Извозчик довольно причмокнул губами и тут же спохватился:
— Простите, ваша милость, не удержался.
— Ничего, — улыбнулся я. — Значит, завтракаете, любуясь рассветом?
— То-то и оно, — убежденно кивнул извозчик. — В жизни должна быть красота! А сегодня еще и пассажир попутный попался. Я его возле Старого Театра подобрал. Глаза красные, костюмчик помятый — видно, гулял всю ночь. Ему бы домой, отсыпаться, а его в парк понесло. Или тоже решил голову проветрить?
— Худой, в сером костюме? — спросил я.
— Точно, — кивнул извозчик. — А вы его, никак, знаете, ваша милость?
— Видел мельком, — улыбнулся я. — А когда вы его привезли?
— Да с час назад, — ответил извозчик. — Я как его высадил, так сразу в чайную пошел. Зов я не посылаю — чего мальчишку-курьера зря гонять? Сам хожу. Я ведь когда пацаном был, тоже в трактире курьером служил. Знаю, что это такое. Набегаешься за ночь с заказами, под утро спать хочется, а тут снова беги куда-то.
— У вас доброе сердце, — кивнул я.
Значит, Черницын приехал час назад и все это время бродил вокруг моего дома. А потом пошел за мной.
— Вы знакомы с этим пассажиром? — спросил я извозчика.
— Нет, ваша милость, — покачал головой извозчик, следя за дорогой. — А только видно, что он из простых. Приказчик или мелкий чиновник. А может, артист. Да, точно, артист!
Извозчик убежденно кивнул.
— Он же возле театра сел.
— Может, он просто был на спектакле, а потом засиделся в трактире? — предположил я.
— А может, и так, — согласился извозчик.
— Вы газеты читаете? — спросил я.
— Жена читает, — пожал плечами извозчик. — А я не любитель. Все равно там одну брехню пишут. Позавчера вот писали, что чудовище по городу бегало. Ну, разве может быть такое? Я жене говорю — какое чудовище, полиция его сразу бы изловила. Да разве женщину убедишь, ваша милость?
Так за неторопливым разговором мы незаметно доехали до улицы Лунных Фонарей. Я окончательно убедился, что извозчик не связан с Черницыным. И решил этим воспользоваться.
— Если вас кто-нибудь станет расспрашивать обо мне, не сочтите за труд поделиться этой информацией со мной, — сказал я, выходя из мобиля. — Я буду вам благодарен.
— Хорошо, ваша милость, — понимающе кивнул извозчик.
Когда он уехал, я принял еще одну меру предосторожности — послал зов целителю Макарову.
— Как ваш пациент, Антон Григорьевич?
— Ухудшения нет, — вздохнул целитель. — Но и признаков улучшения я тоже не вижу. Можно сказать, состояние стабильно тяжелое. Но самое плохое — я совершенно не знаю, что делать. Ни в одной книге подобные случаи не описаны. Можно сказать, уникальный пациент. Мне бы радоваться, но я тревожусь за него.
— Не сдавайтесь, Антон Григорьевич, — подбодрил я целителя. — У меня к вам просьба.
— Слушаю вас, Александр Васильевич, — мгновенно насторожился Макаров.
— Проследите, чтобы в палату к Ковшину не попали репортеры газет. Они уже пронюхали об этом необычном случае, и в погоне за сенсацией запросто могут сломать парню жизнь.
— На пушечный выстрел не подпущу, — твердо пообещал Макаров. — Знать бы только, что у него есть эта жизнь.
— Уверен, вы сделаете все возможное, — сказал я. — Со своей стороны я тоже занимаюсь этим делом. Как только что-то узнаю, сразу же вам сообщу.
Долгая задушевная беседа со швейцаром не входила в мои сегодняшние планы. Поэтому я сразу пошел по тропинке через сквер к служебной двери Старого Театра. Остановился возле клумбы, на которой обнаружил след ящера — его потом изъял эксперт Тайной службы. Яму, которая осталась после изъятого следа, уже засыпали свежей землей и даже посадили на это место куст фиалок. Столичные садовники следили за порядком в городских скверах и не зря получали свое жалованье.
Подумав о садовниках, я вспомнил про господина Люцерна. Странно, что он не заглянул ко мне утром поделиться новостями. А я не нашел свободной минутки, чтобы самому заглянуть к садовнику. Что ж, вечером загляну к нему в сторожку или на Потаенную поляну.
Сквер был пуст, только почтенная семейная пара выгуливала крохотную собачку. Заметив меня, собачка громко залаяла и чуть не вырвала поводок из рук мужчины. Его спутница недовольно посмотрела на меня, и что-то сказала мужу.
Интересно, не эта ли семейная пара видела ящера позапрошлой ночью? Судя по решительному взгляду, женщина вполне могла устроить разнос полиции. Как ее звали, мадам Котова?
Я любезно улыбнулся женщине, чем вызвал еще один неприязненный взгляд. Дождался, пока они отойдут подальше, поднялся на крыльцо и послал зов Екатерине Муромцевой:
— Я уже здесь, возле задней двери. Будьте добры, проводите меня, чтобы я не заблудился в ваших лабиринтах.
Ждать пришлось несколько минут. Наконец, изнутри щелкнула задвижка, и дверь открылась.
— Входите, ваше сиятельство, — сказала Муромцева. — Простите, что вам пришлось ждать. У нас утренняя репетиция, но вы подъехали как раз к перерыву.
— Удачно, — улыбнулся я, закрывая за собой дверь. — Неужели господин Кастеллано изменил своим привычкам и стал подниматься рано?
— Да, как же! — фыркнула Муромцева. — Мы репетируем сами.
Сегодня девушка была в простом черном трико — оно выгодно подчеркивало ее стройную фигурку.
Муромцева с тревогой посмотрела на меня:
— Скажите, как там Спиря? Я места себе не нахожу. Пыталась попасть к нему в госпиталь, но меня не пустили.
— Все будет хорошо, — успокаивающе улыбнулся я. — Но на это потребуется время. Я только что говорил с целителем, прогноз довольно благоприятный.
Я не видел смысла расстраивать девушку.
— Но когда я смогу его увидеть?
Муромцева осторожно коснулась моей руки. Она не кокетничала напрямую, но уверенно пользовалась своим обаянием, чтобы добиться желаемого.
— Как только целители разрешат, я сразу же вам сообщу, — улыбнулся я. — Вы говорили про какого-то свидетеля. Я бы хотел его увидеть.
— Идемте, — вздохнула Муромцева, убирая руку. — Макс сейчас в гримерке.
Она была не только симпатичной, но и умной девушкой.
Екатерина повела меня путаницей лестниц и переходов на один из верхних этажей театра и остановилась перед неприметной обшарпанной дверью, на которой не было никакой таблички. Дверь выходила в длинный коридор, и терялась среди множества таких же дверей.
— Это здесь, — сказала она.
Уверенно постучала и, не дожидаясь ответа, сразу же распахнула дверь.
— Макс, это мы! Входите, ваше сиятельство!
— Катька, нельзя же так врываться! — ответил ей обитатель гримерки.
Он сидел, неудобно скрючившись на табурете, как будто только быстро спрятал что-то под трюмо.
Мужчина средних лет в ярко-желтом клоунском костюме, который контрастировал с печальным выражением лица артиста.
Увидев меня, он выпрямился и поднялся с табурета.
— Макс Томильский.
Мужчина с достоинством наклонил голову.
— Граф Воронцов, — улыбнулся я.
Мельком взглянул под трюмо и заметил горлышко бутылки, на которое упал блик от лампы, висевшей под потолком.
Томильский перехватил мой взгляд и недовольно поморщился.
— Это для вдохновения, — сказал он. — Один глоток, не больше.
— Меня это не касается, — улыбнулся я. — Госпожа Муромцева сказала, что вы видели Спиридона Ковшина в тот вечер, когда он пропал. Во сколько это было, и при каких обстоятельствах?
— Это было не вечером, а ночью, — хриплым голосом поправил меня Томильский. — Как раз третий акт шел. Я уже освободился и решил выйти подышать на улицу. Спускаюсь по лестнице, а Ковшин из своей каморки выходит с сумкой. Я удивился, окликнул его. А он головой дернул и убежал в боковой коридор.
— Вы не остановили его?
— А зачем? — удивился Томильский. — Я подумал, что у парня нервы сдали, боится на публику выходить. Со всеми такое бывает. А мне какое дело? Мне о своих ролях думать надо.
Он не выдержал и покосился на бутылку.
— Не стесняйтесь, — предложил я. — Вам, как я понимаю, скоро снова на сцену. Не останавливайте творческий процесс.
— Благодарю, — церемонно кивнул Томильский.
Выудил бутылку из-под трюмо и хотел привычно приложиться к горлышку, но передумал и налил в стакан, который стоял на столике перед ним.
— Вы уверены, что видели Ковшина уже после полуночи? — уточнил я. — Не раньше?
— У меня в начале третьего акта последний выход, — ответил Томильский. — Вот после него я на улицу и пошел. Раньше нельзя было, господин Кастеллано зорко следит.
— Еще один вопрос, — улыбнулся я. — Вы уверены, что встретили именно Ковшина? Как я понимаю, все артисты — мастера перевоплощений. Мог это быть кто-нибудь другой, кого вы приняли за Ковшина?
— А кто? — удивился Томильский. — Кому нужно им притворяться? Да он и в костюме был. Ему же Кастеллано поручил Ромео играть. Это Спиридон был, точно.
Но в голосе артиста я услышал сомнение.
— Последний вопрос, — кивнул я. — У кого именно вы покупаете зелья перевоплощения?
— У купца Сойкина, — ответил Томильский, сжимая стакан.
— А вы, Екатерина?
— Тоже у Сойкина. У него вся труппа зелья берет. Цена хорошая, и зелья качественные.
— Благодарю за разговор, — улыбнулся я. — Не буду вам мешать. Екатерина, можно вас еще на несколько минут?
Выходя из гримерки, я услышал за спиной судорожные глотки и вздох облегчения. Да, нелегкая жизнь у артистов.
Когда мы с Муромцевой вышли в коридор, я спросил:
— Екатерина, вы не знаете домашний адрес артиста Удашева? Господин Кастеллано сказал, что он приезжает в театр только к началу спектакля, а мне нужно с ним поговорить.
— Тогда вам повезло, — улыбнулась Муромцева. — С утра Алексей Георгиевич был на репетиции. Вы ведь знаете, что господин Кастеллано вернул роль Ромео ему, из-за того, что Спиря…
Она не договорила и прикусила нижнюю губу.
— Да, я знаю, — кивнул я. — Так Удашев в театре? Где я могу его найти?