— Как у тебя славно получается, мой мальчик. Когда вырастешь, — и тут его голос зазвучал как-то по-особому, — ты, конечно, выиграешь Гран-при Национального общества стрельбы из лука. Продолжай упражняться, Тотор. Это поможет тебе быть сильным и здоровым. Тебе необходимо что-то в этом роде. Помни, ты перенес мозговую лихорадку.
Деннисон улыбнулся робко и уклончиво. Участие в соревнованиях по стрельбе было, пожалуй, последним, о чем он помышлял, эта идея его не особенно вдохновила.
— Я буду тренироваться, дядя, — ответил он. — Мне это нравится. И как ты думаешь, я когда-нибудь побью рекорд?
— Вне всяких сомнений! — воскликнул патриарх. — Вне всяких сомнений. Помни: упражнения ведут к совершенству. — Произнеся на прощание этот лозунг, он вернулся к возделыванию сада. Тотор в задумчивости погладил свой лук с трогательным в своей простоте нежным чувством.
Новый из этих странных периодических приступов болезни, которые Иль Веккьо называл рецидивами мозговой лихорадки, не позволил Тотору несколько дней выходить из дому. Когда маленький Жан Поль в нетерпении пришел и спросил о своем новом товарище, который жил в таком большом красивом доме и у которого было так много поразительных игрушек, ломбардец мрачно сообщал ему, что его товарищ болен, и они еще долго не смогут видеться. Жан Поль расплакался, несмотря на змея, которого подарил ему Иль Веккьо, и опять спустился с горы к своей убогой хижине на Рю Луи Блан. Никогда больше его не приглашали на гору Сен Клер. Ибо, если бы он туда попал, то непременно рассказал бы, вернувшись, странную историю, после чего либо его побили бы, чтобы впредь не врал, либо по всему городку пошли бы бесконечные толки об Иль Веккьо и его владении на вершине горы. Маленький Жан Поль рассказал бы в испуге, что мастер Тотор теперь не выглядит мальчиком десяти-двенадцати лет, примерно таким, как он сам, разве чуть больше, племянник старого ученого каким-то загадочным образом изменился, став меньше, легче и моложе во всех отношениях, и теперь кажется, что ему не более восьми лет. Такой истории никто не поверил бы, но она была бы правдива во всем. Ибо, когда бедняга Тотор вновь вышел из дому в сад, перемены, которые в нем произошли, были очевидны с первого взгляда. Иль Веккьо, сидя с книгой и сигарой на широкой развернутой в сторону моря площадке, наблюдал за ним с крайним удовлетворением.
— Смотри, Стасия, — негромко обратился он к племяннице, сидевшей рядом в большом плетеном кресле и равнодушно занимавшейся каким-то очередным рукодельем. — Видишь, он все забыл. Не осталось ничего из его прошлого. Я рассчитываю на тебя, ты еще ни разу не выказывала неповиновения, старайся и теперь поддерживать его иллюзии. О, какое поразительное достижение науки!
Стасия не ответила и даже не подняла глаз, кажется, покрасневших от тайных слез и с темными кругами внизу после бессонной ночи. Однако Иль Веккьо ничего такого не видел. Его хищный волчий взгляд был сосредоточен на жертве, которая ныне, верная новой игрушке, несмотря на недавнее уменьшение сил, снова приступил к своей тренировке в стрельбе из лука.
— Смотри, — опять начал Иль Веккьо. Но Стасия, внезапно поднявшись, исчезла в доме. Ее рукоделье, брошенное, осталось на крыльце. Старик нахмурился и погладил бороду.
— Вот как? — пробормотал он. — Что же, поглядим. И очень скоро.
Несколько дней жизнь текла спокойно. Иль Веккьо работал в саду, читал, занимался, делал заметки и очень много записывал в свою переплетенную в черное особую книгу. Ломбардец вел себя как слепой; ничего не говорил и повиновался, как всегда. Стасия предпочитала не покидать своей комнаты. А что до мальчика, то он играл.
Но, хотя патриарх пристально за ним наблюдал, медленно и верно шло вперед нечто такое, о чем Иль Веккьо даже не догадывался. А именно: мальчик с некоторых пор стал собирать гвозди самого разного рода и любых размеров. Всякий гвоздь, который ему попадался, он украдкой подбирал и прятал под плоским камнем за густыми зарослями сумака в нижнем конце усадьбы. Когда их накопилось двенадцать, он стал обрабатывать их напильником, делая острые наконечники. То была тяжелая работа для его маленьких рук. И все же он продолжал ее, орудуя ржавым старым напильником, извлеченным из угла конюшни, урывая вновь и вновь то полчаса, то пятнадцать минут, то даже меньше. Упорно занимаясь этим примерно с неделю, он сумел добиться невероятной остроты у всех гвоздей и лишить их шляпок. Теперь он располагал двенадцатью стальными остриями, спрятанными под камнем, от полутора до трех дюймов длины. Следующая стадия была еще трудней, ибо требовалось соблюдать полную секретность. Задача приладить наконечники к стрелам так, чтобы его не застигли, вызвала основательные размышления. Но, в конце концов, он ее решил. На десятый день после своего последнего периодического приступа он вдруг придумал игру в рыбную ловлю с вершины скалы. Привязав к длинной жерди настоящую леску, выпрошенную у дяди, он сидел не менее часа в беседке, рассекая пустой воздух над пропастью и делая вид, будто у него невероятный улов. Иль Веккьо улыбался этой невинной забаве. «Итак, — рассуждал он, — его разум убывает вместе с телом. В этом я до сих пор не был уверен. Здесь не исключалась готовность выдать желаемое за действительное. Но теперь, когда он стал настолько примечательно уходить в мир воображения, это можно считать доказанным». И он пошел делать обширную запись в своей книге.
Тотор вернул дяде вечером леску, но не всю целиком. Нет, карманным ножиком он отрезал около пятнадцати футов. Поскольку он опять намотал леску на катушку, утрата оказалась незамеченной. А пятнадцать футов крепкой шелковой нити мальчик тщательно спрятал за картиной в своей спальне.
В ту ночь он взял с собой в постель лук, стрелы и колчан. Так часто поступают дети с любимыми игрушками. Старик и это подметил с безграничным удовольствием. Потирая руки со вздувшимися венами, он рассуждал: «Все лучше и лучше! Очень скоро детство пройдет. Скоро приблизится младенчество. А затем, затем… Ах! Великая тайна. Загадка. Вопрос, неразрешенный в ходе исследований всей жизни, обретет ответ. Скоро. Скоро».
Эта мысль так взволновала его, что он далеко за полночь засиделся в своем кабинете, куря, раздумывая о жизни и смерти, о человеческой душе, идентичности, индивидуальности и связанных с ними проблемах, которые с тех самых пор, как человек перестал быть обезьяной, ставили в тупик людской ум.
Тотор между тем был весьма занят. Иль Веккьо считал, что он спит в своей кроватке, зажав в руках любимые игрушки. Никогда старик не совершал большей ошибки. Ибо ребенок в темноте, трудясь настолько проворно, насколько позволяли маленькие дрожащие руки, занимался своими стрелами. Сперва он ножиком отрезал верхние, расплющенные части наконечников. Каждый миг он прислушивался, готовый при малейшем признаке тревоги забраться в постель с игрушками и накрыться большим одеялом. Но тревога не возникала. Так что он продолжал заниматься своим делом на ощупь. Через некоторое время придал стрелам желаемую форму. Он аккуратно собрал свои заготовки, спрятанные под матрасом. И затем занялся прилаживанием к стрелам железных наконечников. Делая зарубки, он надежно приматывал острия леской. Минула полночь, когда последняя стрела была готова. Но ребенок не испытывал утомления. Напротив, буйная радость наполнила его, он ощущал подъем, воодушевление.
— О, скорее бы утро! — прошептал он, возвращая стрелы остриями вниз в колчан. И забрался с ним в постель. За всю ночь он так и не сомкнул глаз. Вглядываясь во тьму, он думал, замышлял, проигрывал страшную сцену близящегося утра. Вот, наконец, оно и настало, спокойное, золотое, прекрасное. Лучшее утро в лучшем месте на земле.
Ближе к одиннадцати, когда Марианелла возилась на кухне, а ломбардец уехал в Жетт со Стасией в тележке взглянуть на только что прибывшую партию тутовых саженцев, сам же старик заканчивал свою ежеутреннюю работу в саду, там появился Тотор. На красном кожаном поясе с медной пряжкой висел колчан, рука сжимала ясеневый лук, вид у мальчика был отменный. Бледный, но улыбающийся, он казался находящимся в приподнятом настроении, когда выбрался на солнечный свет. Иль Веккьо приветствовал его.
— Ну что, мой малыш, — проговорил он, ставя в сторону мотыгу, — чем мы заняты нынче утром? Игрой в Вильгельма Телля?
— Нет, дядя, мне это надоело.
— Надоело? Неудивительно. Даже самая славная игра надоедает рано или поздно. — Он вытер большой лысеющий лоб и стоял, глядя расчетливыми глазами на странное маленькое существо перед собой. Некоторое время оба молчали. Затем ребенок произнес:
— Дядя?
— Что, Тотор?
— А что там, за стеной? Что-нибудь есть там, снаружи? — И он указал на запад.
Старик рассмеялся.
— Конечно, — ответил он, поражаясь, как быстро растет простодушие Тотора.
— Но, дядя, Жан Поль говорил, что мир кончается вон там, за стеной. И он сказал, что если кто-то туда пойдет то упадет вниз. Потому что там ничего нет.
Старик выглядел удивленным.
— Ну, ну. Жан Поль — бесстыжий мальчишка. И пытался одурачить моего малыша Тотора. Он соврал.
Тотор с робостью взглянул на него.
— Я бы хотел увидеть, дядя, — взмолился он. — Пожалуйста, покажи мне!
— Мой мальчик, там просто лес. Много, много деревьев, вот и все. И они постепенно спускаются к Этанж де То. Жан Поль об этом хорошо знает.
— Возьми меня туда, дядя, пожалуйста. Дядя Жан Поля иногда берет его гулять, а ты меня нет. Я хочу гулять там с тобой. А вдруг там есть медведи или волки, или другие звери, чтобы в них стрелять?
Иль Веккьо вновь от души рассмеялся. Его морщинистое лицо сложилось во множество новых сухих складок при мысли о дичи в здешних краях. Но Тотор не сдавался, а все повторял по-детски упрямо: «Пожалуйста, пожалуйста», и голос его дрожал. Наконец, патриарх уступил. И не столько для того, чтобы доставить удовольствие малышку, сколько ради возможности сделать новые наблюдения психики того кто некогда, будучи взрослым, мало-помалу снова превратился в дитя.