Огромное многообразие задач, возложенных на него ныне, начало уже не на шутку испытывать его изобретательность. Несмотря на богатство своих практических знаний и отработанные умения, он поразился, какие огромные требования предъявляет самая простая человеческая жизнь. Теперь им с Беатрис приходилось обходиться без общественного сотрудничества, которое прежде казалось само собой разумеющимся. Изменение условий начало менять представления Стерна почти обо всем. До него теперь полностью дошел смысл пословицы «Один в поле не воин». Он на своей шкуре ощутил, что мир был таким, каким был, вследствие сложной системы взаимных отношений и взаимной зависимости огромных количеств людей. Он стал видеть исчезнувшие социальные проблемы в их истинном свете теперь, когда все, чему требовалось противостоять, было неразумным и всепоглощающим доминированием природы. И это принесло гигантскую пользу инженеру. Твердый индивидуализм, в основе своей анархический, которому он с гордостью следовал тысячу лет назад, стал мишенью для сокрушительных ударов с самых первых дней их новой жизни вне общества. Но ни у него, ни у его спутницы не было особенно времени для отрешенных размышлений. Каждый миг требовалось срочно решить какую-то задачу, и каждый день казался насыщенней делами, чем предыдущий. Однако за едой или вечерами, когда они сидели рядышком при свете лампы в обжитой ими конторе, оба находили удовольствие в сумбурных гаданиях о том да о сем. Они часто обсуждали катастрофу и свое спасение. Стерну пришли на ум кое-какие опыты профессора Рауля Пикте с животными, француз на долгие периоды погружал их в анабиоз внезапным замораживанием. Кажется, здесь угадывался ответ на вопрос, как они избежали смерти в ходе столь многих зим, с тех пор как их охватила спячка. Они пытались вообразить себе и картины, последовавшие за катастрофой, ужас давно миновавшего дня и медленное необратимое разрушение памятников рода людского. Часто разговоры при сиянии каменного очага затягивались за полночь, и они касались великого множества сторон предмета. Стерну эти часы представлялись счастливейшими в жизни. Ибо он и эта прекрасная женщина в такие часы становились близки как никогда, это волновало, завораживало, и Стерн мало-по-малу стал чувствовать, что любовь, зародившаяся в глубине его сердца, не осталась без взаимности. Но пока Стерн сдерживался и не заговаривал в открытую о своих чувствах. Он понимал, что это немедленно все изменит, а их постоянно ждала срочная работа.
— У меня нет сомнений, — промолвил он как-то, когда они сидели и беседовали, — что мы с вами последние представители человечества, я имею в виду цивилизованного, оставшиеся где-либо в мире. Если бы уцелел кто-то еще, где-нибудь в Чикаго или Сан-Франциско, Лондоне, Париже или Гонконге, они сделали бы уже какую-нибудь ощутимую попытку связаться с Нью-Йорком. Этот город, ведущий центр финансового и промышленного мира, был бы их первой целью.
— Но предположим, — заметила она, — что были и другие, совсем немногие, здесь и там, и они лишь недавно пробудились, как мы. Разве они смогли бы успеть так быстро дать нам о себе знать?
Он с сомнением покачал головой.
— Может быть, где-то есть кто-то другой, — медленно ответил он, — но, в любом случае, в этой части света нет никого. Нет, никого нет в этом отдельном Эдеме, кроме вас и меня. Как бы там ни было, а я Адам. Вы, разумеется, Ева. А древо? Мы его не нашли. Пока.
Она быстро и ошеломленно взглянула на него. Затем уронила голову, чтобы он не мог видеть ее глаза. Но на ее щеке, шее и висках, там, куда отлетели великолепные густые волосы, он увидел приливающую краску. На некоторое время он забыл о трубке. Он глядел на Беатрис со странным блеском в глазах. И некоторое время ни слова не было сказано между ними. Но мысли…
Глава 13. Великий опыт
МЫСЛЬ О ТОМ, что могут быть и другие им подобные в отдаленных уголках земли, не покидала ум Беатрис. На следующий день она опять завела об этом беседу со своим спутником.
— А что, если в мире есть еще несколько горсточек таких, как мы, может, несколько сотен, рассеянных тут и там? — рассуждала она. — Они могли проснуться один за другим лишь для того, чтобы умереть, ибо оказались в куда менее благоприятных условиях, чем довелось нам с вами? Может, тысячи лежали в спячке, как и мы, а проснувшись, стали голодать, пока не умерли?
— Трудно сказать, — взвешенно ответил он. — Вне сомнений, такое не исключается. Кто-то мог избежать великой погибели на большой высоте. Скажем, на Эйфелевой башне. Или где-нибудь в горах. На плато. Самое большее, что мы можем сейчас, это предполагать такую вероятность. И…
— Но если где-то еще есть люди, — в нетерпении перебила она с озарившимися надеждой глазами, — разве нет способа войти с ними в контакт? Почему мы не пытаемся? А что, если только один или два в каждой стране уцелели, если бы мы все могли объединиться и образовать общую колонию… Как вы думаете?
— Вы имеете в виду, что разные языки, искусства и прочее может пока еще быть не утрачено? Колония могла бы расти и процветать, человечество вновь овладело бы Землей и стало на ней господствовать через несколько десятилетий? Да, конечно. Но даже если больше никого и нет, у нас нет причин отчаиваться. Об этом, впрочем, мы пока говорить не станем.
— Но почему бы нам не попытаться что-то установить? — настаивала она. — Если есть хотя бы ничтожный шанс…
— Черт возьми, я попробую! — вскричал инженер, захваченный новой мыслью, загоревшийся новой целью. — Как? Пока не знаю, но посмотрим. Скоро способ найдется, если только я буду об этом думать.
В тот же день он отправился по Бродвею мимо медной лавки к развалинам телеграфа напротив Флэтриона. Внутрь он проник не без трудностей. Горестное зрелище являл собой этот некогда оживленный узел нервной системы страны. Скамьи и прилавки исчезли полностью, инструменты были разрушены коррозией до неузнаваемости, все в отвратительном беспорядке. Но в заднем помещении Стерн нашел большое количество медной проволоки. Деревянные катушки, на которые она была намотана, пропали, но сами мотки сохранились.
— Прекрасно! — воскликнул исследователь, подобрав несколько мотков. — Как только я доставлю их в Метрополитен, думаю, первый шаг к цели будет сделан.
К ночи он собрал достаточно проволоки для своего первого опыта. На следующий день они с Беатрис обследовали развалины древней радиостанции на крыше со стороны Мэдисон-авеню. Они попали на крышу, выбравшись из окна на восточной стороне башни и воспользовавшись пятнадцатифутовой лестницей, изготовленной Стерном из необработанных сучьев.
— Смотрите, она почти не тронута, — заметил инженер, обведя рукой круг, — только падающие камни пробили дыры там и тут. Видите эти пробоины в помещениях ниже? Ладно, вперед. Я поработаю топором, и если крыша выдержит меня, то вас и подавно.
Чуть погодя они отыскали другую дорогу на маленькую станцию. К счастью, это крохотное зданьице построили из бетона и оно по-прежнему стояло почти неповрежденное. Они попали внутрь через искрошенную дверь. Ветра небесные за столетия унесли весь до единой пылинки прах оператора. Но аппарат стоял на прежнем месте, заржавевший, иззубренный и в беспорядке, а Стерн высмотрел наметанным глазом признаки надежды. Час тщательного ремонта убедил инженера, что здесь можно чего-то добиться. И тогда они взялись за дело. Сперва с помощью Беатрис Стерн натянул антенну из медной проволоки от платформы башни до крыши станции. Грубая работа, но их цели она вполне соответствовала. С этой антенной он соединил починенный аппарат. Проверил, все ли в порядке. Затем провел провод по стене здания, чтобы соединить его с одной из динамо-машин в подвале. Все это отняло два с половиной дня напряженного труда в перерывах меж добыванием пищи, стряпней и домашними делами. И вот наконец…
— Теперь нужна энергия! — воскликнул инженер. И, взяв лампу, спустился вновь осмотреть динамо и удостовериться, что не ошибся и одну или две из машин можно запустить. Три машины мало что обещали, ибо вода просочилась внутрь и они заржавели настолько, что не подлежали восстановлению. Четвертая, ближайшая к Двадцать третьей улице, в силу прихоти обстоятельств оказалась защищена брезентовым чехлом. Теперь чехол превратился в груду гнилых обрывков, но он, по крайней мере, так долго защищал машину, что она не получила серьезных повреждений. Стерн работал добрую часть недели, пользуясь инструментами, которые смог найти или сделать, ему потребовалось изготовить гаечный ключ для самых крупных гаек, разобрать машину, смазать, почистить, поправить и наладить часть за частью. Коммутатор был в скверной форме, щетки подверглись изрядной коррозии. Но он паял и латал, стучал молотком, пилил и нагревал. И наконец с большими усилиями вновь собрав машину, решил, что она заработает. «Пар» было следующее важное слово, когда он проводом соединил динамо со станцией на крыше. А это случилось на восьмой день работы. Осмотр бойлерной, куда он попал, разобрав массу упавших камней, вдохновил его на дальнейшее. Проникнув туда со слабо светящей лампой, он в нетерпении огляделся и понял, что до успеха не столь уж и далеко. В глубинах, сопоставимых с недрами Великих пирамид Гизы, хотя здесь стояли сырость и духота, время во многом потеряло свою разрушительную силу. Стерн выбрал котел, который выглядел крепким, и стал искать уголь. И нашел обильный запас, хорошо сохранившийся в бункерах. Он работал несколько часов, возя уголь в стальной тачке и сгружая перед топкой. Куда ведет дымоход и в каком он состоянии, Стерн не знал. И не мог бы угадать, куда и как вырвутся продукты сгорания, но решил довериться удаче. Его передернуло при виде заржавевших жаровых и паровых труб, связанных с трубами динамо-отсека, лишившихся асбестовой оболочки и текущих в нескольких местах сочленений. Он являл собой некое подобие сказочного гнома, когда вертелся и возился в этих мрачных местах при тусклом свете керосиновой лампы. Пауки, черви и большая серая крыса были единственным его обществом. И, конечно, с ним оставалась надежда.