что-то было. А потом я видел, как он смотрел на Родиона, на вас… И как вы на него смотрели. Я догадался.
– Какая поразительная проницательность! – воскликнула княгиня. – Вы только об одном не догадались, что, если бы звёзды расположились иначе, Родя мог бы быть вашим сыном.
Жигамонт поднял голову.
– Да! – продолжала Олицкая. – Неужели тогда, в Карлсбаде, вы не почувствовали, как нужны мне?..
– Елизавета Борисовна…
– Лиза! Лизхен! Тогда вы называли меня так! Называйте так и теперь! Боже мой, как я устала ото всего этого! Как мне всё надоело! Какой безумный год! Это же можно с ума сойти, как несчастная Лыняева!
– Успокойтесь, Елизавета Борисовна…
– Молчите, доктор! Я не нуждаюсь в утешениях! Вы узнали то, что хотели? Так уходите теперь! Оставьте меня! – почти закричала Олицкая, поднимаясь.
– Простите, – Жигамонт вышел, а княгиня замертво упала в кресло и стиснула ладонями голову.
Когда-то она уговорила мужа устроить больницу для крестьян. Не из заботы о них сделала она это, а чтобы удержать возле себя молодого врача Всеволода Амелина. Он был моложе её на пятнадцать лет и чем-то напоминал ей её карлсбадскую любовь. Молодой человек был привлекателен, обладал острым умом и не менее острым языком. Олицкой нравился его бунтарский дух, его презрение ко всем правилам и условностям. Амелин казался ей человеком без предрассудков. Взгляды этого новоявленного «Базарова» потомственной аристократке и барыне были совсем не по нраву. Она просто не воспринимала их всерьёз, а лишь забавлялась, слушая речи молодого врача, изображая при этом интерес и даже сочувствие. После двадцати лет замужества за старым и хворым князем сорокалетняя княгиня искала утешения в Амелине. Не желая бросить тень на фамилию, Елизавета Борисовна не могла позволить себе завести роман с представителем своего круга, унизиться же до холопа было и вовсе невозможно. Сильный, независимый и гордый Всеволод Гаврилович стал настоящей находкой. Она и не заметила, как увлекалась им всерьёз.
Старый князь болел и давно уже не следил за тем, где пропадала его жена, которой он доверил вести своё расшатанное хозяйство, о чём ни разу не пожалел. Поэтому Елизавета Борисовна могла совершенно спокойно навещать Амелина в его доме и проводить с ним довольно времени. Никогда не было ей ещё так хорошо. Несмотря на долгий стаж супружеской жизни, княгини казалось, будто бы она впервые узнала мужчину по-настоящему.
Но скоро наступило разочарование. Княгиня узнала, что её возлюбленный совсем не избегает и крестьянских девиц и баб, тянущихся к нему, как и сама Елизавета Борисовна. Это открытие оскорбило гордую Олицкую. Как посмел этот ничтожный лекарь крутить шашни ещё с кем-то, когда сама княгиня одаривает его своей благосклонностью? Елизавета Борисовна, которою часто называли «купчихой», «барином в юбке», всё же была аристократкой. Она не унизилась до выяснения отношений со своим неверным любовником, а просто мгновенно положила конец их связи. Амелин не стал даже искать встреч с ней, просить объяснений и извиняться, точно ничего не было между ними, точно была она одной из его девиц… Это было ещё сильнейшим оскорблением, и Елизавета Борисовна даже подумывала закрыть больницу, но тут рачительная хозяйка взяла верх над обиженной женщиной. Больница нужна была крестьянам, а Амелин был хорошим врачом, и княгиня проглотила обиду, предупредив лишь Всеволода Гавриловича, что если он только попытается развращать её людей своими социалистическими проповедями, то она немедленно отдаст его в руки властей и позаботиться о том, чтобы бунтаря отправили в самую глухую ссылку.
А вскоре после разрыва Олицкая поняла, что беременна. Это было огромным счастьем. Наконец-то в её жизни появлялся подлинный смысл! Обмануть старика-мужа ловкой княгине не составило труда, князь, как ребёнок, радовался прибавлению семейства и гордо поглядывал на сыновей и друзей. И чем плох такой обман, когда он только в радость всем, кроме старших сыновей мужа, которые ничего и не заслуживают? Таким образом, Елизавета Борисовна всё-таки устроила своё счастье.
Разумеется, Амелин не мог не понимать, что он настоящий отец сына Олицкой, но это нисколько не волновало его. Ребёнок княгини был ему безразличен столь же, сколь дети крестьянок, также рождённые от него. А, может быть, он только играл безразличие?..
Ася удобно устроилась на подоконнике и заворожено слушала рассказ Петра Андреевича о событиях в Москве. Правда, не меньше рассказа завораживал её сам рассказчик, смотрящий на неё своими синими глазами и улыбающийся ей.
– Ах, господин Вигель, мы с вами, однако, ведём себя дурно. В этом доме такое горе, а мы с вами так беззаботно разговариваем, точно ничего не случилось, – заметила Ася.
– Анастасия Григорьевна…
– Лучше просто Ася.
– Я хотел сказать, что мы ведь говорим как раз о тех мрачных делах, происходящих в том доме, – сказал Пётр Андреевич.
– Но выходит у нас как-то совсем не печально.
– Вероятно, потому что мы рады нашей встрече.
Ася наклонила голову на бок:
– Стало быть, вы рады ей?
– А вы сомневаетесь?
– Конечно, нет! Ведь я так бессовестно рада сама! Нет, это возмутительно! Несчастный молодой князь так болен, бедная Маша не находит себе места, а мы радуемся! Это значит, что мы с вами жестокосердны?
– Это значит, что мы не умеем лицемерить.
– Вы получили моё письмо?
– Да, Ася. И очень благодарен вам за него.
– А каков же будет ваш ответ, Пётр Андреевич?
– Я здесь, перед вами. Какого ещё ответа вы хотите?
Ася не успела ответить, потому что в комнату стремительно вошёл Николай Степанович. Он был бледен и выглядел уставшим.
– Вот вы где, друзья сердечные! Асенька, красавица моя, оставь нас, пожалуйста.
Ася соскочила с подоконника и вышла, насупившись. Как, однако же, не вовремя появился крёстный! Прервал такой важный разговор! Но он непременно будет продолжен! Ведь Петр Андреевич так смотрел… О, как он смотрел! Так, что сердце готово было вырваться из груди ему навстречу! И как назло даже не с кем поделиться этим счастьем! Маше не до того… Разве что написать письмо старой подруге?
– Что, Кот Иваныч, помешал я вам? – улыбнулся Немировский, ослабляя галстук.
– Что вы, Николай Степанович…
– Да полно мне петрушку балаганить, будто уж и глаз у меня нет. Ладно, после об этом… Ты уж вздохнул с дороги, я полагаю?
– Можно сказать и так!
– Да, ты прямо с корабля на бал попал… Коли вздохнул, так поедешь теперь со мной человечка одного проведать.
– Постойте, вы были у отца Андроника?
– Ложный след. Дорогой я всё объясню. Собирайся, время не ждёт.
– А далеко ли ехать?
– Четверть часа до сельской больницы.
– Я готов!
Немировский похлопал Вигеля по плечу:
– Вот, и замечательно. Как говорится, сделай дело, а потом и гуляй смело… Да только меру знай.
…На просёлочной дороге коляску сильно потряхивало. Николай Степанович болезненно морщился, но на предложение ехать тише только отрицательно качнул головой:
– И так слишком много времени потеряли.
– Вы полагаете, что Амелин мог покушаться на собственного сына? – с сомнением в голосе спросил Вигель. – Я видел его лицо, когда он увидел раненого князя. Я руку на отсечение даю, что это было искреннее огорчение, а не игра.
– Разумеется, – кивнул Немировский. – Только Всеволод Гаврилович, как тебе известно, не живёт в доме, а княгиня строго запретила говорить об исчезновении князя Володи.
– И он отравил лошадь Владимира, а Родион пострадал по ошибке?