Фотолаборатория занимала две комнаты. Первая, очень большая, представляла собой ателье, где производились различного рода съёмки. Тут же на столах и на полках вдоль стен разместилась выставка аппаратуры, изготовленной конструкторами «Разведчика». Здесь было несколько видов машин для автоматического проявления фото– и киноплёнки, были портативные и удобные осветительные приборы и даже кинопроектор оригинальной конструкции. Эта лаборатория была сейчас, пожалуй, единственным местом, где царил порядок. Сюда никто не забегал с вопросами: «Чего тут? Чего тут такое?» Здесь собрались человек двадцать молчаливых фотолюбителей. Высокий светлобородый Иван Иванович, руководитель лаборатории, объяснял им, как пользоваться экспонометром «Ленинград».
Он говорил о каком-то замере яркости и освещённости (Зоя ровно ничего не поняла); он то вставлял в экспонометр какую-то белую пластиночку, то вынимал её… Потом Иван Иванович положил «Ленинград» на стол, рядом с которым стоял, и достал с полки за своей спиной другой прибор, побольше.
– А такого экспонометра вы в продаже не найдёте, – сказал он. – Его сконструировали в нашей лаборатории. С его помощью вы можете не только определить выдержку при печати, но и правильно подобрать фотобумагу по степени контрастности.
Дальше опять пошли объяснения, в которых Зоя ничего не понимала, да она и не старалась понять. Оглянувшись назад, она увидела, что за её спиной, шагах в трёх, стоит Родька Маршев! Заметив, что она смотрит на него, он тут же принялся старательно разглядывать полки с аппаратурой, как будто только ради них он и пришёл.
Зоя отвернулась и стала думать, как начать с Маршевым объяснение.
– А теперь пройдёмте в лабораторию, и я вам покажу экспонометр в действии, – сказал Иван Иванович, и все фотолюбители ушли за ним в другую комнату, полутёмную, лишь тускло освещённую жёлто-зелёными фонарями. Экспонометр «Ленинград» остался лежать на столе.
Зоя оперлась об этот стол спиной и скрестила на груди руки.
– Ну-ка, Маршев, подойди сюда! – тихо сказала она.
Маршев подошёл и, чуть улыбаясь, тоже скрестил на груди руки:
– Так! Я слушаю.
– Скажи, Маршев, чего ты всё ходишь за мной? Чего ты выслеживаешь?
Маршев продолжал чуть улыбаться. Его физиономия в веснушках показалась Зое какой-то очень самодовольной.
– Я не выслеживаю, я просто наблюдаю.
– Чего наблюдаешь?
– Тебя.
– А… а с какой стати ты меня наблюдаешь?
Маршев подумал, подумал и наконец придумал такую фразу:
– Потому что ты очень интересный объект для наблюдения.
Зоя оторопела и вместе с тем ещё больше разозлилась. Разозлилась неизвестно на кого, скорее всего – на себя. Ещё вчера она воображала, что Маршев пялит на неё глаза потому, что влюблён, а вот сегодня… Она прищурилась и медленно спросила:
– А это ещё почему я интересный объект?
Мартов шагнул поближе и опёрся левой ладонью о стол так, что пальцы его почти касались экспонометра:
– Слушай, Ладошина: давай говорить начистоту. Хочешь?
– Да, хочу!
– Ну вот скажи мне, пожалуйста, почему ты так покраснела, когда Павлов назвал это мероприятие фигнёй?
– Я… я вовсе не покраснела… С чего мне краснеть?
– Нет, покраснела, и ещё как! И теперь пойми, Ладошина, я за тобой давно слежу и давно кое-что понимаю.
– Что понимаешь?
– А хотя бы вот что: директор Дворца пионеров не такой уж дурак, чтобы устраивать этот базар, если бы на него кто-нибудь не повлиял. А?
Если бы Родя начал разговор иначе, если бы, положим, он припомнил сначала случай с Лёвой Трубкиным или с Борькой и Сёмкой, возможно, всё кончилось бы по-другому. Но сейчас в уме и без того огорчённой Зойки мелькнули одна за другой две мысли: во-первых, Маршев догадался каким-то образом о её замечательной силе, а во-вторых, он понимает, что она смогла использовать эту замечательную силу только для организации «базара». Снова Зойке захотелось заплакать от злости на себя, а заодно и на всех, и тут же ей очень захотелось, чтобы Маршев поменьше воображал о себе и чтобы у него стало так же скверно на душе, как сейчас у неё. Она тоже разняла скрещённые на груди руки и, указав на экспонометр, проговорила негромко, но повелительно:
– А ну возьми эту штучку и сунь себе в карман!
Родя взял экспонометр и сунул его в карман брюк. Тут Зоя понизила голос почти до шёпота:
– Ты, может, очень умный человек, а я – просто дура… Ты, может, очень знаменитый общественник, тебя председателем собираются выбрать… а вот посмотри, что ты сделал! Посмотри! Посмотри! – Она ткнула указательным пальцем в Родин карман, где лежал экспонометр, потом бросилась к двери и там, обернувшись, добавила уже сквозь слёзы: – Не бойся, не выдам! Только ты не воображай о себе! Не воображай!
Зоя не учла одного: она приказала Роде сунуть экспонометр в карман, но забыла добавить: «И держи его у себя». Теперь, когда Родя выполнил её приказание, ему ничего не стоило положить экспонометр на прежнее место. И однако он этого не сделал, он даже не подумал, что надо это сделать. Секунд десять, наверное, он простоял неподвижно, поражённый одной мыслью: он выполнил Зойкино приказание! Он знает теперь, что его такая фантастическая, такая невероятная догадка верна! Он выбежал из комнаты. Ладошина была уже где-то в середине коридора. Расталкивая ребят, она быстро шла к выходу. Родя бросился вслед за ней и догнал её уже возле самой лестницы:
– Ладошина! Ну постой! Ладошина, ну давай поговорим!
– Отстань! – крикнула Ладошина. Она двинула Маршева локтем в грудь и, спускаясь по лестнице, сказала уже тихо: – Целуйся со своей Круглой Отличницей! Со своей Лялечкой!
Похоже, что слово «отстань» прозвучало как приказание, потому что Родя сразу остановился, но потребности целоваться с Круглой Отличницей он не почувствовал.
Он поплёлся назад по коридору и вдруг услышал, как один мальчишка кому-то сказал:
– Слыхал? В фотолаборатории какую-то штуковину спёрли.
Родя вздрогнул и сразу покрылся испариной. Да ведь это же… Это же говорят о нём! Это же он «спёр штуковину»! Он быстро зашагал в сторону лаборатории и снова услышал обрывок разговора:
– Там у них экспонометр украли…
– Какой спонометр?
– Не спонометр, а экспонометр.
Подойдя к лаборатории, Родя увидел перед её дверью возбуждённую толпу. Тут были фотолюбители, были и просто любопытные. Над толпой возвышался Иван Иванович. Он говорил:
– Ну вы же помните, как было дело: я положил «Ленинград» на стол и взял с полки экспонометр для печати, затем мы ушли в лабораторию. Может, вы вспомните, остался кто-нибудь в это время в ателье или нет?
Фотолюбители молчали.
– Никто не помнит? Возможен, конечно, и другой вариант: кто-то зашёл сюда, когда мы были в лаборатории, и взял прибор.
– А чего стесняться! – пробасил Столбов. Он по-прежнему держал свою банку с толчёными гусеницами. – Поставить у выхода несколько человек и обыскать каждого!
– Ха! – отозвался ещё кто-то из толпы. – Так он и станет дожидаться обыска! Его небось и во дворце давно нет.
Родя повернулся и очень медленно, стараясь ступать абсолютно бесшумно, пошёл прочь от толпы. Никогда ещё он себя не чувствовал в таком идиотском, таком ужасном положении.
Глава двадцать пятая
Теперь надо вернуться к тому, что произошло несколько минут назад у взрослых.
Расставшись с Надеждой Сергеевной, по-прежнему держа комочки «Слип камли» в руках, Яков Дмитриевич торопливо спускался по лестнице. Лицо у него было испуганное. Снизу поднимался Тигровский. Они встретились на площадке между этажами.
– Альфред Павлович, я вас ищу, – быстро сказал директор. – А вы предупредили учёных, что встреча отменяется?
Теперь у Тигровского сделалось испуганное лицо.
– Не… не предупредил, – ответил он очень тихо.
Оба долго молча смотрели друг на друга. На сегодня в «Разведчике» была назначена встреча учеников девятых и десятых классов с двумя крупными учёными – доктором исторических наук Кукушкиным и профессором психологии Троеградовым.
Яков Дмитриевич взглянул на часы:
– Альфред Павлович! Ведь они же с минуты на минуту… Альфред Павлович, ну как же это так – взять и не предупредить!
– Моя вина. Ничего не говорю. Замотался с этой суматохой…
– Альфред Павлович, но вы поймите, что это для них оскорбление! Они отложили другие дела, собирались, тратили время на дорогу, а мы им что скажем? «Встреча отменяется, только вас забыли предупредить. Поворачивайте оглобли назад!» Это же… это же скандал, это же хуже пощёчины!
Маленький Тигровский молчал, опустив голову и поджав губы. Вдруг он резко вскинул голову.
– Выход один, – сказал он коротко.
– Какой выход? Ну какой ещё выход?
– Объяснить им, что встречу не отменили сознательно, что мы просим их побеседовать с детьми более младшего возраста, но с детьми очень развитыми и одарёнными.
– Да они нас пошлют к чёрту с нашими «развитыми и одарёнными»!
– Пусть посылают, это будет для них не так оскорбительно, чем если мы скажем, что просто забыли их предупредить.
Яков Дмитриевич подумал и понял, что это и правда единственный выход. В этот момент сквозь окно на лестничной клетке он увидел, как к воротам дворца подкатила чёрная машина.
– Пойдёмте! Это, кажется, они. Пойдёмте их встретим! – быстро проговорил он.
Оба спустились в вестибюль и остановились напротив входной двери.
В вестибюле было пусто. Только возле раздевалки стояла Круглая Отличница, ожидая, когда гардеробщица даст ей пальто. Яков Дмитриевич машинально сунул комочки «Слип камли» в карман пиджака. И тут в вестибюль спустилась Зоя. Она спустилась, громко стуча туфлями по ступенькам лестницы, спустилась, громко сопя от возбуждения и злости, но ни директор, ни Тигровский не заметили её появления, потому что в этот момент дверь открылась и вошли два профессора.
Увидев Лялю, надевавшую пальто, Зоя подошла к ней.