Зоя пожала плечами:
– Откуда я знаю!.. Может… из самолюбия.
– А что ты ему сказала?
Зоя снова пожала плечами.
– Н-ну… это долго рассказывать, – лениво ответила она и тихо удалилась, держа портфель за спиной.
Ребята не знали, верить Зое или нет. Во всяком случае, они теперь поглядывали ей вслед без прежних усмешечек, и Зоя отметила это. И ещё она отметила весьма интересное для неё обстоятельство: бабушка не решилась признаться Зое, что просто выполнила приказание внучки. Бабушка ведь сказала, что она «так и быть, пожалела» Зою. Не решился и Трубкин признаться в том, что он послушался какой-то пятиклашки. Что ж! Если все, к кому Зоя обратится с приказаниями, станут и дальше вести себя так, это будет неплохо: люди не скоро догадаются, что Зоя обладает какой-то удивительной силой и что при встрече с ней не мешает затыкать себе уши.
А Трубкин весь последний урок просидел злой-презлой. Не слушая преподавательницу английского языка, он правил Родину статью, вычёркивая из неё слишком уж пышные фразы. К концу урока учительница подошла к нему и сказала по-английски:
– Трубкин, повторите, пожалуйста, что я сейчас говорила.
Трубкин встал, но повторить не смог и скоро увидел, как преподавательница сделала какую-то пометку в журнале.
Когда уроки кончились, редактора встретил в коридоре его младший брат, шестиклассник Боря.
– Лёв, ты домой? – спросил он.
Трубкин очень бы хотел оказаться сейчас дома, но ему ещё надо было пойти к замдиректора по воспитательной части Надежде Сергеевне, показать ей статью, и не только показать, но ещё и убедить её, что в статье высказываются действительно ценные мысли.
– Я задержусь. У меня дела тут, – отрывисто сказал он брату и вдруг спросил: – Слушай! Кто такой этот Родька Маршев из пятого «Б»? Ты его знаешь?
– Ну, немножко знаю. Человек как человек.
Глядя в сторону, редактор процедил сквозь зубы:
– Вот кому бы я с удовольствием шею намылил или уши надрал.
– Бу сделано! – с готовностью ответил Боря, который очень любил такого рода занятия. – Я на это Сёмку Калашникова мобилизую.
Лёвин братец направился к выходу. Трубкин хотел было крикнуть Боре, что он не просил его расправляться с Маршевым, что это он просто так сказал, но редактор представил себе, как автору этой проклятой статьи действительно «мылят шею», и у него сделалось так сладко на душе, что он промолчал.
Все уроки в школе кончились, и учительская была полна педагогов. Лишь немногие из них сидели, а остальные разговаривали стоя, так что Лёва не сразу отыскал глазами маленькую Надежду Сергеевну.
– Что тебе, милый мой? – спросила она, глядя на него снизу вверх.
И, злясь на себя, еле выдавливая слова, Трубкин проговорил:
– Вот, Надежда Сергеевна… Мы… мы думаем, что это можно будет поместить в порядке дискуссии.
Лёва сказал «мы», имея в виду членов редколлегии, но, как вы знаете, никто из них статьи не читал.
Надежда Сергеевна пробежала глазами страницу за страницей, и редактор с досадой отметил, что она особенно приглядывается к тем словам и выражениям, которые он зачеркнул, но не вымарал так, чтобы их нельзя было прочесть. Приглядывается и при этом улыбается.
Прочитав статью про себя, она подняла голову и, как всегда без всякого напряжения, сказала на всю учительскую своим чистым, звонким голосом:
– Люди добрые! Вы только послушайте, какой теперь умный пятиклассник пошёл! Вот вы послушайте! – Педагоги замолкли, а Надежда Сергеевна стала читать: – «В наш грандиозный век научно-технической революции…»
– Надежда Сергеевна! Но я же слова «наш грандиозный» вычеркнул! – с отчаянием вскричал редактор.
– Знаю, родименький! Но меня именно оригинал своим стилем подкупает, – ответила замдиректора и продолжала читать.
Она огласила цифры «социологического опроса», из которых явствовало, что около ста учеников четвёртого, пятого и шестого классов уже занимаются изобретательством и всякими исследованиями и что ещё столько же хотят заняться подобными делами, но не знают, с чего начать. Далее в качестве примеров упоминались Валерка с его прибором и даже Толя Козырьков с его линейкой для резанья пластмассы. Заканчивалась статья такими словами: «Итак, не пора ли покончить с этой нездоровой атмосферой и открыть дорогу пионерскому возрасту на широкий научно-технический простор?»
Педагоги и без того много смеялись во время чтения статьи, но, услышав последнюю фразу, они все дружно расхохотались.
– Надежда Сергеевна, я это ещё не выправил, – нервно сказал Трубкин.
– Вижу, вижу, дорогой, – ответила Надежда Сергеевна, продолжая смеяться.
– Но… но, Надежда Сергеевна, ведь по существу-то всё это правильно, – выдавил через силу редактор. – Мне кажется… мне кажется, что можно это помещать. – Он с отвращением щёлкнул пальцем по листочкам, которые держала Надежда Сергеевна.
– Не можно, а должно, мой хороший. Я думаю, это очень отрадно, когда ребята действуют не по указке взрослых, а проявляют собственную инициативу.
– Можно идти? – быстро спросил редактор.
– Иди, родненький. Очень интересная статья!
Глава семнадцатая
Трубкин ушёл, не понимая, чем понравилась эта дурацкая статья Надежде Сергеевне, а между педагогами разгорелся спор. Его начала преподавательница биологии Фаина Дмитриевна – желтоволосая женщина с красивым, но сердитым лицом. Она сидела за столом, заталкивая в портфель ученические тетради.
– Ко мне уже заявлялся один такой юный гений. Некий Столбов из шестого класса. – И она рассказала, как Столбов приносил толчёных гусениц и просил микроскоп, чтобы посмотреть, живы ли микробы, от которых гусеницы погибли.
К ней подошёл толстый, грузный Иван Лукич, преподаватель физики.
– А к чему вы всё это говорите? – спросил он.
– А к тому, что пример Столбова может послужить хорошей иллюстрацией для ответа на подобного рода статью.
– А какой, по-вашему, должен быть ответ?
– А вот таков: сначала овладей знаниями, а потом уж и лезь в исследователи. Ведь совершенно неизвестно: может быть, бактерии или микробы, от которых погибли гусеницы, и для человека опасны.
– А по-моему, пример со Столбовым говорит как раз об обратном: заниматься так называемой исследовательской деятельностью вы ему не запретите, значит, остаётся одно: дать Столбову и ему подобным руководителя. В этом смысле я вполне согласен с автором статьи. Как его зовут? Родион Маршев? Я вполне согласен с уважаемым Родионом Маршевым.
Спор разгорался. Одни поддерживали Фаину Дмитриевну, другие Ивана Лукича. Про статью Маршева скоро все забыли, стали говорить о том, как вообще надо вести обучение в условиях научно-технической революции. Когда директор школы Клавдия Мироновна вошла в учительскую, Иван Лукич гремел:
– Посмотрите, как у нас построена программа по физике! С чем чаще всего сталкивается в жизни современный ребёнок? С гидравликой? Нет! С законом Бойля – Мариотта? С тепловым расширением тел? Нет! Куда он ни сунется, везде он сталкивается с электричеством, с проводниками и изоляторами, с силой тока и напряжением… Так почему же я в первую очередь должен рассказывать о шарах-монгольфьерах, на которых теперь никто не летает, и только в седьмом классе могу завести разговор о явлениях, с которыми они сталкиваются повседневно?
– О чём речь, товарищи? Что за споры? – спросила Клавдия Мироновна.
Надежда Сергеевна начала было рассказывать ей про статью, но тут в учительскую вошёл Куприян Семёнович. Прямой, подтянутый, внешне спокойный, он подошёл к директору и негромко сказал:
– Клавдия Мироновна, мне надо с вами поговорить по очень серьёзному делу.
– Пожалуйста! Я вас слушаю.
– Нет, с глазу на глаз, и притом очень срочный разговор.
Клавдия Мироновна извинилась перед педагогами и ушла с Куприяном Семёновичем в свой небольшой кабинет. Тут она села за письменный стол, а учитель поместился в кресле перед ней.
– Так. Я вас слушаю, Куприян Семёнович.
– Клавдия Мироновна, нам предстоит очень трудный разговор. Вполне возможно, что вы сочтёте меня за сумасшедшего. Да!
– Ну, этого уж вы можете не опасаться, – улыбнулась Клавдия Мироновна.
– И тем не менее я боюсь, что это будет именно так.
– Ну в чём же всё-таки дело, Куприян Семёнович?
– А дело чрезвычайно серьёзное. Буду говорить без обиняков: необходимо срочно изолировать ученицу пятого класса Ладошину Зою. Вот именно!
Клавдия Мироновна положила руки на стол, сцепила пальцы перед собой и уставилась на Куприяна Семёновича:
– Простите… А почему вы так считаете?
– Потому что она социально опасна. Да! – твёрдо ответил Купрум Эс и умолк в ожидании следующего вопроса.
– А… а почему вы находите, что эта девочка социально опасна?
– Я понимаю, что вы сразу поверить мне не сможете, но опять-таки скажу напрямик: эта девочка приобрела способность управлять поступками других людей.
Клавдия Мироновна потупилась, и массивное, с крупными чертами лицо её стало покрываться красными пятнами.
– Да… Гм… Это… это действительно нечто… нечто экстраординарное. А… а какие у вас есть основания делать подобные заявления?
– Если говорить коротко, то я сам разработал эликсир, который многократно повышает способность человека внушать другим свою волю. Да!.. Но я допустил непростительную оплошность, позволил девочке выпить его, и теперь она обрела способность, о которой я вам говорил. И должен вам сказать, что Ладошина – ребёнок своенравный, безответственный, и она может натворить много бед, пока эликсир из неё не выветрится. Да! Вот именно! Вот так!
– Позвольте! А как вы убедились, что девочка обладает такой способностью?
– На собственном опыте, Клавдия Мироновна, да!
– А… например?
Купрум Эс поднял правую руку на уровень лица и потыкал указательным пальцем куда-то вниз:
– Вот именно здесь, Клавдия Мироновна… именно когда я приведу вам этот пример, вы, пожалуй, и сочтёте меня сумасшедшим.