— Извольте, господин Тайновидец, — ответил он.
Мы вышли в коридор, и Удашев тщательно запер дверь своей гримерной. Сунул ключ в карман и указал в дальний конец длинного коридора:
— Прошу, нам сюда.
— Сейчас я расскажу вам, что случилось с Ковшиным, — сказал я, шагая вслед за Удашевым. — Думаю, что его актерский талант кое-кому не давал покоя. Этот кое-кто очень переживал за свое положение в театре.
— Вы намекаете на меня? — не оборачиваясь, спросил Удашев.
Я видел, как напряжена его шея.
— Не имею привычки намекать, Алексей Георгиевич. Просто рассказываю, как все было. Вы слушаете?
Удашев молча кивнул.
— Все артисты пользуются зельями перевоплощения. Уверен, что Ковшин тоже их использовал. Но кто-то подменил его зелье. Заменил на другое. И знаете, что с ним произошло?
Удашев снова промолчал, но я ждал ответа.
— Что? — наконец, выдавил он.
— Ковшин превратился в чудовище. В зубастого ящера. И никак не мог сбросить с себя этот образ. Это случилось прямо перед началом спектакля. Перед началом премьеры, в которой он должен был играть главную роль. Вместо этого Ковшин спрятался в своей каморке под лестницей. Он был в отчаянии, и не понимал, что с ним происходит. Вы были в его гримерной?
— Нет, — глухо ответил Удашев.
— А я побывал. Там сломанный табурет, а на столике трюмо — глубокие царапины от когтей. Представляете, в каком он был состоянии? Хотите знать, что случилось дальше?
Удашев собрался с силами и повернулся ко мне.
— Что-то совсем страшное? — с кривой ухмылкой спросил он.
Эта ухмылка сразу сделала его лицо уродливым.
— Ковшин побежал домой, — сказал я. — Он бежал темными дворами, пугая прохожих. Чтобы попасть в квартиру, ему пришлось выломать дверь. Это было не трудно — с такими-то когтями! Дома у него был запас зелий. Он запаниковал и стал пить их все подряд. Не знаю, как он откручивал пробки звериными пальцами. Чудо почти случилось — он снова вернул себе человеческий облик. Но потерял сознание. Так мы его и нашли.
Удашев не сводил с меня глаз.
— А почему мы стоим, Алексей Георгиевич? — улыбнулся я. — Вы обещали проводить меня к выходу.
— Идемте, — очнувшись, кивнул Удашев. — Значит, для Спиридона все закончилось хорошо?
— В том-то и дело, что нет. Мы отвезли его в госпиталь. Но в себя Ковшин так и не пришел. Час назад я посылал зов целителю — он сказал, что Ковшину с каждым часом становится все хуже и хуже. Спиридон Ковшин медленно, но верно снова превращается в зверя. В этом госпитале работают лучшие целители, Алексей Георгиевич, можете мне поверить. Но они совершенно беспомощны. А знаете, почему?
От балетной осанки Удашева к этому времени не осталось и следа. Передо мной брел усталый, сгорбленный человек.
— Потому что никто не знает, что за зелье он выпил. А пока неизвестен яд, невозможно найти противоядие. Если, конечно, оно вообще существует. Страшная история, правда?
— Правда, — еле слышно согласился Удашев.
— Знаете, что сейчас самое важное, Алексей Георгиевич? Узнать, где недоброжелатель достал это зелье. Кто его изготовил? Как его обезвредить? Ради этого на многое можно закрыть глаза. Вы меня понимаете, господин Удашев? Возможно, это последний шанс помочь Ковшину. Но и для того, кто его отравил, это последний шанс.
Мы свернули в очередной коридор. Он оказался совсем коротким и привел нас к служебному выходу. Справа была заваленная хламом лестница, а под ней — тесная каморка, в которой гримировался Ковшин.
— Мы пришли, господин Тайновидец, — сказал Удашев. — Вот эта дверь выведет вас на улицу.
Его губы были плотно сжаты. Все-таки, он не сломался под моим нажимом. Но кое в чем я смог убедиться.
— Благодарю вас, Алексей Георгиевич, — улыбнулся я. — Осталось дорассказать совсем немного, и вы сможете идти на репетицию.
— Я вас внимательно слушаю.
— Во время третьего акта один из работников театра видел Ковшина возле его каморки. Точнее, он принял его за Ковшина, но это был совсем другой человек. Мы-то с вами знаем, что Спиридон Ковшин в это время уже сбежал из театра. Его заметили в сквере, и совершенно не в человеческом облике. Работник театра окликнул этого человека, но тот сбежал. Скрылся в коридоре и исчез.
— К чему вы это говорите? — спросил Удашев.
— Эта короткая встреча дала мне много пищи для размышлений, Алексей Георгиевич. Судите сами. Этот человек очень быстро загримировался под Ковшина, а потом снова стал собой. Значит, он очень опытный артист — это раз.
Я загнул указательный палец на левой руке.
— Во-вторых, этот человек был в костюме Ромео. Думаю, он специально надел костюм, чтобы его приняли за Ковшина. Но это стало его ошибкой. Ведь нетрудно поинтересоваться у костюмеров, сколько всего костюмов Ромео они изготовили. Думаю, их только два, не так ли?
Я загнул второй палец.
— А есть еще третья оплошность. Когда работник театра окликнул этого человека, тот растерялся и убежал в коридор. Здесь три выхода в разные коридоры, и вы это отлично знаете. Но неизвестный, загримированный под Ковшина, убежал сюда — в коридор, которым мы только что пришли. Он ведет к вашей гримерной. У всех артистов гримерные наверху, а на первом этаже — только ваша и каморка Спиридона Ковшина. И сейчас вы привели меня сюда именно этой дорогой — она самая короткая.
Я задумчиво посмотрел на свою руку, потом разжал пальцы и светски улыбнулся.
— Думаю, отравитель приходил, чтобы забрать пустой пузырек из-под зелья. А заодно прихватил и весь грим Ковшина. Интересно, где все это сейчас? Уже сгорело на какой-нибудь свалке?
— Вы обвиняете меня в том, что это я отравил Ковшина? — собрался с духом Удашев. — Имейте в виду, за меня есть, кому заступиться. Да, я не аристократ, господин Тайновидец. Но я известный артист, и у меня есть покровители.
Я очень надеялся дожать Удашева, но это не сработало. Что ж, значит, незачем больше терять с ним время.
— Последний шанс, Алексей Георгиевич, — повторил я. — Другого не будет.
Потом повернулся к нему спиной, открыл дверь и вышел в сквер позади театра.
Оказавшись на свежем воздухе, я первым делом глубоко вдохнул. Напряженный разговор с Удашевым давал о себе знать, я был напряжен и раздосадован.
Совсем чуть-чуть не хватило, чтобы Удашев сломался! Не вышло. Он скрывал что-то очень важное для себя, и хотел сохранить свою тайну любой ценой.
После прохладных коридоров Старого Театра, летнее солнце палило особенно жарко. Я заметил скамейку, которая стояла в тени лип, уселся на нее и стал думать, что делать дальше.
И почти сразу понял, что не выяснил одну очень важную подробность. Где Удашев покупал свои зелья превращения? Ведь он артист, значит, тоже ими пользуется.
Для артиста зелье превращения — это важный рабочий инструмент. А рабочие инструменты не станешь покупать, где попало. Нужен продавец, которому можно доверять.
Екатерина Муромцева и актер Томильский покупали свои зелья у купца Сойкина. Заманчиво было предположить, что и Удашев покупает их там же. А если нет? Мне нужна была твердая уверенность.
Но возвращаться в театр и спрашивать Удашева, где он покупает зелья, бессмысленно. Соврет и глазом не моргнет, или просто откажется со мной разговаривать.
Нужен другой способ.
Может быть, послать зов Никите Михайловичу Зотову и попросить его приставить к Удашеву теневика?
Несколько секунд я обдумывал эту идею, но в конце концов отбросил ее.
Тайная служба не занимается такими мелочами. В деле Ковшина не замешана запрещенная магия. А если и есть признаки преступления, то с ними будет разбираться полиция. Следить за Удашевым они не станут. Скорее, вызовут на допрос и тоже ничего не добьются. А время будет упущено.
Я задумчиво постучал костяшками пальцев по нагревшимся рейкам деревянного сиденья.
— Лимонаду, ваша милость? — раздался над ухом любезный мужской баритон.
Я поднял глаза и увидел продавца прохладительных напитков — он был в белом фартуке и катил перед собой тележку с заманчиво позвякивающими внутри бутылками.
— Фруктовый, холодный, — улыбнулся продавец.
Сладкий лимонад меня не прельщал — после него пить захочется еще сильнее.
— Вода есть? — спросил я.
— А как же! И с газом, и без газа. Обычная, и с лимоном. Лимон натуральный, не алхимия. Есть холодный чай и квас.
— Воду без газа, с лимоном, — решил я, нашаривая в кармане монету.
Отдал деньги продавцу и взамен получил холодную, запотевшую бутылку с металлической крышкой.
— Вам открыть? — улыбнулся продавец.
— Окажите любезность, — согласился я.
Продавец ловко поддел крышку открывашкой, которая была привязана веревочкой к его карману. Крышка отскочила с негромким хлопком.
— Прошу, ваша милость!
Вода оказалась свежей, с заметной лимонной кислинкой. И даже чуть горчила — так бывает, когда лимон добавляют вместе с цедрой. Напиток замечательно освежал.
— Если ваша милость ждет даму, осмелюсь предложить вам посетить вместе с ней наше летнее кафе, — улыбнулся продавец. — Под нашим тентом всегда прохладно, а еще у нас тридцать сортов превосходного мороженого.
Он чуть наклонился ко мне:
— Есть шампанское на льду, для особых случаев.
— А почему вы решили, что я жду даму? — полюбопытствовал я.
— Этот сквер рядом с театром, — лукаво прищурился продавец напитков. — Сейчас у актеров заканчивается репетиция. Вот я и подумал, что вы дожидаетесь одну из актрис, уж извините за бестактность.
— Ничего страшного, — улыбнулся я. — Вижу, вы хорошо разбираетесь в людях.
— Такая работа, ваша милость, — улыбнулся продавец.
И направился, поскрипывая тележкой, к соседней скамейке, на которую только что присела молодая парочка.
Я проводил его благодарным взглядом. Продавец только что подал мне хорошую идею.
Если я сам не могу спросить Удашева, где он покупает зелья, то это может сделать знакомый актер. Или актриса.