– Почему бы нет?
– Да ведь люди напуганы всем случившимся за последнее время. А тут вдруг выстрелы! Поберегли бы слабые нервы слабых людей.
– Ничего, – княгиня поджала губы, – переживут. У меня привычка успокаивать нервы стрельбой. Вы себе представить не можете, какое это облегчение!
– Очень даже могу.
– Вот как? Вы хороший стрелок?
– Когда-то имелись способности, – скромно ответил Немировский, протягивая руку за пистолетом: – Вы разрешите?
– Сделайте одолжение! – кивнула Олицкая, отдавая револьвер. – Но прежде я хочу попросить у вас извинения.
– За что, помилуйте?
– Я была с вами очень резка. Наговорила несправедливостей. Но вы должны понять, я была в таком состоянии… Ведь и я не железная! Такой безумный день…
– Я понимаю вас, Елизавета Борисовна. И это, право, не стоило извинений.
– Но какова девчонка, а! – княгиня сплеснула руками. – Верно говорят, в тихом омуте черти водятся. Как это могло случиться? Ведь она на моих глазах выросла! С Володей и Родей играла! Не понимаю…
– Кстати, как чувствует себя ваш сын?
– Георгий Павлыч сказал, что опасности нет, но он ещё долго останется в постели… Страшно подумать, что могло бы быть, если бы ваш молодой коллега опоздал хоть на самую малость. Что теперь будет с этой девкой?
Немировский пожал плечами:
– Вероятно, её ожидает бессрочная каторга.
– Вы думаете, она вменяемая? Может быть, это всё следствие их семейной болезни… Безумие!
– Все преступники, в своём роде, сумасшедшие. Может быть, ваша горничная и имеет психическое расстройство, но всё, что она совершила, было сделано ею сознательно. Она ведь во всём призналась.
– И с гордостью… Если эта дрянь распустит свой ядовитый язык и расскажет все тайны нашего дома, это будет ужасный скандал…
– Здесь я бессилен вам помочь. Кстати, вы так и не разжаловали вашего управляющего?
– Нет, – княгиня покачала головой. – И не разжалую.
– Я почему-то так и думал.
– Николай Степанович, все управляющие воры… Этот не хуже других! Но к нему я привыкла, он хорошо исполняет мои поручения. Что ещё мне нужно, в конце концов?
– А Евдокия Яковлевна?
– Я отменила приказание отдать её в бедлам… Мне искренне жаль эту несчастную. Я ведь помню, какой она была, пока не помутился её рассудок. Пусть остаётся. Мне кажется, теперь, когда дочь не усугубляет её безумия в своих целях, она станет спокойнее. Отец Андроник позаботится о ней.
– Отец Андроник?
– Да… Вот уж святая душа. Я понимаю, почему мои люди к нему так тянутся… А, впрочем, что это мы всё разговоры разговариваем? Вы не передумали стрелять?
– Нет, я готов.
Княгиня взмахнула рукой, тарелка взлетела в воздух, Немировский прищурил глаз и выстрелил, мелкие осколки посыпались на землю.
– Браво, – Елизавета Борисовна уважительно похлопала в ладоши. – Отличный выстрел, поздравляю.
– Есть ещё порох в пороховницах, – улыбнулся Немировский.
– Ваше сиятельство! – раздался сзади пронзительный крик. Со стороны дома бежал, спотыкаясь, Лыняев.
– Господи Боже, что ещё стряслось? – побледнела княгиня.
Архип Никодимович подбежал к княгине и выдохнул:
– Дашка… Дашка повесилась…
Княгиня взглянула на Николая Степановича:
– Нехорошо так говорить, но это к лучшему… Эта девка могла такого наговорить на следствии, что не дай Бог! Ты свободен, Лыняев.
Архип Никодимович, не сказав ни слова, поплёлся к дому.
– Что вы молчите, Николай Степанович?
– Не люблю, когда смерти случаются слишком вовремя.
– А я люблю, когда всё случается в нужное время, – холодно произнесла княгиня. – Надеюсь, вы не подозреваете меня? У меня же самоё надёжное алиби: я была с вами.
– Разумеется, княгиня, – Немировский слегка склонил голову. – Однако же, я пойду взгляну, что случилось. Вы не хотите?
– Нет, увольте! Я уж лучше ещё пару тарелок разобью, чем пойду любоваться на удавленницу.
Николай Степанович направился к дому. Всё было тихо. Казалось, что за последнее время люди здесь так привыкли к смертям, что новая ничуть не потрясла их, показавшись естественной и «своевременной».
Следующим утром Дарью должны были отвезти в город и передать в руки властям с тем, чтобы над ней был произведён суд и вынесен приговор. Ночь же она должна была провести в запертом чулане в самой безлюдной части дома. Не подлежало сомнению, что на следствии Дарья рассказала бы всё, что знала о князьях Олицких, не исключая и московской истории. Допустить это значило бы обесчестить фамилию. Немировский не удивился бы, узнав, что княгиня Олицкая для спасения чести семьи и своего сына решилась на крайние меры…
Подходя к дому, Николай Степанович увидел вдалеке быстро удаляющуюся фигуру. Прихрамывающая походка не оставляла сомнений: это был Всеволод Гаврилович Амелин…
У дверей чулана, где была заключена преступница, стоял доктор Жигамонт.
– Я знал, что вы придёте, – сказал он, увидев Немировского.
– Самоубийство?
– На руках ссадины… Думаю, имела место борьба.
– Значит, убийство. Я так и думал. Эта девица не отказала бы себе в последней радости: опозорить это семейство. Что здесь делал Амелин?
– Амелин? Я его не видел…
– Странно, – Николай Степанович вошёл в чулан. В углу, на топчане лежало покрытое белой простынёй тело. Следователь огляделся и уточнил: – Записки, разумеется, тоже нет?
– Конечно.
Немировский щёлкнул пальцем по крышке тавлинки и вздохнул:
– Идёмте, доктор… Выпьем с вами кофейку.
– Вам бы не следовало теперь кофе пить.
– Хорошо, хорошо. Тогда чаю. Чай вы мне пить не запретите, Георгий Павлыч?
– В разумных количествах.
– Разумность, доктор, везде нужна…
На кухне, вопреки обыкновению, ничего не скворчало и не дымилась. Фоминична сидела за столом и пила с блюдца чай.
– Уйду я из этого дома, – сообщила она вошедшим господам.
– Что так? – полюбопытствовал Немировский.
– Оглашенные все… Нынче, вон, один с крыльца выскочил – едва с ног не сшиб, а у самого морда в крови… Страсть-то какая!
– И кто ж это таков был?
– Да известно кто… Антихрист этот, лекарь наш… Вот, говорила барыне: гнать его надо! Ведь истинный антихрист, прости Господи! Нешто бабка наша с хворостями не совладает! Выскочил! Ишь! Глаза бешеные! Морда в крови! Антихрист, одно слово…
Немировский посмотрел на Жигамонта:
– Ну, вот, и найдены разгадки всех тайн Мадридского двора!
Георгий Павлович нервно передёрнул плечами и закурил трубку. Николай Степанович уселся за стол и с улыбкой обратился к кухарке:
– Пока вы не ушли, дорогая Фоминична, может быть, вы всё-таки не откажете напоить нас с доктором чаем?
– Для хороших господ у меня всегда всё готово, – кивнула Фоминична. – Может, покушать желаете?
– А и то не помешает!
В саду почти стемнело. Ася стояла на пороге беседки в кремовом платье с оборками, и ветер колыхал пряди светлых, слегка вьющихся волос, выбившихся из причёски. Лицо её невозможно было различить в сумраке, но Вигель догадывался, что на нём теперь разлита та милая, радостная улыбка, которая так понравилась ему с первого взгляда.
Они разговаривали уже четверть часа о самых различных предметах, а Пётр Андреевич всё никак не мог подступить к делу, ради которого искал Асю.
– Слышите, соловьи поют? – спросила она мягким, негромким голосом.
– Да, кажется в берёзовой роще… Нынче уж поздняя пора для соловьёв, они поют в мае и в июне.
– Значит, этот солирует специально для нас, – Ася укутала шею тонким шарфом, и Вигель догадался, что ей становится холодно.
– Вы замёрзли, Ася? Позвольте набросить вам на плечи мой пиджак, – произнёс он, подходя к девушке сзади, и укутала её в свой светло-сиреневый чесучовый пиджак.
– Спасибо.
Теперь он стоял прямо перед ней в белой сорочке и жилете, и почти различал черты её лица. Вигель взял Асю за руку – она была холодной – и сказал:
– Мне нужно сказать вам нечто важное…
– Так говорите, – мягко прозвучал ответ в темноте. – Я слушаю вас со всем вниманием.
– Чтобы вы ответили мне, милая Анастасия Григорьевна, если бы мне вдруг взбрело в голову сделать вам предложение?
– Если бы «вдруг» и «взбрело», то отказала бы.
Вигель рассмеялся:
– Браво! Совершенно справедливо. Ну, а если бы я сказал, что люблю вас?
– Если бы… – протянула Ася. – А вы попробуйте просто сказать, и тогда я вам отвечу.
Пётр Андреевич легко опустился на одно колено и, прижав руку Аси к груди, произнёс:
– Я люблю вас, Анастасия Григорьевна! Составьте счастье моей жизни – выходите за меня замуж!
Воцарилась тишина, нарушаемая лишь трелями соловья. Затем Вигель почувствовал, как рука Аси опустилась ему на голову, и её подрагивающий голос пропел:
– Вот так – гораздо лучше.
– И каков же ответ?
– Я согласна, – тихо ответила Ася. – Я ведь почти сама напросилась. К тому же, я вас люблю больше, чем вы меня.
– Отчего вы так думаете?
– Я чувствую. Но это совсем неважно. Я в нашу первую встречу загадала, что стану вашей женой. Вот, видите, сбылось. А, может, вы передумаете? – в голосе Аси послышался шутливый задор. – Возьмите меня в секретари или помощницы. Из меня отличная помощница выйдет!
– Я не против, дорогая Анастасия Григорьевна, чтобы вы стали моей неизменной помощницей, – в тон ей отозвался Вигель. – Но помощница в ранге жены предпочтительнее просто помощницы.
Ася рассмеялась, Пётр Андреевич поднялся и обнял её:
– Венчаться будем в Иверской. Вы затмите красотой всех самых прекрасных невест, и все мне будут завидовать.
– Нет. Все будут завидовать мне!
Вигель поцеловал Асю, и она прошептала:
– Как же я ждала этого момента… Я теперь почти счастлива!
– Почему же только «почти»?
– Потому что священник ещё не объявил нас мужем и женой.
– Вы чудо, Асенька.
– Причём очень любящее вас чудо. Однако уже поздно, и мне не терпится всё рассказать Нико